— Хорошо-то как! — вздохнула Марфуша. — А озеро здесь широкое.
Все посмотрели на озеро. Ветер гнал волны, они выплескивались на песок, убегали с него, оставляя пузыри мутноватой пены.
Тучи опустились еще ниже, стали темнее, будто какой-то неведомый художник добавил в них черных красок.
— Пожар! — неожиданно крикнул Яшка. Ребята во все глаза стали смотреть на домики, но огня не видели.
— Ну и шуточки у тебя! — осуждающе сказала Марфуша.
— Да вон же, бабкин дом горит, на окна смотрите, — встревоженно показывал Яшка рукой на крайний дом. Антошка, наконец, увидел, что из окон дома, где жили Машка и Пашка, вырывался густой дым. Дым постепенно растворялся в воздухе и превращался в белесоватую полоску, которая начала стлаться по земле, закрывая сначала палисадник, потом кусок дороги. Но это длилось какие-то секунды. Вслед за дымом из окон брызнул сноп искр, они стали впиваться в наличники, лизать сухие бревна и, еще робко трепеща, подниматься под чердачное перекрытие. Огонь смелел, на глазах набирался сил. Вот он перекинулся на крышу, сухие тесины вспыхнули, и огненный факел вскинулся в небо.
Пожар уже заметили водители, вылез из кабины экскаваторщик.
— Может, успеем помочь, — сказал шофер, который вез Антошку с Рыжим.
— Надо попробовать.
Три самосвала, оказавшиеся у карьера, выруливали на дорогу, ведущую в деревеньку.
Теперь уже весь дом охватило огнем, бревна трещали от жары и стреляли искрами. Вокруг дома бестолково бегали люди, махали руками, о чем-то кричали друг другу, не в силах сделать что-нибудь путное, чтобы утихомирить огонь.
Водители, не доезжая до дома, вылезли из машин и подошли ближе. От постройки пыхало жаром; затрещали стропила и, падая, выстрелили в небо тысячами искр.
Антошка обратил внимание на бабку. Она стояла неподалеку и, опершись на палку, неотрывно смотрела на огонь. Казалось, старуха не замечала пожара.
Туча медленно подплывала к деревеньке. Она робко плеснула на землю дождиком, но капли были редкие, огонь пожирал их, продолжая свое разрушительное дело.
К бабке подошла деревенская женщина и участливо сказала:
— Несчастье-то…
Бабка невидяще посмотрела на нее, и на ее изборожденном морщинами лице мелькнула какая-то жалкая улыбка.
— Слава богу, что внуки живы остались…
Туча набирала силы. Она плеснула сначала из ковшика, потом из ведра, и по сухой дороге зашлепали крупные капли.
Пашка начал скакать на одной ноге и во весь голос припевать:
— Дождик-дождик, пуще, дам тебе гущи.
Пашка забыл о пожаре, пожар уже не волновал его. Пашке нравился дождик.
— Глупенький еще, — вслух сказала бабка.
Шоферы, увидев, что их помощь не нужна — дом догорал, уехали. Ребята остались, спрятавшись от дождя под одинокой березой. Машка и Пашка стояли здесь же.
— Интересно, из-за чего начался пожар? Наверное, никто не знает, — сказала Марфуша.
— А я знаю, — сказал хитрющий Пашка. Оказалось, все очень просто.
Пашка в доме остался один и начал «стрелять»: ему было интересно смотреть, как горели летящие спички. Одна такая «стрела» упала на газету. Бумага вспыхнула, потом загорелось одеяло. Пашка испугался и выбежал на улицу.
А сейчас он стоит под деревом и думает, что «стрелять» спичками не надо было. Потому что ими «стреляют» только дураки.
— Конечно, только дураки, — подтвердила Машка. — Тебя бабка обязательно крапивой отстегает, — пристращала она.
Дождик крепчал. Обрушившиеся бревна, охваченные огнем, шипели, дымились, но продолжали гореть.
Разошлись по домам соседи, прячась от дождя, только бабка стояла у пожарища и будто не замечала, что насквозь промокла.
Бабка родилась в этом доме и стала старухой, не покидая родного крова. И вот этого крова не стало. Дымят уголья…
Небогато жила их семья, но все необходимое имелось — и одежда, и обувь. В большом деревянном сундуке вот уже более полувека лежало белое подвенечное платье старухи. Почему-то ей было особенно жалко это побитое молью платье, хотя она ни разу его после свадьбы не надевала. Платье для старухи всегда воскрешало память о давних годах ее счастливой замужней молодости. Теперь, когда сгорел сундук со всем скарбом, ей казалось, что утрата подвенечного платья еще более превратила ее в немощную старуху, которой давно пора на покой. Она понимала, что так рассуждать неразумно, но ничего поделать не могла. От тех далеких лет, когда был жив муж, а она, молодая и сильная, радовалась своему житью, оставалось это платье. Были еще и фотографии, но они несколько лет назад куда-то затерялись, и только платье помогало ей мысленно увидеть и себя, и своего мужа молодыми и счастливыми. Эти воспоминания ей всегда придавали силы.
Трофимовна хорошо понимала, что в их семью пришла большая беда. Остаться без крова — всегда трагедия. Если бы они жили вдвоем с дочерью, то как-нибудь вывернулись, поселились бы у соседей — не выгонят, русские люди всегда отличались добротой и человека в беде не оставляли. Но ведь у дочери на шее двое глупых неразумных малышей. В деревне нет таких домов, которые приютили бы сразу четверых погорельцев.
Старуха не верила в бога. Но иногда, в моменты сильных волнений, скорее по привычке, выработанной с детства, когда ее учили молитвам богомольные родители, она обращалась к богу за советом. Сейчас же она с упреком бросила:
— Господи, за что же ты караешь нас, чем провинились мы перед тобой?
Она понимала, что говорит впустую, но этот упрек как-то облегчил ее душу. Окаменелость стала проходить. Трофимовна оживала. Из ее полинявших от времени глаз скатилось несколько слезинок и смешалось с дождевыми каплями.
Ребята продолжали стоять под березой, хотя дождь почти стих. Ни о каком разговоре со старухой сегодня не могло быть и речи. Увидев, что старуха плачет, Антошка выскочил из-под укрытия и подбежал к ней.
— Бабушка, милая, вы не плачьте, все будет хорошо, — сказал он.
Старуха взглянула на него и согласно кивнула:
— Все обойдется, верно. У нас порода крепкая.
Марфуша достала из сумки пирожки с ливером, которые захватила с собой, и угощала Пашку и Машку. Пашка ел с аппетитом.
— А колбасы нет? — поинтересовался он, дожевав пирожок. У Марфуши оказалась и колбаса.
Где-то у карьера заурчал мотор. По дороге к деревне шла «коробочка». Антошка сразу узнал машину — на ней они сюда приезжали с отцом.
«Коробочка» остановилась около пепелища. Из кабины выскочила Анна Ивановна, которая совсем недавно принимала их в своем доме, и, увидев старуху, бросилась к ней, обняла и зарыдала.
Из кузова на землю соскочил Антошкин отец и, покачивая головой, обошел вокруг пепелища. Головешки едко дымились и стреляли искрами. Отец увидел ребят и подошел к ним.
— Как вы здесь оказались? — спросил он у Антошки.
— Мы к бабушке, историю для музея записывать.
Отец понимающе кивнул.
Женщины, между тем, громко, с причетом плакали:
— Да как же мы теперь жить-то будем?!
На пожарище снова сбежались жители деревеньки.
Анна Ивановна поманила к себе Машку и Пашку, встала на колени, обняла детей и залилась слезами.
— Милые вы мои сиротиночки, да зачем вы такие несчастные на свет родились…
Слышать эти причитания было невозможно.
Антошка вспомнил о своей новой квартире, представил, как хлюпается в ванной, потом загорает на балконе. Счастливый он, Антошка. В такой квартире пожить — одна радость. Мама купила для квартиры материал для портьер, отец ездил в магазин и присмотрел кое-какую мебель. Сегодня-завтра у Антошки новоселье. Он решил пригласить на него Марфушу и Яшку. Теперь, пожалуй, надо позвать и новых знакомых, в том числе и Рыжего. Он хотя и забияка, но мальчишка вроде бы свойский.
Странно в жизни получается, думал Антошка. У него новоселье, а другие остались без крыши над головой. Одни радуются, другие — плачут. Разве справедливо так? Отец как-то говорил, что человек рожден для счастья. Какое уж там счастье у Пашки и Машки, если им негде жить. И тут Антошка подумал о своей новой квартире, представил, как по комнатам бегают веселые ребятишки, а бабка сидит около горячей батареи и греет свои сведенные ревматизмом руки. А что если?.. Эта мысль показалась ему нереальной, но она была назойлива и никак не выходила из головы. Антошка подумал о маме. Она, конечно, никогда не согласится отдать квартиру каким-то не знакомым ей погорельцам. Но если бы мама сама слышала вот здесь, на пожарище, причитания Анны Ивановны и видела скупые слезы старухи, у мамы дрогнуло бы сердце. В конце концов у нас есть комнатенка, рассуждал Антошка, и хотя в ней тесно, но жить-то можно!
Антошка подошел к отцу и тихо сказал:
— Папа, а что если их в нашу новую квартиру?
Павел Иванович прижал сына к себе.
— Спасибо, Антошка, за твое доброе сердце! Конечно, с матерью у нас будут осложнения, но ведь и она человек — поймет. Убедим?
