Казалось, все только и ждали этой команды. Каждый бросился к своему велосипеду и вскочил в седло. Детлев Тан уже рванулся вперед, еще секунда, и все последовали бы за ним.
Но тут Клавдия крикнула:
— Куда вы? А Карин? Ведь она нас ждет! Надо за ней заехать!
Длиннющий крюк! Он уводил в сторону от Ромерберга и вел по шоссе мимо Обезьяньей лужайки, а потом по Деревенской улице через перекресток… Сколько это отнимет времени! И какая скука…
Но Андреас не стал дожидаться решения. Он уже гнал по шоссе к Обезьяньей лужайке, и остальные летели вслед за пим. Он пересек шоссе — и остальные за ним. Вот и дом Карин Кайзер. Она заранее вывела свой велосипед. Останавливаться не пришлось — Андреас только крикнул:
— Карин!
И все покатили дальше, набирая скорость.
Теперь они гнали по немощеной дороге до самого поля. Потом по тропинке через поле, по высохшей и утоптанной глине. Тропинки разбегались, и ребята неслись по ним на некотором расстоянии друг от друга, но в одном направлении — Андреас шел впереди, указывая путь.
И вот Андреас свернул на Деревенскую улицу. Он летел сломя голову — вперед к перекрестку. До перекрестка оставалось еще метров сто. Уже виден был знак «Стоп!» перед «Светлым будущим».
Андреас гнался за Пампушей. Но на самом деле он гнался за теми картинами, которые все старался вызвать в своей памяти. Как же это было тогда, в мае, когда он дрался не помня себя и потерял портфель?.. Вокруг столпились ребята… Он стоит словно на арене цирка… А вот стоит Антье, вся красная, она ругает Юргена Дальке… А вот сам Юрген Дальне — кровь из носа капает ему на куртку… А вот те двое ребятишек, избитые и заплаканные… А прямо перед ним — та девчонка из четвертого класса, он держит ее за волосы… Она орет, а он все не отпускает… Она увертывается, а он за ней… Она вертится, вертится, а он за ней, за ней, за ней… А там, сзади, у забора, над головами зрителей, — красный берет… Красный берет на голове Пампуши…
Но картина эта, не успев возникнуть, вновь расплывалась…
Андреас жмет и жмет на педали, но в голове у него совсем другое. Он старается силой удержать воспоминание, остановить расплывающуюся картину… Красный берет…
И вдруг слышит крик:
— Стой! Знак! Андреас, знак! Стой!
Андреас очнулся…
В это время к перекрестку подъезжал самосвал Томаса. Он проделывал свой обычный рейс и сейчас должен был свернуть на Деревенскую улицу.
Томасу оставалось всего сорок метров до перекрестка, когда он заметил, что Андреас проехал знак «Стоп!». Он заметил также, что друзья Андреаса кричат ему что-то вслед и что сам Андреас старается затормозить и податься назад, испуганно озираясь, нет ли вблизи машин. Томас уже не мог остановить самосвал. Ему надо было срочно принять какое-то решение, чтобы не задавить Андреаса.
На размышления у Томаса было не больше трех секунд. Слишком мало, чтобы начать действовать вполне обдуманно. Томас положился на то, что Андреас сумеет затормозить. Он резко свернул вправо, чтобы не задеть переднее колесо Андреаса даже в том случае, если тот по инерции проедет еще вперед. Томас снизил скорость. Он затормозил, только достигнув перекрестка и решив, что теперь все сойдет благополучно. На последних нескольких метрах он повернул самосвал влево. Таким образом ему удалось не въехать в витрину парикмахерской «Шик».
Хотя эта сцена длилась всего лишь несколько мгновений, на улице столпился народ. Среди зрителей, стоявших на тротуаре, была и фрау Кронлох. В руке она держала большую корзину. Она направлялась на заготовительный пункт сдавать яйца.
Фрау Кронлох стояла как раз у входа в парикмахерскую «Шик» — эта часть тротуара показалась ей наиболее безопасном из-за металлической загородки, отгораживающей здесь тротуар от мостовой. Она спряталась за нее, заметив, что самосвал начал выписывать угрожающие зигзаги. Когда же он, проскочив перекресток, чуть не налетел на витрину в двух шагах от нее, ее охватил ужас.
С криком бросилась она бегом по тротуару, спасая себя и корзину с яйцами от верной гибели.
В толпе она споткнулась о ногу учителя Ризе и почувствовала, что падает — тяжелая корзина так и тянула ее вниз. Раздался оглушительный треск, словно рухнул дом. Фрау Кронлох показалось, что земля уходит у нее из-под ног. Она еще раз вскрикнула… А потом наступила тишина.
— Ну, теперь все позади, — сказал учитель Ризе, помогая фрау Кронлох подняться на ноги.
— Чудовищно! — простонала фрау Кронлох.
— И в самом деле чудовищно, — сказал учитель Ризе.
Оба огляделись по сторонам. Они хотели понять, что случилось на перекрестке.
На Деревенской улице посреди мостовой лежал велосипед Андреаса. Рама, вилка, колеса — все было согнуто и искорежено. Металлолом… На булыжнике перекрестка валялся сверток с бутербродами, а между останками велосипеда и свертком стоял Андреас, только что поднявшийся с земли.
Лицо его выражало изумление и растерянность. Он повернул голову, и учитель Ризе увидел теперь, что одна половина его лица покрыта грязью, а другая — белее мела. Выдранный из рубахи клок свисал чуть ли не до колен. По ноге стекала струйка крови. Андреас, чуть прихрамывая, медленно побрел к велосипеду. Он напоминал клоуна, который, паясничая, разыгрывает равнодушие к опасности: «Не бойтесь, люди добрые, ничего тут страшного нет! Все это вам только кажется!» Он покружился на месте, и вдруг взгляд его упал на сверток с бутербродами…
Люди, стоявшие на тротуаре и наблюдавшие за Андреасом, упрекали его во всем случившемся. Конечно, сам во всем виноват! И, судя по его движениям, ничего уж такого с ним нет. Сейчас он поднимет сверток, и представление будет окончено. Так предполагал и учитель Ризе, вытирая с костюма брызги от разбитых яиц.
Но Андреас не нагнулся за свертком. Дохромав до него, он изо всех сил наподдал по нему ногой. Бумага разорвалась. Куски хлеба и ломтики колбасы разлетелись по булыжнику. Лицо Андреаса сморщилось… Он тихо заплакал. Потом еще покружился на месте, хотел было сделать шаг вперед, но вдруг рухнул на мостовую.
В то же мгновение где-то совсем близко завыла сирена, созывающая добровольную пожарную дружину.
Когда Андреас отшвырнул сверток ногой, фрау Кронлох сказала учителю Ризе:
— Теперь вы сами видите, что это за ребенок!
— Это вы мне уже как-то раз говорили, — ответил учитель Ризе.
— Да, но ведь это правда! — разгорячилась фрау Кронлох. Она ставила себе в большую заслугу, что печется в эту минуту не о побитых яйцах — в этом месиве придется еще разобраться дома! — а о чужом ребенке. — Мать старается, мажет своему сыночку бутерброды, а он, видите ли, пинает их ногами!
— Ногой, — поправил ее учитель Ризе. — Но вы, конечно, правы. С ребенком происходит что-то неладное. Иначе он не стал бы себя так вести!
— Вот и я говорю! Вы знаете, что он творит? Всего три месяца назад он грозился на улице надрать мне уши! А ведь я член родительского комитета!
— Да, это наводит на размышления, — сказал учитель Ризе и сунул в карман платок, которым вытирал пятна на брюках.
— Вот видите! Про что я и говорю, — подхватила фрау Кронлох. — Кто знает, до чего он еще дойдет! По поведению у него уже не первый год двойка!
Учитель Ризе кивнул:
— Прошу меня извинить. Мальчик упал. Я пойду к нему.
Сказав это, он стал пробираться сквозь толпу, заполнившую тротуар, и вскоре скрылся из виду. А фрау Кронлох так и осталась стоять со своим месивом в корзине и досадой в душе.
XIX. „Ты играешь в шашки?“
Три парикмахера за витриной парикмахерской «Шик» стригли своих клиентов, когда вдруг распахнулась дверь и толпа с криком ворвалась в салон. Один из мастеров бросился к двери, чтобы выяснить причину такого беспорядка. Он увидел, что прямо на него едет самосвал, сметая на своем пути металлическую ограду… Самосвал остановился перед самым крыльцом парикмахерской.
За расколотым вдребезги ветровым стеклом сидел Томас. Пригнув голову, он в упор глядел на парикмахера. Глаза у него были ярко-голубые.
У мастера дрожали коленки… И все-таки он был рад, что парикмахерская осталась цела, несмотря на это землетрясение. Он сказал Томасу:
— Если ты решил вкатить прямо к нам, друг любезный, надо было сперва отвинтить мигалки!
Томас покорно кивнул, прислушиваясь к бормотанию мотора: «Я цел и невредим, я цел и невредим, я цел и невредим…» В ушах его это звучало словно музыка. Он достал заводной ключ и, поскольку двери заклинило, вылез из окна кабины.
С первого же взгляда он установил, что вид у самосвала здорово помятый. Кроме того, самосвал обзавелся усами, которых раньше у него не было, — на бампере красовались металлические ноги ограды. Из радиатора вытекла вода…
— Ну, пореви, пореви, легче станет, — сказал Томас самосвалу. И, вытащив с небрежным видом сигарету из верхнего кармана рубашки, направился к Андреасу.
