я порадовался, что она всегда до последнего делает вид, что никаких проблем не существует. Я лег в кровать, чувствуя себя мороженым с двумя невозможными вкусами: дикой усталости и в то же время спокойствия.
Когда я уже засыпал, дед прислал сообщение:
«Сальва, нам надо поговорить. Я завтра заеду за тобой в школу после уроков, хорошо?»
Я заблокировал его номер и отключил телефон.
Дед понял намек и не стал приезжать.
Следующие несколько дней прошли в каком-то напряженном спокойствии. Я каждое утро просыпался в ожидании известий о дедушкином признании, но, когда на радио новости начинали с других тем, я убеждался, что выиграл еще один день — непонятно у кого.
Мне хотелось, чтобы у нас с Лео, Начо и Кларой всё стало по-прежнему, но это никак не получалось. Начо и Лео меня избегали: у Лео каждый день были занятия с репетиторами, а Начо просто выдумывал оправдания. Что-то надорвалось. После моего истерического шоу на истории они оба стали как-то иначе со мной держаться — как будто я сошел с ума и мое безумие вызывало не то уважение, не то страх. Или и то и другое сразу. Мы вели себя так, будто всё оставалось как раньше: болтали в школе, вместе работали на уроках, но пазл теперь не складывался. Может быть, им запретили дружить со мной. Родители любят так делать.
В черный список я их не внес, но перестал настаивать.
Только с Кларой мы продолжали дружить. Вообще говоря, я теперь понимал, что она, кажется, первый настоящий друг в моей жизни — до этого у меня вся дружба была какая-то детская, поржать вместе, и больше ничего. Я ни с кем не делился таким трэшем, как с ней.
После уроков мы вдвоем зависали на квартире у моей матери: делали уроки на террасе, ковыряли в носу или подсматривали, как сосед, мужик лет за сорок, играет в Just Dance — трясет пузом перед теликом на танцевальном коврике. Клара рассказала, что ее мать умерла внезапно. Инсульт. У нее в мозге вдруг случилось короткое замыкание. Она потеряла сознание — и всё. Адьос. Но главное, Клара поделилась со мной тем, что чувствовала после этого. Она долго старалась быть сильной и ни о чём не задумываться — просто плыла из одного дня в другой.
— Знаешь, как это, когда ногу отсидишь? Наполовину не чувствуешь ее, но болит страшно. Вот так у меня и было.
А потом она как-то начала вдруг воровать всякую мелочевку из магазинов — и снова почувствовала себя живой.
— И чего ты тогда к Максу стала ходить, раз всё так хорошо устроилось?
Я думал ее подколоть, но промахнулся. Клара ответила очень серьезно:
— Не могу же я всю жизнь воровать…
Тут она поняла, что уже она сказала не то.
— Я не про твоего дедушку… Я…
— Клара, я понял…
От сеансов у Макса она стала приходить в себя по-другому. У него она ревела навзрыд, но говорила, что столько плакать полезно — как будто раз в месяц пропустить голову через автомойку. И я ей верил, потому что видел, как Клара изменилась — она как будто светилась спокойствием, вроде тех детских ночников, которые оставляют на всю ночь малышам, чтобы не боялись засыпать. Я даже позавидовал Начо и на всякий случай решил прощупать почву.
— А Начо?
Клара улыбнулась. Она была влюблена, и это было заметно. Сколько бы она ни сидела у меня, телефон всё время держала рядом, они постоянно переписывались.
— Если бы не Макс, наверное, мы бы с Начо не встречались… Я не готова была…
— Ну ладно, ты меня убедила. Поставим Максу памятник. Мой дедушка всё устроит только так. А, не, теперь не сможет…
— Дурак ты. Зря ты не хочешь к нему ходить… Макс хороший человек. Почему ты ему не расскажешь про письмо? Он же, наверное, не сможет ни с кем поделиться, это вроде как у священников, тайна исповеди.
Мне не хотелось больше об этом говорить. Но пришлось.
В дверь позвонили. Оказалось, что это дед.
— Заехал посмотреть, как там мой мотоцикл.
Я хотел захлопнуть дверь у него перед носом, но он успел подставить ногу.
— Сальва, не дури.
Клара выглянула посмотреть, что происходит, испугалась, и я пришел в себя.
— Сальва, впусти его.
Дед, воспользовавшись моим секундным замешательством, протиснулся в квартиру.
— Девочка, тебе никуда не пора?
— Клара, не уходи!
Клара растерянно посмотрела на меня. Но страх страхом, а она мне друг.
— Я буду на террасе.
Она вышла из прихожей и оставила нас одних, но мне всё-таки стало спокойнее от того, что она в квартире, — как будто меня прикрывает накачанный боец джиу-джитсу, а не худощавая девчонка-бегунья.
— Дед, зачем ты пришел? Рассказать, что в том письме нет ни слова правды?
— Я же говорю, посмотреть, как там мотоцикл. Идем в гараж. Где ключи?
— Дед, уходи. Меня уже достали твои шутки.
И тут впервые в жизни он на меня рассердился.
Дед отвернулся и стал рыться в ящиках. Никогда я его не видел таким злющим.
— Где твоя мать держит долбаный ключ от гаража? Сальва! Говори!
Я ничего не понимал: ни зачем он приехал, ни с чего ему так сдался этот мотоцикл. Теперь рассердился уже я, и всерьез.
— А про письмо ты не хочешь со мной поговорить? Или всё, тебе уже нечего отрицать? Хоть бы придумал, как всегда, какую-нибудь байку для лопуха-внука — он бы поверил! Проглотил бы и не поперхнулся!
Дед оставил ящики в покое, глубоко вздохнул и повернулся ко мне. Он заговорил спокойным тоном, сдерживаясь, чтобы не залепить мне пощечину.
— Зачем что-то придумывать? Никакой ты не лопух. Ты знаешь правду. А если не желаешь понять, что я всё это делал ради тебя, ради твоего отца и ради Каталонии, что во власти без этого невозможно, — что ж, не мне тебя убеждать. Ты уже не маленький. Еще повзрослеешь — всё уяснишь сам. А теперь будь добр, скажи мне, где, черт возьми, ключ от гаража. Я должен кое-что проверить, а тебе это ничего не стоит. Эх ты, неблагодарный, я ведь всё тебе обеспечил в жизни!
Это меня добило, и я решил, что пора преподать ему урок.
— Клара! Клара! Иди сюда!
Клара прибежала с террасы.
— Собирайся, мы уходим.
Она не заставила себя ждать и через три секунды уже стояла у двери с курткой и рюкзаком в руках.
— Сальва, хватит. Куда ты?
— До
