А затем все было, как во время замедленной съемки. Мальчик почувствовал, как тело, о которое он ударился, подалось назад, зашаталось и, подхватив его обеими руками, вместе с ним перекатилось через подоконник. А потом они понеслись вниз, вниз, вниз, и вновь Грис на мгновение испытал ощущение полета, но это был полет в бездну, в абсолютный кромешный мрак. Он не видел ничего вокруг, лишь ощутил в кулаке громадный тяжеленный ключ. Он знал, что его надо любыми средствами вырвать из чужих рук и вышвырнуть куда-то далеко, во мрак, туда, где его ждут его друзья. Что он и сделал за мгновение до того, как вместе со своей жертвой опустился на натянутые вокруг башни маскировочной сети.
А затем наступил свет. Омерзительно яркий, пронзительный, режущий глаза сквозь сомкнутые веки, раздирающий на части, нестерпимо сияющий свет прожекторов. И были пинки солдатских сапог и противно-солоноватый вкус собственной крови во рту, и боль, боль в спине, в животе, в ногах от многочисленных ударов, пинков и затрещин, которыми его щедро наградили гвардейцы по пути от башни до дворца, от дворца до комендатуры и от комендатуры до тюрьмы.
– Привет, малыш, – с невеселой улыбкой произнес Вергойн, увидев Гриса. Он сидел в той же камере, куда минуту назад бросили и мальчика, но их разгораживали толстые прутья частой стальной решетки. – Вот и подошла к концу наша с тобой сказка.
– Сказки должны кончаться хорошо.
– Это когда они пишутся для очень маленьких детей, – возразил командор. – А детям постарше можно рассказывать и грустные сказки. А для взрослых подбирать и совсем печальные. Боюсь, что мы с тобой попали именно в эту категорию.
– Так вы… вы тоже землянин?
– Возможно, – командор пожал плечами. – А возможно, и нет. Я исходил так много земель, что уже нетвердо помню, какая из них была моей родиной. Но я везде сражался со злом, с мраком, с холодом, с ненавистью. И везде меня сопровождали незадачливые друзья которые искренне пытались мне помочь, но вечно втравливали меня в безвыходные ситуации.
– Я… я никуда вас не втравливал! – обиделся Грис. – Это вы меня совсем заморочили своими снами. И на полянку заманили, не вы скажете? А кто мне сейчас дверь в башню подсказал открыть? Тоже вы. Вы! Вы! Вы! И вневры эти проклятые – тоже вы спрятали!
Вергойн тяжело вздохнул.
– Прости меня, малыш, но я совершенно искренне не подозреваю о чем ты говоришь.
– Как не подозреваете? Вы же сами спрятали вневры.
– Да, спрятал, а куда они потом подевались, не имею ни малейшего понятия. Может быть, их кто-то нашел и воспользовался для своих гнусных целей, но кто?… Ах, если б ты дал своему зверю сожрать этих фарарийцев и сломать их гриб, наша с тобой жизнь сложилась бы совсем по иному.
– Я же не зна…
– Поторопился ты сказать и «полный вперед» там, на Суперботе. Ты мог бы приказать «Огонь!» – и он перебил бы всех ящеров. И тогда мои друзья были бы живы, а я бы был на свободе.
– Простите меня… – пробормотал потрясенный Грис.
– И попав на Энигму, тебе не стоило с нее так поспешно бежать, и уж тем более брать с собой Раду.
– Но меня все равно хотели выдать…
– Тебя-то? – расхохотался Вергойн. – Не забывай, что на Энигме власть принадлежит Младенцам. Это дети постарше выдумывают всякие ужасы, а младенцам страх не ведом. Да они при желании, собрав свои чародейские силы, могли бы так наподдать всем этим мини-, миди– и макси– адмиралам, что от них только перья бы полетели. И уж совсем по-глупому ты повел себя у Мироведа. Он же старый трусишка, боится за свою должность, очень уж ему полюбилось бессмертие. Тебе бы стоило лишь потребовать, и он открыл бы тебе двери в твой мир.
– А Рада?
– Тебе-то что до нее? – удивился Вергойн.
– Я… я ее люблю… – смущенно признался Грис.
Услышав эти слова, командор расхохотался так, что повалился на пол и задрыгал ногами. Грис, обиженный, отвернулся.
– Небось и жениться на ней хочешь? – постанывая, спросил Вергойн. Мальчик не ответил. – И правильно хочешь. Все хотят. Потому что она От-ра-да, Ра-да, понимаешь, Радость земная, человеческая. Она – прелесть! Она – идеал! Ведь какой она тебе видится? Небось, конопатой девчонкой с ободранными коленками и зелеными глазищами? А мне – пленительной снежнокудрой женщиной с голубой кровью и сапфировыми губами. А Какубану – рыжей ведьмой с во-от такими клыками. А моему Трумбо… – он вздохнул, – бедняге Трумбо она привиделась бы этакой элегантной полуторатонной мастодонтихой с аршинными бивнями и крохотным хвостиком.
– Какая же она на самом деле? – с дрожью в голосе спросил Грис. – Или ее вовсе нет на свете?
– Да нет, чего уж там, как ей не быть… – потупился командор. – И я, конечно, грешен, тоже ее добивался, глупостей много натворил, в пираты, вот, пошел. Но все это, пойми меня правильно, бестолку. Она ведь на то и идеал, чтобы быть недосягаемым. К нему можно приближаться бесконечно, но овладеть им не удастся никогда и никому. Она ведь для того и живет, чтобы нести людям радость, радость бытия. И если ты, я, другой вдруг почувствовали настоящее, большое, человеческое счастье, знай, что тебя, или меня, или его увидела она в своем Зеркале Миров.
– А она… Сама-то она счастлива?
Погрустнев, Вергойн отрицательно покачал головой.
– В том-то и беда, что сама она никогда не сможет испытать счастья. Ты ведь видел на пальце ее черное кольцо, на голове – черный обруч, на платье – черный пояс. Это ее судьба. Она неразрывно связана с миром мрака. Иногда она пытается бежать из своего черного замка Роллен-Лайн, который за гранью миров для нее построил Старый Какубан. И она приходит в мир, чтобы изведать любовь и радость. Но как только окончатся ее земные приключения, она вновь возвращается назад в замок, который вы с Суперботом так опрометчиво пытались отыскать.
– Но если хозяин замка Старый Какубан, то для чего ему на ней жениться? Ведь он и так…
– Он выстроил его, но не он его владелец, – Вергойн помрачнел. – В мире есть еще много темных сил, для которых Какубан даже в лучшие свои дни был не более, чем старой вороной. Они-то его и сватают. Да, если ему удастся на ней жениться, тогда во всех мирах надолго исчезнет радость. Люди, звери, деревья и птицы погрузятся в тоску и отчаяние и станут гибнуть от беспричинных душевных страданий. Но не отчаивайся, и боги смертны. И в мире еще не перевелись герои. И пусть не мы с тобой, так кто-нибудь другой освободит ее окончательно и подарит миру.
– А я… я никого на свете не смогу полюбить, кроме нее, – в отчаянии прошептал Грис.
– Сможешь. Еще как сможешь, – командор попытался его утешить. – Может быть, тебе еще удастся выбраться отсюда, и ты подрастешь, и станешь искать в других девушках ее черты и наконец в ком-то найдешь нечто похожее и поверишь в то, что именно она-то и есть твоя Отрада.
– Но ведь это будет неправда?
– Вот еще! – фыркнул командор. – Запомни, полной и абсолютной правды не существует. Это миф, химера, бред. Нет истины всеобщей и непреложной, есть лишь та, которая применима в данный момент к данному человеку. Неужели ты думаешь, что Помпузиан, пока не выжил из ума, не боролся за правду? Он загнал свой народ в казармы и окопы, ибо сражался против восставших дикарей-инопланетян.
– Лучше бы оставил их в покое!
– А куда прикажешь девать двести миллиардов населения? Что может прокормить их кроме строжайшей воинской дисциплины и беспощадного завоевания окрестных земель? И я был прав, поднимая восстание против него на этих планетах, ибо дикари уже достаточно цивилизовались и страдали от порабощения. И они были правы, предавая меня потом, ибо поняли, что вместо хоть какого-то плохого мира, получили благодаря мне беспощаднейшую и бессмысленную войну. Так-то, Космоплаватель, – усмехнулся он и, просунув руку сквозь решетку, потрепал мальчика по голове. – Тяжко искать правду в мире. Куда проще выдумать себе мир и жить в нем преспокойно.
– Питаться иллюзиями? – с горечью спросил мальчик.
– Зачем же иллюзиями? Слава богу, на стольких-то Пластях и Плоскостях обязательно найдется что-то для тебя подходящее. Ты только выдумай, а потом начинай искать свою мечту. И будь уверен, найдешь обязательно. Миры с двумя, с тремя, с десятью солнцами, вообще без солнц, с думающими камнями и летающими деревьями, с карликами и с великанами, мир сплошных добряков или же сплошь злодеев, если такой тебе больше по вкусу.
Ну, а если б я выдумал вовсе уж какой-нибудь невероятный мир?
– Какой – например?
– Ну, скажем, в котором бы люди… – Грис задумался, – ну, ходили бы на руках вверх ногами.
– Ну и что? – Вергойн пожал плечами. – Я, правда, такого еще не встречал, но в этом нет ровным счетом ничего особенного. Пойми меня правильно, в мире не существует вещей невероятных, есть лишь более или менее вероятные. То есть, миров до такой степени великое множество, что любой, тобой придуманный мир, почти наверняка имеет право на существование. Но вверх ногами… – он задумался. – Что ж, посмотри на свои ноги. Разве они плохи? Развитые, пусть и слегка коротковатые пальцы, крепкие икры, мощные мышцы бедер. Возможно, даже жаль использовать такие прекрасные части тела для того, чтобы опираться ими о землю.
