«Эх, поплывут мои ребята!» — с тревогой думал Андреев о бойцах в дозоре.
Ему захотелось пройти к дежурному, поговорить, да побоялся. Услышат бойцы, забеспокоятся. Пусть спят…
А сам открыл форточку и слушает.
Шум дождя и порывы ветра ворвались в комнату. Вдруг он услышал или, вернее, угадал подряд три слабых выстрела… Тревога!
Андреев бросился в спальню бойцов.
— В ружье! — крикнул он с порога.
Ему немедленно ответил стук винтовок разбираемой пирамиды и сдержанный голос командира отделения:
— Есть, товарищ начальник!
Оказывается, в эту ночь на заставе никто не спал, даже те, кто недавно вернулся из наряда.
Пограничники бережно доставили в свой лазарет тяжело раненного Онни. Лазаретный врач Михаил Петрович обработал зияющую ножевую рану, затампонировал ее и наложил давящую повязку, чтобы прекратить кровотечение. Врач не отходил от постели раненого, но состояние здоровья Онни ухудшалось. По-видимому, была необходима срочная операция.
Андреев связался с Москвой по прямому проводу, сообщил о событии на границе и просил оказать помощь раненому проводнику.
Советская Родина позаботилась о своем отважном сыне.
На рассвете в лазарет явился профессор Новиков с ассистентами. Они прибыли из Москвы на заставу самолетом.
В лазарете все было подготовлено для предстоящей операции.
Профессор вскрыл грудную клетку Онни.
— Ранение перикарда,[3] — таков был поставленный им диагноз.[4] Смелый и талантливый хирург, он произвел сложную операцию в области сердца.
Онни вынес операцию, так как был сильным и здоровым человеком. Но оставалось самое главное: выходить больного после такой операции, не допустить гибельных осложнений.
Андреев мобилизовал все силы и средства, чтобы организовать для него правильное лечение и тщательный уход.
Онни пришел в себя на лазаретной койке. Тихо… Пахнет камфарой…
Онни не любил запаха камфары, поморщился и проснулся. Все белое… потолок, стены, простыни, халаты врачей… Голова тяжелая, не хочется думать… И нет сил шевельнуть рукой… Руку держит Михаил Петрович. Он сидит подле кровати больного и считает его пульс.
— Хорошо… сердце работает почти нормально… Камфару на сегодня — отменить, — говорит он стоящей рядом с ним медсестре.
Сестра уносит из палаты блестящий никелевый ящичек с приготовленным шприцем и запах камфары.
Кто-то в белом халате заглядывает в дверь. Это товарищ Андреев. Врач жестом пригласил его войти.
Андреев бесшумно подошел к постели больного, склонился над ним и спросил тихонько:
— Ну, как дела, дружок ты наш дорогой? — И сказаны были эти слова с такой человеческой теплотой, что серые неулыбчивые глаза Онни засветились чувством горячей признательности к этому строгому и в то же время такому чуткому и доброму человеку.
Онни улыбнулся, но вдруг из его глаз хлынули слезы… И получилось, как летом, когда сквозь дождик светит солнышко…
— Ослаб немного парень, ослаб, — извинительно сказал Михаил Петрович. — Реакция… нервы… — а сам отвернулся, снял очки и незаметно вытер их и свои уставшие от бессонных ночей глаза.
Андреев уговаривал Онни, как маленького:
— Ну успокойся, будет… Ты же у нас теперь Герой Советского Союза… звание дали, медалью «Золотая Звезда» наградили…
— И заслуженно… — подтвердил Михаил Петрович, — настоящий герой… В такую ночь, один с собакой, решился вступить в бой с врагами Родины… Это не шутка — задержать пятерых матерых нарушителей.
Услышав это, Онни с беспокойством приподнял голову и еле слышно спросил:
— Пять? — И вполне уверенно сказал: — Их было — семь…
Глава V. РАЗГОВОР В ДЕЖУРКЕ
— Мы осмотрели каждую пядь земли нашего участка. Эти двое будто сквозь землю провалились, — говорил товарищ Андреев, расхаживая из угла в угол.
— Ах ты, беда какая! — растерянно повторял Иван Фомич. — А собака-то что ж?
— Собака металась по лесу, как дьявол. Но ты сам знаешь, после дождя в лесу поднимается столько запахов, что сам черт не разберется. Дождем и бурей следы уничтожены.
— Что же теперь будем делать?
— Искать!
— А если они ушли назад, через границу?
— Все равно, мы должны это узнать.
Андреев закурил папиросу и подошел к Ивану Фомичу.
— Ну, ладно. Расскажи, как там у тебя детвора поживает?
— Да как? Хорошо. Загорели. Набегались за лето. Вот учиться собираемся.
— Ну что ж, хорошо, — улыбнулся Андреев.
— А я приехал звать вас к себе на открытие школы, — сказал вконец расстроенный Иван Фомич.
— Не могу, сам видишь. Нельзя сейчас отлучаться с заставы. Разве поближе к зиме. Зимой диверсанты побаиваются.
Учитель помялся немного.
— И вот еще какое дело… Я говорил тебе, ребята очень увлекаются стрельбой. Мы хотим организовать кружок. Только стрелять-то их учит старый наш охотник Тикка. А ружьишко у него допотопное… стрелять из него канительно очень…
— Ну, так что же ты хочешь?
— Я получил в городе разрешение, бумажку на приобретение мелкокалиберной винтовки. Но винтовки-то в городе сейчас нет. А из бумажки не выстрелишь…
— Ага, понимаю! — засмеялся начальник заставы. Он вышел из дежурки и через минуту вернулся с мелкокалиберной винтовкой.
— Вот, передай ребятам на открытии от шефов. Пусть учатся стрелять. Пристреляна винтовочка — первый сорт!
Андреев протянул Ивану Фомичу винтовку и на прощанье подал руку.
Иван Фомич просиял. Он схватил винтовку, затем руку Андреева, пожал ее и снова сел.
— Ну, что у тебя еще? — спросил начальник заставы простодушного Ивана Фомича.
— Товарищ Андреев! Позволь хоть поглядеть на героя. В дверку… Ведь ребята в школе не дадут мне житья. Скажут, был на заставе, такое случилось, собаку видел, а с самим героем и не познакомился… Позволь хоть взглянуть…
— Да ты что, Иван Фомич? Человек тяжело ранен, только уснул. Не могу, — категорически отказал товарищ Андреев. — Ты лучше поезжай домой и расскажи обо всем Большакову. Пусть предупредит лесорубов. Особенно лесников. Задержали пятерых нарушителей, а было их семеро. Понимаешь?
В глухом, дремучем лесу, на берегу большого озера вырос поселок лесорубов. Приятно желтеют на фоне темного леса новые избы, светлые, просторные бараки и склады. В воздухе смолистый запах сосны и свежесть озерных вод.
В стороне, почти над озером, высится здание новой школы. Окна раскрыты настежь. Ветерок свободно прогуливается по классам. Он сметает яркие резные листочки рябины с черной блестящей поверхности школьных столов.
Хмурые темно-зеленые сосны заблудились в школьной ограде. Покачивая вершинами, они недовольно слушают болтовню и смех ребят.
Сегодня первое сентября. В этот день, после короткого северного лета, ребята чуть свет собрались в свою школу.
Все успели загореть, окрепли, набрались сил…
Целыми днями жарились они на солнышке, купались в озере, рыбачили, ходили в лес за грибами и ягодами.
И сил этих так много, что девать некуда. Хочется носиться по двору, прыгать и скакать. Двери школы закрыты. Еще рано.
В ограде школы показались празднично одетые матери и отцы. Они чинно расселись на крыльце школы.
А вот пришел и Василий Федорович Большаков. Он заведует лесопунктом.
Все знают товарища Большакова, коренастого, в старой кожанке, в мягких сапогах с загнутыми кверху носами и коричневой кепке, надвинутой на лоб. Из-под кепки смотрят умные серые глаза. Строгий рот с двумя глубокими морщинами по краям редко улыбается.
На севере и природа и люди неулыбчивы.
Лесорубы крепко уважают Василия Федоровича. Со всеми спорами и делами они идут к нему.
Попыхивая трубкой, он слушает спорщиков. Мало говорит Василий Федорович. Но его решения охотно принимаются лесорубами.
Справедливо решает. Не бывает обидно рабочему человеку. Сам из рабочих…
А вот лодыри и прогульщики его побаиваются. Он почему-то всегда знает о каждом случае невыхода на работу. Сам лично придет на место и от каждого возчика и лесоруба объяснений потребует. Сколько ни крутись, а уж раз прогулял — не будет тебе ни денег, ни овса для лошади.
— Как хошь… — злобились на него лодыри и любители казенного добра.
А детвора считала этого сурового с виду человека самым добрым в поселке. Лучше всех…
— Даже лучше отца, — признавался маленький Тяхтя. — Дома отец придет с работы, начнешь спрашивать что-нибудь важное, а он: «Отстань, не вяжись с пустяками!»
А разве это пустяки, если у тебя чей-то кот передушил породистых цыплят из совхоза? Или, например, шишка величиной с кулак вскочила на лбу у соседского мальчика, и все говорят, что это ты, когда это не ты, а может быть, он сам… Жалуются тоже!
