Все принялись весело грызть яблоки, которые были еще не совсем спелые, в этом краю они поспевают поздно, к концу августа — сентября. А потом новый паренек продолжал читать из тоненькой брошюрки.
— Мирный договор с Эстонией сильно повредил осадной политике Антанты…
— Ты перепутал страничку, — закричал Антс.
— Да, — поправился парень и перевернул страничку. — Мирный договор был подписан в Тарту второго февраля тысяча девятьсот двадцатого года в два часа ночи. Рано утром зазвонил телефон и в квартире Ленина в Кремле, и по прямому проводу ему сообщили о благополучном исходе переговоров.
Мирный договор и Ленин… Непонятно, конечно, но по тому, с каким интересом слушали Антс и Сесси и остальные, Король догадался, что присутствует на собрании исключительной важности. Он был горд; к нему такие взрослые люди относятся с доверием.
Худенькому, веснушчатому, востроносому пареньку надоело читать брошюру, ему, вероятно, показалось, что хотя и слушают все внимательно, но словно заставляют себя и дается это всем трудно, да и утомительно читать, слова сложные, терминология. Он, глядя в брошюру, стал рассказывать содержание своими словами, зная его, по-видимому, наизусть.
— Ленин-то считал, что этот договор с Эстонией — самая большая победа с огромным историческим значением. Ведь на эстонцев кто только не давил… И Колчак и Антанта. Чтобы не пошли мы на мир с большевиками. Но никто нас как самостоятельных, то есть страну… не признавал. А Ленин один и признавал. В том-то и дело.
Все, кто давил, хотели, чтоб опять в России был царь, а Эстония опять стала частью России… Троцкисты и Ленина уговаривали оккупировать Эстонию, наябедничали, что мы якобы хотим с Юденичем идти на Петроград. Но Ленин не поверил. Он сказал: это необходимо десять раз проверить. Ну а мы увидели, что такое дело, и велели Юденичу оружие сдать. Так Красная Армия без потерь избавилась от опасности под боком Петрограда: в одной только эстонской армии было тогда восемьдесят пять тысяч человек, а еще если и армия Юденича…
Антанта осталась с носом, уже не стало возможным торговать нашим «пушечным мясом». Какая-то невидимая невооруженным глазом величина — Эстония перечеркнула планы европейских политиков. Ленин-то сообразил, что интересы эстонцев не совпадут с интересами международного империализма, эстонцы уже почувствовали на своей шкуре лапу Антанты и успели сообразить, что в сравнении с Антантой большевики если и не союзники, то более достойны доверия как соседи, чем империалисты. Заставляя эстонцев плечом к плечу с белогвардейцами сражаться, они только усилили их желание выпутаться из войны с целой шкурой.
Буржуазные эстонские политики, правда, объяснялись с империалистами в таком духе: мир мы подписали, чтобы не перестреливаться, но здороваться-то мы с большевиками все равно не будем. Так или иначе, а благодаря стараниям ленинских делегатов в Тарту второго февраля тысяча девятьсот двадцатого года был подписан мирный договор между нашими странами…
Сесси и ее друзьям нравилось ходить в гости к Королю, и он догадался, что главным образом из-за возможности пообщаться изолированно от всех и именно в своем кругу. Он не сумел вникнуть в смысл однажды сказанного Антсом о ком-то: «…они конечно же смеяться станут, не верят они в это, не поймут…» Нет, не сумел Король эту обмолвку расшифровать, но с этим согласились другие, а Король заключил: у них, Сесси и Антса с их друзьями, особая дружба, и им приятно собираться, чтобы не было посторонних, кто их не понимает, это все равно как Ангелочек с Юханом, которые ходят в молельный дом читать Библию, к ним тоже ходят только те, кто любит читать Библию, но те, кто над Библией смеется, — а Король сам слышал, как насмехался Прийду над богом, — те в молельный дом не ходят. Так он догадался, что ходят ребята к Королю в гости потому, что здесь изолированно и уютно.
А теперь, когда Его Величество принудили возвратиться в небесно-синий дом, на веранду и Сесси больше нельзя было. Король предложил свою комнату в небесно-синем доме, но Антс лишь посмеялся:
— Алфред нас живо выдворит, он не из нашей компании.
Сесси же опять предупредила:
— Ты про нас им не говори, а то тебя будут ругать.
Король был не из болтливых. Он помнил, как Алфред говорил Хелли про Сесси после ее ухода от них в Звенинога: «Бесхарактерная девчонка, легкомысленная, из нее хорошей шкуры не будет, работать она не хочет». Хелли не возражала, значит, и она так думала. А разве сама Ангелочек не ругала всегда Сесси за какие-нибудь легкомысленные поступки, не говорила, что у нее ветер в голове? Но именно Сесси взбиралась на чердак и рассказывала Королю сказки, сидя в его свином корыте, а не Ангелочек. О да, Ангелочек никогда сказки не рассказывала. У Сесси все сказки были о злых ведьмах, которые пленили кого-нибудь беззащитного, и как над злыми чарами одерживалась победа, и беззащитные освобождались. И как же можно сказать, что Сесси легкомысленна, когда ее не интересовали красивые наряды, как, например, Хромоножку. Сесси занимали вещи практически полезные. Это от нее Король услышал сказку, как заблудившийся в лесу мальчик очутился в шоколадном доме, здесь все вещи были шоколадные, сам дом из шоколада, и мебель внутри, и утварь — все из шоколада, а это практично, жаль, что теперь уже не делают вещей из шоколада. Король вспомнил заказчиков и заказчиц Алфреда, как они восхищались блестящей мебелью, и она действительно была красива — что и говорить! — но если бы она была из шоколада, то приобрела бы настоящую ценность. Да, жаль, что уже нет в мире вещей из шоколада! И жаль, что уже не может Сесси с друзьями приходить к нему в гости на веранду в доме у реки. Но он не болтун. Он не скажет о них. Главным образом стал он теперь посещать Лонни. Здесь, на пастбище, он и узнал страшную новость: утонула Эльна.
Мать Эльны была учительницей в старших классах, ее отца он не знал. Лонни рассказывала Антону, что мать Эльны, ее отец и еще шесть человек, о которых Лонни ничего не знает (а Лонни знает многое, потому что на ее попечении коровы, по меньшей мере, четверти города), ушли ночью на моторной лодке в море где-то у мыса Черная Нога. Они, должно быть, хотели податься в Швецию, а тут и гадать нечего, потому что настало такое время, если кто-нибудь захотел куда-то податься, то только в Швецию и оставалось, ближе некуда, а туда только одна дорога — морем. Ну вот… А погода была сильно ветреная или… Кто знает, что там у них могло случиться, но лодка перевернулась, и все утонули, тела некоторых море вынесло на берег куда попало, в том числе и матери Эльны. Эльны не стало.
Итак, Эльна, мечта юного Короля, та, из-за которой его душа немало мучилась, из-за которой он заработал столько фингалей и заслужил в школе плохую известность, она погибла, и, хотя она и уделяла преступное внимание драчуну Виктору Трейману, Королю было невообразимо грустно представлять себе Эльну, одиноко опускающуюся в холодную, темную морскую пучину Балтийского моря, где она теперь одна-одинешенька лежит на дне — на песке ли, на камнях ли, и ползают по ней, такой, в сущности, милой, морские раки. Хорошо все-таки, что он перевлюбился в Марви. О да, он заблаговременно перевлюбился, хотя мама Марви и была простая домохозяйка, а отец всего лишь шофер, как и Карп. Но теперь он любит одну только Марви, и это уже навсегда. Что делала сама Марви в это сложное время, Король не знал.
Он знал в лицо ее мать — высокую, грузную женщину. Он знал улицу Липовую, где их дом, он часто с независимым видом мимо этого дома прогуливался, просто так. Но было лето, а те, кто так или иначе встречался зимою в школе, летом на время расставались и могли встретиться разве что случайно…
В основном жизнь продолжалась по-старому: Хелли стирала, Алфред делал мебель и ловил каждое слово, когда у него бывали русские, — он боялся, что могут призвать в армию, а он, хотя и не был пацифистом, воевать совсем не хотел, тем более в такое время, когда неясно, за кого и за что заставят умирать. Правда, в газете писали, что некоторые знают: «На Замковую улицу, дом № 2, придут такие, как тот шестидесятилетний доброволец, солдат, который знал, за что идет умирать».
Тем не менее Алфред не был склонен идти умирать, он не знал еще — надо ли.
Он не был богат, но и не считал себя бедным. Он относился к президенту, как и полагается, но понимал, что тот за его личное благополучие не очень переживает в Кадриорге, во дворце в Главном городе. Ну и плевать! Он столяр-краснодеревщик и может занимать три квартиры, он сам в состоянии строить свое благополучие, и он не станет выжидать наследство, он со временем себе и собственный дом в городе построит, и в деревне где-нибудь хутор приобретет, чтобы было где дышать чистым, не городским воздухом, ведь он понимает, как это важно — чистый воздух деревни. Хотя город Журавлей — не Главный город, здесь все-таки у моря, можжевельник кругом, леса, парки, но город — это город. А воевать?
