— Ты сено-то никогда не сушила? — спросила бабушка.
— Нет!
— Ну, гляди тогда.
Бабушка прихватила грабельными зубьями охапочку сена, приподняла и растрясла по стерне.
— Видишь как? Понемножечку, чтобы солнышко каждую травинку достало…
Подняла и Алёна грабли. А они тяжёлые стали от травы. Тряхнула ими — грабли пустые, а трава опять вся в кучке. Не высохнет так.
— Ну, давай вместе, — сказала бабушка. — Положи свои-то грабли, берись за мои.
Вместе хорошо пошло!
— Уж ты и молодец! — похвалила бабушка.
— А что, баушк, я смышлёная! Верно?
— Ну иди теперь своим рядком.
Алёнка пошла. И тоже всё получилось. Где поднять не может, так пораскидает, чтоб трава сохла. Стала она бабушку догонять. А потом и перегнала. Дошла до конца поляны, а там уж женщины собрались.
— Вот и полянку пораскидали, — говорят, — на другую теперь можно. — И Алёну хвалят: — Ладная ты у нас помощница. Не устала? Дальше-то с нами пойдёшь?
Алёна рада.
— А как же. Пойду! — И за ними следом.
Потом оглянулась, а бабушка-то не управилась. Приустала, видно. Лицо рукавом вытирает.
Стыдно Алёне. И как это убежать хотела? На похвалу польстилась?!
— Мы с бабушкой вас догоним, — сказала Алёна женщинам. И пошла по бабушкиному ряду ей навстречу.
Так они до обеда сено трясли.
Глава X. Горячее солнышко
А солнышко горячее. Алёне жарко в платке, да в платье с рукавами, да в ботинках. А лицу, хоть ничего и нет на нём, ещё жарче.
И грабли потяжелей стали, и спину заломило.
Но вот по лесу задребезжало, застучало.
— Обедать!.. — закричал кто-то.
Другие, может, не знают — кто, только Алёна сразу распознала: Женин это голос. Он обед привёз. На телеге, значит, ехал, один правил лошадью.
Все сразу пошли к той поляне, где шалаши. А там на телеге бидон стоит. А Женька гордый такой. Всё возле лошади ходит, гладит, хлеб ей даёт. К Алёне не подошёл. И она не подошла. Села с бабушкой в тени, за шалашом. Потом легла на траву, глаза прикрыла, а чуть-чуть всё же глядит. Там небо почти белое — раскалилось. Травинки у горячих щёк тоже в небо подымаются. Птица пролетела высоко… Но как-то незаметно крутанулось колесо, небо внизу оказалось, в нём птица плывёт, а рядом песочек — разбегись да прыгай, как в речку! Разбежалась Алёна, вот сейчас забултыхается, нырнёт в прохладу. А Женя Соломатин (и откуда взялся?) говорит:
«Нельзя здесь купаться… Здесь омуты…»
И отпрянула Алёна. И проснулась.
Уж не так ей жарко — отлежалась в тени. Рядом бабушка. Тоже, видно, заснула. А на земле стоит пшённая каша в мисочке. Пожалели женщины будить их, поесть оставили, а сами дальше пошли.
Села Алёна. Распрямила спину — ничего!
Прислушалась. Тихо как! Только и слышно: пчела пролетит — жужжанёт; птица одна другой с ветки что-то крикнет. В деревне сроду такой тишины нет. А запах, травяной дух! Не сено ещё и уж не трава. Мёдом не мёдом, земляникой не земляникой пахнет. И Алёна подумала: «Хорошо он там живёт, в лесу, Младший».
Подумала и обрадовалась чему-то. И вспомнила, как бабушка ему сказала:
«Я тебе ещё с Алёнкой поесть пришлю».
Этому и обрадовалась.
Алёна с бабушкой приехали домой, в Цапельки, на телеге, потому что бабушка очень устала. Вот приехали они, а дверь в избу открыта. Вошли — никого нет. А как глянули на стол, так и застыли: на столе скатерть постелена, щи дымятся — по тарелкам разлиты, хлеб нарезан… А тарелок — три… И нет никого.
— Скатерть-самобранка, да? — спросила Алёна. Она знала, что так не бывает, но думала — у бабушки, может, и бывает!
Бабушка села к столу, на лавку:
— Ну, выходи, кто там за печкой прячется?
— И ничего я не прячусь, — услыхала Алёна.
И из-за печки вышел… отец.
— Папка!
Он был в чистом костюме, рубашка белая, руки отмытые.
— Ну, стары да малы, давайте Борьку обмоем.
— А где он? — стала оглядываться Алёна. — В чём мыть-то будем?
Отец и бабушка засмеялись, а отец сказал:
— Вот щами и обмоем. Садитесь, работники, к столу.
Он был рад, папка. Он был красивый. А про Борьку непонятно говорил — пошутил, наверно.
— Как Нюра-то? — спросила бабушка.
Алёна насторожилась. Ведь Нюрой её маму зовут.
— Ничего, — ответил отец. — Больно парень горластый, спать ни вот столечко не даёт.
— Пап! — попросила Алёна. — Мне бы хоть глазком на него глянуть!
— Увидишь скоро, — ответил отец.
Он достал из-под стола белую бутылку, разлил из неё по стаканчикам. Себе налил и бабушке.
— Ну, за Борьку маленького! — сказал он. — Чтоб рос большим.
Алёна потянулась к отцу:
— Папка, у нас очень бабушка хорошая.
— А фотографии-то свои молодые она тебе не показывала? — спросил он. — Ведь первая красавица была.
— Ой, сынок… — отмахнулась бабушка. — Чего теперь вспоминать.
— Баушк, а ты давно была молодая?
Бабушка засмеялась, не ответила.
— А песни как пела! — покачал головой отец.
— Она и теперь поёт, — проворчала Алёна. — Корове своей.
Отец погладил Алёнкину голову:
— Чего насупилась?.. Э, да ты, я вижу, носом клюёшь. Ложитесь-ка вы спать, работнички! И мне пора домой.
Когда отец ушёл, Алёна поглядела случайно на лавку, а на ней — свёрток в серой бумаге.
— Ой, баушк, что это?
— Гостинец тебе, наверно.
— А тебе?
— Дак ведь я старая.
Алёна покраснела.
— Но ведь ты была молодая. Нет, баушк, чур, на двоих! — и развернула.
А там было голубое, мягкое, как льняное поле, когда лён цветёт. И пахло тоже льном. Платочек! Голубой платочек в белую крапину. А рядом ещё что-то белое, тоже в крапину. В синюю.
— Это, баушк, тебе.
И у бабушки тоже стал платочек. У Алёны — голубой, а у бабушки — белый. Надели они свои платочки и стали друг против друга. И засмеялись. Бабушка покачала головой:
— Правда, что стары да малы!
И тут вошла девочка — Таня. Сразу углядела:
— Ой, Алёна, какой платок-то!
А потом вспомнила, зачем пришла.
— Здравствуйте, Евдокия Тихоновна! — сказала она бабушке. — У нас соль кончилась. Насыпьте полстаканчика. А мы купим — отдадим.
— Насыпь, Алёна, — велела бабушка.
Алёне почему-то не понравилось, как сказала Таня, что они купят и отдадут. Будто бабушке соли жалко!
Алёна насыпала побольше полстакана, подала.
— Алён, — попросила Таня, — а ты дашь платочек поносить?
— Это папка подарил, — ответила Алёна.
— Не дашь?
Алёна промолчала. И Таня пошла со своей солью. Потом обернулась к бабушке:
— Спасибо, Евдокия Тихоновна.
И закрыла дверь.
— Баушк, — спросила Алёна, — она красивая?
— Красивая девочка. Они и все в роду красивые, — ответила бабушка.
Алёна вздохнула и пристроилась к бабушке мыть посуду.
Вдруг бабушка согнулась, прижала руку к спине.
— Ой, внученька! — и засеменила от шестка к кровати.
Алёна подбежала, укрыла бабушку одеялом:
— Ты полежи. Я посуду домою.
— Бог с ней, с посудой. Посиди возле, расскажи что-нибудь.
Алёна села на кровать, подумала, подумала, но ничего не вспомнила.
Бабушка закрыла глаза, вроде бы задремала. И тогда Алёна тихо-тихо стала говорить:
— Жила-была Белая Цапля. У неё был сад на болоте. А в саду — домик. И в домике она берегла белое перо. И вот пришла туда одна девочка. И как взяла она в руки это перо, так и выросли у неё крылья…
— Что-что? — переспросила бабушка. — Очень уж тихо ты сказываешь.
— Это я так, — смутилась Алёнка. — Сказку позабыла. Вспомню, потом скажу.
А утром Женя Соломатин сам прибежал. Алёна глянула в окошко, а он на крылечке сидит.
Заторопилась, плеснула на лицо водой из рукомойника, повязала платок вокруг шеи, есть и вовсе не стала. И — скорей на улицу.
Женя поднялся со ступеньки, на Алёну глядит во все глаза.
— Ну и платок!..
— Хорош?
— А то…
Потом снова сел, вздохнул.
— Ну, всё… откосились. Мне вот столечко покосить не дали.
— Чего делать будем? — спросила Алёна.
— Я… Я попрощаться…
— Что, Жень, уже обратно?
— Пора… В полдень тронемся.
И вдруг из-за дома выплыла девочка — Таня. Опять в своих сандаликах и красных носочках. Праздник у неё, что ли?
— Вы чего здесь сидите?
Алёна была не рада. Она сказала:
— Ничего.
А Женя был рад. Он сказал:
— Прощаться пришёл…
— Знаешь что? — сказала Таня Алёнке. — Давай пойдём Женю провожать. И свернём в дедов сад, нам почти что мимо идти. Ох там и яблок! Женька натрясёт.
Женя удивился:
— Какой сад?..
— А тот самый, — шёпотом ответила Алёна. — Помнишь? Цаплин.
