«Прямо так и лежат. Незапертые. Рассказать дома — ни за что не поверят, да ещё от матери влетит — зачем ходил. Ох, и чудные тут живут!» Торопливо пошёл к двери, даже не глянув на книги. А они провожали его молчаливыми укоризненными взглядами: что ж ты, черноглазый, забыл про нас и ни одну не взял?
Сунул ящику в рот ключ и вставил щепку, чтоб челюсть не отвисла. Никто не видел и не знает, что он ходил в Ерошкину квартиру.
В подъезде столкнулся с белобрысой девчонкой. Она несла большую книжку с портретом Юрия Гагарина.
«В домовую идёт!» — понял Герка и тихонько пошёл вслед за девчонкой. И, правда, белобрысая легко и свободно, как к себе домой, вошла в Ерошину квартиру. Герка поднялся на этаж выше и стал ждать. Минут через пять девчонка вышла, держа под мышкой уже совсем другую книгу, маленькую и толстую. Заперла дверь, положила ключ в ящик и ушла.
Всё правда. Ну и ну. Вынул из кармана баранку и с хрустом перегрыз её зубами. Вышел на улицу.
Настроение было плохое. Со вчерашнего дня, после того, как услышал взволнованный голос Башмака, где-то внутри, наверно, в самом сердце ржавым кривым гвоздём сидела обида. А вместе с ней ещё что-то непонятное, тревожащее.
Откуда ребята знают, что он копит? Видели у него сотню новыми! Ох и заливалы! Языки таким поотрезать! Из зависти врут! Думают, что он ворует. Да если, бы он был вор, он бы сейчас эти четыре десяточки… И было бы у него пять десяток. Нет, он не вор, не вор!
Но беспокоило не только это. Значит, ребята знали, какой он богач (даже в десять раз богаче, чем на самом деле!), а всё-таки не заискивали перед ним. А некоторые попросту отворачивались. Почему?
Днём Герман заметил, что Весна вошла в Ерошину квартиру и была там ужасно долго.
— Ого-го, сколько ты книжки выбираешь! Сто часов!
— Я не выбирала. Я дяде Пете пол мыла.
— А что он тебе родня, дядя Петя?
— Ничего не родня. Ерошка в походе, а у дяди Пети здоровье плохое. Кто же ему мыть будет?
— А тебе какое дело — кто? Пускай нанимает, кого хочет.
Весна поглядела на Герку, как на сумасшедшего. «Ты что, с луны свалился, что ли?» — молча говорили огромные глаза. И Герка беспокойно затоптался на месте.
— Я и тёте Наше сейчас пойду мыть.
— Ну своей тёте понятно.
— Не своей, а Наше. Тётя Наша. Понимаешь?
— Понимаю. Ваша.
— Да не наша тётя, а тётя Наша, — и Весна рассмеялась, тряхнув головой. Две светлые косы со спины перекинулись на грудь. Они были как солнечные ручьи и шевелились, будто текли по платью. Только тихо-тихо текли, не журчали, потому что солнечные.
— Вообще её зовут тётя Наташа, — объяснила Весна, — а маленькая Алёнка её тётей Нашей зовёт, так легче выговаривать. И мы теперь так зовём. И все-все в доме. Хорошо, правда? Тётя Наша. И вся она какая-то очень наша.
Солнечные ручьи встрепенулись и потекли по спине, а Весна пошла в соседнюю квартиру мыть пол тёте Наше.
Вечером Герка сидел в Алёшкиной комнате. Это была не только Алёшина комната, здесь ещё жила Весна. Но у неё была своя половина, а у Алёши — своя. А перегораживал их высокий стеллаж с папа-мамиными книгами. И вторая комната, где жили родители, тоже была папа-мамина. На половине Весны стояло пианино. На нём ещё играла мама, когда была девочкой.
А теперь играет Весна. Она очень любит музыку и особенно Чайковского.
— Вот какое дело, — говорил Алёша, сматывая рыболовную леску, — ты Виктора Башмакова не знаешь? Башмака, в общем?
Герка вздрогнул, потом быстро и очень громко ответил: «Не-е, не знаю». А ржавый гвоздь повернулся в его сердце и стал больно колоть. Ужасно больно. Прямо невозможно терпеть, так больно.
— Понимаешь, Башмак ушёл в поход и Ерошка тоже, а нам обязательно одного мальчишку найти надо. Может, ты поможешь?
— К-какого м-мальчишку? — еле выдавил Герка, а сердце с гвоздём вдруг похолодело, как будто это стало не сердце, а снежок, каким зимой швыряются ребята, когда играют в войну, или просто так.
— Я почему тебе говорю, — продолжал Алексей, — ты ведь с Дальней улицы приехал, а тот мальчишка тоже на Дальней жил. Его Кубышом прозвали.
Герка вскочил со стула, будто сильная пружина подкинула его вверх.
— Я не с Дальней! Откуда взяли?
— Чего вскипятился? Я думал с Дальней. Твой отец говорил вроде с Дальней.
— Нет, не с Дальней! И Кубыша никакого не знаю! — кричал Герка. И вдруг увидел глаза. Они на крик выглянули из-за стеллажа с папа-мамиными книгами. Сейчас глаза были ещё огромнее тех, огромнее которых, казалось, не бывает на свете.
Мгновенье все молчали. И вдруг тук-тук-тук, глухой деревянный стук прилетел от стены.
— Дядя Петя стучит, — поняла Весна и выбежала из комнаты.
— Может, он давно стучит, а мы орём, как ненормальные, — покачал головой Алёша.
Глухой деревянный стук опять прилетел от стены. Но он уже не был тихим и слабым. Он был тревожным, настойчивым. Он звал, звал, звал, будто маленький набат бил тревогу. Это стучала Весна. Что-то случилось с дядей Петей. Ребята вылетели из комнаты.
Дядя Петя неподвижно лежал на кровати. Лицо у него было какое-то не его. Совсем незнакомое лицо, и глаза тоже незнакомые. Весна склонилась над этим странным лицом дяди Пети:
— Вы только не шевелитесь, дядя Петечка. Мы сейчас скорую помощь вызовем. Хорошо?
Дядя Петя не сказал ничего. Наверно, ему трудно было говорить. Он даже не кивнул головой: ведь для этого нужно было бы приподнять голову. Он только плотно прикрыл веками глаза, подержал их так секунду и снова открыл. Нет, он не просто моргнул, а именно подержал веки закрытыми и открыл. Мальчишки ничего не поняли, а Весна всё поняла. Когда то, о чём хочешь сказать, не сказано словами, девчонки это понимают гораздо лучше мальчишек. Уж такой они понятливый народ, эти девчонки. И Весна поняла, что дядя Петя просит вызвать скорую помощь. Алёшка сорвался с места и убежал вызывать.
— Я Вам капель дам, дядя Петя, — и Весна метнулась к окошку. Она знала, где стоят капли, потому что много раз убирала эту комнату, когда Ерошка был в пионерском лагере.
На белом широком подоконнике лежал раскрытый пузырёк. Его стеклянный бок купался в мелкой желтоватой лужице. И только сейчас, когда Весна и Герман увидели это, они почувствовали, как сильно в комнате пахнет лекарством. Наверно, дядя Петя хотел его выпить и не смог. Пузырёк выпал из рук, и пахучие желтоватые капли падали с подоконника на пол. Подоконник был ровный, не покатый, и капли падали ужасно медленно, спокойно, будто в комнате ничего не случилось, будто все здоровы.
— Позови тётю Нашу, — негромко приказала Весна и опять склонилась над незнакомыми глазами дяди Пети.
Герка вылетел из комнаты.
Тётя Наша (и почему её зовут тётей? Это настоящая баба Наша), старенькая, седая, сидела за столом и не раскладывала пасьянс, не распутывала нитки, не вязала на спицах чулок, как частенько в книгах описывают занятия бабушек. Она сидела и рисовала цветными карандашами на тетрадочной клетчатой бумаге. Там уже был дом с трубой, из трубы чернел дым, а над ним желтело улыбающееся во весь рот солнце с неровными лучами. Это Герка увидел, когда подошёл к тёте Наше совсем близко. С порога он позвал её, она не услышала, тогда Герман нетерпеливо шагнул к столу. Тётя Наша сначала подняла голову, а потом подняла с носа на лоб очки.
— Там дяде Пете плохо, просили прийти…
Она не встревожилась, не поднялась с места и не пошла к дяде Пете, а продолжала спокойно глядеть на Герку. Даже улыбнулась.
— Внуку письмо пишу, — и тётя Наша кивнула на дом, на трубу с дымом и улыбающееся солнце. — Он ещё читать не умеет, картинки любит.
И вдруг где-то за спиной Герки тревожно вскрикнули и загудели пружины дивана.
— Наташенька, с Петром Иванычем плохо. Зовут, — ужасно громко прозвучал незнакомый голос.
Герка обернулся. С дивана поднимался высокий худой старик (наверно, Виктор Ильич, муж тёти Наши) и никак сразу не мог попасть ногами в войлочные туфли. Пружины сердито ворчали. Они тоже были немолодые, как сам их хозяин.
Тётя Наша изменилась в лице и, так и не сняв со лба очки, мелкими шагами побежала из комнаты. Герка догадался, что старушка плохо слышит, и поэтому сразу не поняла, о чём он ей говорил.
— Иди-ка, иди за ней, парень, может, там шприц надо, прибежишь, — и высокий старик, наконец попав ногами в туфли, пошёл к аптечке, висящей на стене.
Тётя Наша щупала пульс у дяди Пети. Пришёл Виктор Ильич. В руках у него была блестящая металлическая коробочка с четырьмя ручками. Две на крышке и две на самой коробке. Будто четыре уха. У одной сразу четыре.
Старик молча показал коробку тёте Наше.
— Кипяти, Витя, кипяти. Неизвестно, когда ещё скорая-то приедет.
Виктор Ильич ушёл на кухню. Герка знал, что в коробочке шприц, которым делают уколы. Тихо спросил Весну:
