— Не знаю.
— А чего тут знать? — и отвернулась от Жени, спросила про другое: — Как мой голыш-то, Борька, ночью не кричал?
Тут Алёна и вспомнила, что забыла про Борьку и отдать его Тане забыла.
— Я принесу его сейчас, ладно?
— Потом, — отмахнулась Таня. — Твоя бабушка его, наверно, уже накормила. А моя-то Дашутка домой пришла. Ох она и хитрая!
— Почему хитрая? — спросила Алёна.
— А как же! Вот я сказала, что хочу её в лесу бросить, а она как услышала, поскорее камешков в карманы набрала и по дороге раскидала. Потом по камешкам обратный путь нашла.
Женя слушал, раскрыв рот.
— Про кого это?..
— Про дочку. Я её в лес завела, к волкам, а она вернулась. Ну, я и рада. Пускай, — ответила Таня и отбросила назад косу. — Пошли.
Они все трое побежали вдоль деревни и свернули к ручейку, перегороженному земляной плотиной. На той стороне ручья был луг, там часто пасли коров, вот им и устроили водопой. Там и земля вся была изрыта копытами. А с этой стороны берег был покруче, но внизу намыло песочку — приходи да купайся!
Алёна стянула платье, повесила на кустик — и в воду! А вода тёплая, пахнет тиной, ивами, молоком…
— Ой и хорошо, ребятки! — закричала она и захлопала руками по воде. — Идите скорей!..
А потом «поплыла» к берегу: вцепилась руками в илистое дно, а ногами брызгает.
Женя начал было раздеваться, но поглядел на Таню и не стал.
А Таня спустилась к ручью в своих сандаликах и носочках.
И чего это она нарядилась?
Спустилась, села на траву возле куста, ноги вытянула.
— Грязища тут, — говорит. — У вас в Марьине речка есть?
— Есть… — ответил Женя. — А что?
— А то, что скоро наши Цапельки к вам в Марьино переселять будут.
— Говорят… — кивнул Женя. — Не жалко уезжать?
— Мне всё равно. Здесь скучно.
— Ох у нас и речка хороша! — закричала из воды Алёна.
— Что ж ты плавать не научилась? — пожала плечами Таня.
— Она ещё маленькая… — отозвался Женя. — Научится.
— А ты почему, Женя, так медленно говоришь?
Алёна и ногами болтать забыла. Разве можно про это спрашивать?
Женя ничего не ответил, покраснел. Он подошёл к речке, стал ломать ивовую ветку.
— Не будешь купаться? — спросила Алёна.
— Нне…
— Ну и я не буду.
Она вылезла из бочажка, надела платье, отжала трусы. Ей почему-то стало не так весело, как было всё это утро. И вспомнила, что бабушке не сказалась, как пришла.
И эта девочка — Таня… «Не буду я с ней дружить», — опять подумала Алёна.
— Я побежала! — крикнула она, взбираясь на берег. — Ты пойдёшь, Женя?
— Пойду… — ответил он.
Как телёнок. Ну чисто телёнок! И ресницы белые.
Таня тоже встала, отряхнула нарядное платьице.
— Подождите меня. — И зашагала рядом.
Шли молча. Алёна спешила, морщила лоб. Женя, низко нагнув голову, пылил впереди себя ивовой веткой. А Таня что-то напевала, улыбалась. И когда подошли к дому, вдруг обняла Алёнку:
— Знаешь, Алёна, я спрошу маму. Если она позволит, я тебе Борьку-голыша насовсем отдам.
— Не надо мне, — ответила Алёна, вывернулась из-под Таниной руки и побежала к дому.
На крыльце стояла бабушка.
— Алёнушка! Внученька! Как давно ушла, а всё нет и нет…
Алёна обняла её. У бабушки были мягкие, тёплые и немного мокрые щёки. Вот стыдно-то Алёне!
— Бабушка, ну миленькая, ну бабушка… — залопотала она.
Бабушка улыбнулась:
— Ладно, идите в дом, пообедайте. Уж и щи простыли.
Ребята уселись на лавке.
— Бабушка, я бадейку дяди Пашину, Жениного отца, в лесу потеряла, — сказала вдруг Алёна.
— Как же ты?
— Да мы с Женькой в малинник зашли. Там и крыжовник растёт, и смородина…
— Я это место знаю, — кивнула бабушка.
— Там ходил кто-то, — проговорил Женя.
— Я завтра пойду возьму бадейку, — сказала Алёна. Ей стало тепло от щей, разморило после купанья. Да ещё бабушка ей нравилась. Хорошая у неё бабушка.
— Нет уж, теперь вместе пойдём, — отозвалась бабушка. — Теперь побоюсь так-то отпускать. Заблудились вы? Что долго-то?
— Мы, баушк, грядку у Тани пололи, а потом на плотину купаться бегали, — выпалила вдруг Алёна. Она не хотела говорить и промолчать, соврать не хотела. И теперь покраснела. Глаза ей защипало, и слёзы — кап-кап — в тарелку.
— Да что ты, глупенькая?
— Баушк, не говори Таниной бабушке, а? Не говори! Мы обещали.
— Полно, полно, не скажу. А обманывать-то и чужих негоже. Ну, поели? Идите гуляйте.
— Я к отцу… — сказал Женя. Он зашарил руками по лавке. — Ой, да я кепку вроде бы у Тани оставил…
— Ну иди бери, — ответила Алёна. — Я не пойду. Да заходи завтра!
— А то…
Алёна взяла с сундука свёрнутое вчетверо пёстрое одеяло, постелила на лавке, свернулась калачиком. Глаза сами закрылись, заходили перед ними деревья, кусты, гладкая жёлтая вода бочажка…
— Ты, баушк, посуду-то не мой. Вот я встану…
— Ладно, ладно, куда ж я без тебя, помощь ты моя неусыпная!..
Алёна во сне вспомнила: у неё братик! И сразу села:
— Баушк! У меня ведь братик!
— Знаю, знаю.
Бабушка как раз ставила самовар, лучинки в трубу подбрасывала.
— Как же ты узнала?
— Да отец заезжал, пока ты по лесу-то бегала.
— Ой, папка! За мной заезжал?
— Нет, Алёнушка, в колхоз, по делу. Ведь вот скоро наши Цапельки в вашу деревню переедут. Слышала?
— Ага. А как? Как переедут-то?
— А так. Разберут дома по брёвнышку, перевезут. А чтоб не спутать, где какому бревну лежать — которому вверху, которому внизу, — краской номера напишут: первое, мол, второе, третье…
— И ты, баушк, переедешь?
— Не знаю. Жаль мне. Плохи ли наши Цапельки?
— Хороши, баушк. Я уж привыкла.
— А всё домой тянешься.
— Я, баушк, не тянусь. Я братика поглядеть хочу. Поиграть с ним.
— Ещё ой как наиграешься! Это ведь тебе не кукла, — и кивнула на кровать, — вот лежит и лежит, помалкивает.
Алёна встала с лавки, одеялко сложила, взяла в руки голыша. Был бы он её голыш, ох она б его и любила! А то он и хороший, а глаза вроде бы сердитые.
— Баушк, а как его назвали?
— Братика-то? Борисом.
— Ой!
— Чего ты?
— И голыша тоже Борькой зовут! Баушк, а он на кого похож?
— Да ить я не видела.
— Баушк, а у него глаза не сердитые?
— Ой господи! Что ты говоришь такое!
— А вот у Борьки моего… Баушк, я пойду его Тане отдам.
— Ну иди.
Алёна вышла. На улице уже не жарко. Солнышко хоть и не закатилось ещё, а светит в полсилы. Подошла Алёна к Таниному дому, а Таня на лавочке под окном сидит.
— Чего несёшь Борьку? Надоел?
А сама отвернулась, не глядит на Алёну.
— Да нет, наигралась уже.
— Ну давай. Ябедничать-то не стыдно?
— Неужели Женька сказал?
— А то кто же! Я спросила, он и сказал.
— Женька никогда не врёт! — обрадовалась Алёна. — Он ни вот столечко не соврёт!
— А тебе, — сказала Таня и сердито поглядела, — а тебе секрет никакой доверить нельзя.
— Нет, можно! — обиделась Алёна. — Нет, можно, можно! А что это за секрет — бабушке врать. Она у меня хорошая.
— У меня не хуже твоей, — ответила Таня. — А раз обещала не говорить…
— Так ведь моя бабушка твоей бабушке не скажет.
— «Моя бабушка», «твоя бабушка», — передразнила Таня. — А вот Женька бестолковый говорил громко, моя и услышала. Теперь меня завтра на покос не берёт.
— Куда?
— На покос. Сено ворошить.
— И я хочу.
— Ступай. Мне-то что!
Таня снова отвернулась, стала голыша Борьку на лавочке усаживать, разговаривать с ним, будто Алёны здесь и нет совсем.
— Ну что, дурачок, соскучился у чужих-то людей? В гостях хорошо, а дома лучше. Верно? Не мыли небось тебя? Не кормили?
— Кормила его бабушка, — сказала Алёнка, и голос её дрогнул.
А Таня опять:
— Ну не беда, сейчас сварим кашки…
«Кашки»! А сама дочку в лес к волкам отвела… Алёна постояла, постояла и пошла домой. И так-то ей обидно! Эта девочка Таня… И отец вот приезжал — не дождался. Домой не берёт. А почему? Потому что никто её не любит.
Села Алёна на крыльцо, голову в ладошки опустила.
Вышла бабушка из избы, села рядом:
— Ты чего пригорюнилась?
— А ты меня любишь, баушк?
— Ой ты светик мой! А как же?
— Я, баушк, у тебя жить останусь. Насовсем. И всё-то время буду тебе помогать. И полоть, и поливать, и поросёночка кормить.
— Заскучаешь, — улыбнулась бабушка. — Ведь купаться-то на плотину я не бегаю.
Алёна покраснела.
— Я, баушк, и купаться-то не люблю. И плавать не научилась.
— Ну и ладно. А завтра на покос пойдём. И бадеечку дорогой прихватим. Да?
Алёна поднялась со ступеньки, обняла бабушку за голову так, что бабушкин старенький платок на затылок съехал.
