Весь следующий день я провел как в лихорадке. Часто выскакивал из харчевни и смотрел на солнце, скоро ли оно начнет садиться.
Наконец я потерял терпение, побежал к будке сапожника. Артемка сидел против отца на низеньком чурбане и с хрустом раз за разом втыкал шило в каблук чьей-то туфли.
— Бог в помощь, дядя Никита! — произнес я обычное приветствие. — Вам не пора кончать?
— Бог-то бог, но и сам не будь плох, — ответил Артемкин отец. — А кончать еще рано: видишь, сколько непочатого лежит!
Я с удовольствием втянул носом знакомый запах лака, смолы и мокнувшей в лохани кожи. Чтоб скоротать время, я попросил Никиту:
— Давай, дядя, я латку пристрочу! Ты не бойся, я умею. Меня Артемка уже учил!
Мы молча стали работать втроем. Но вот дядя Никита опустил плотно насаженный на колодку башмак и снял очки:
— Шабаш! Бросайте работу! Артемка, чисть селедку!
— Ты, батя почисть сегодня сам, а то у нас с Костей времени нету, по делу надо спешить, — сказал Артемка.
Мы прошли площадь, свернули в переулок. Солнце было уже совсем низко. Еще немного, и оно скроется за зеленой крышей маслобойки.
Погружая босые ноги в мягкую, теплую пыль дороги, мы пристально смотрели вдаль.
— Ну что, далеко еще? — нетерпеливо спрашивал я.
— Дом вон он, да только не видать отсюда, раскрыты ставни или нет.
Спустя минуту Артемка сказал:
— Кажись, раскрыты… Так и есть, раскрыты. А ну, прибавь пару!
Мы перешли на рысь и вскоре очутились у дома Горбунова. Здесь, у ворот, остановились и выждали, когда поблизости не стало прохожих.
— Момент подходящий, — шепнул Артемка. Он открыл калитку и решительно вошел во двор. Я остановился у калитки. Мне хорошо были видны окна, выходящие на улицу, и Артемка, который стоял перед окном во дворе. Артемка оглянулся по сторонам, сплюнул, вынул из кармана губную гармошку и заиграл.
Белая занавеска заколебалась, сдвинулась, и в окне показалась молодая женщина. Сквозь глубокую лень, лежавшую на ее сытом чернобровом лице, проглянуло любопытство. Артемка еще немного поиграл, затем оторвал гармошку от губ, сплюнул и сказал:
— Тетенька, вы мне дайте копейку, так я вам и не то сыграю.
— А что ж ты сыграешь?
— Да хоть бы и краковяк!
— Ну, играй, — сказала она, — а копейку я потом дам.
Артемка значительно взглянул на меня (я стоял так, что женщина не видела меня), приложил гармошку к губам и опять заиграл.
От волнения у меня перехватило дыхание. Я быстро оглянулся, сделал три скачка к окну, выходящему на улицу, и только поднял руки, чтобы ухватиться за подоконник, как увидел, что из соседней улицы вышел мужчина и зашагал в нашу сторону. Я опустил руки и опять стал на прежнее место. Артемка взглянул на меня и поперхнулся.
— Разве ж это краковяк? — сказала женщина недоуменно. — Это даже и не поймешь, что такое.
— Нет, тетенька, краковяк! Вот ей-богу, краковяк! Что ж, я брехать буду?
— Ну ладно, играй что-нибудь другое.
Артемка снова сплюнул, вытер губы рукавом и сказал:
— Можно и другое.
Он поднял глаза к небу, как бы вспоминая, минутку подумал и опять заиграл. Женщина пренебрежительно фыркнула.
— Э, да ты больше ничего не умеешь! — сказала она и сделала движение, чтобы отойти от окна.
— Тетенька! — с отчаянием в голосе крикнул Артемка. — Подождите! За бога ради подождите! Я ж вам сейчас стишки расскажу!
На ее лице проглянуло любопытство.
— Ну, говори.
Артемка взглянул на меня, и в этом взгляде, исполненном недоумения, отчаяния и возмущения, я ясно прочел вопрос: «Да чего ж ты стоишь, трус несчастный?» Я не знал, как дать ему понять, что к дому приближается прохожий, и смотрел на своего приятеля молча и жалобно. Артемка порывисто вздохнул и часто затараторил:
Ну, так едет наш Иван
За кольцом на океан…
— Не хочу я тебя слушать, — сказала женщина и бросила к ногам Артемки копейку. — Бери и убирайся!
— Тетенька! — чуть не заплакал Артемка. — Да куда ж вы? Я ж вам сейчас такое покажу, что вы аж лопнете со смеху… Вот смотрите!..
Он сел на землю, пригнулся и большим пальцем ноги стал чесать у себя за ухом.
Женщина сначала смотрела с величайшим изумлением, затем упала грудью на подоконник и затряслась в неудержимом хохоте.
— Да ты что же, из цирка, что ли? — выговорила она, вытирая платочком выступившие от смеха слезы.
— Ага, тетенька, из цирка, — соврал Артемка не моргнув глазом. — Вот смотрите, как я умею! — И он пустился вприсядку, выкрикивая:
Эх, солдатска жизнь завяла:
Жалованья дают мало!
По три денежки на день
Куда хочешь, туда день:
И на шило, и на мыло,
И чтоб выпить на что было.
Гоп, гоп, гоп, гоп!
И чтоб выпить на что было.
Женщина громко смеялась. Артемка бешено кружился. Вокруг никого не было. Я поднялся на подоконник, влез в комнату и схватил со стола свою шкатулку. Но второпях я зацепил ногой за стул. Женщина оглянулась и пронзительно крикнула. Только что я успел вскочить на подоконник, как в дверях появился Горбунов Он был в форменных шароварах и в ночной сорочке: должно быть, отдыхал после обеда. С ревом выскочил он вслед за мною в окно и понесся по переулку.
Мы с Артемкой бежали быстро и, вероятно, скоро скрылись бы от Горбунова, но, на нашу беду, экипажи пересекли дорогу. Горбунов оказался вблизи нас. Я слышал около себя его прерывистое дыхание. Чувствуя, что мне не, уйти, я выпустил из рук шкатулку в расчете, что ее подхватит Артемка, и бросился под ноги Горбунову. Надзиратель с разбегу шлепнулся в пыль. В то же мгновение я услышал жалобный стон лопнувшей пружины.
Полицейский, ударившись головой о шкатулку, проломил ее. Я вскочил. Горбунов сидел на дороге, щупал голову руками и ошалело таращил глаза. Я схватил шкатулку.
Минуты через три мы с Артемкой уже сидели в подполье и напрасно старались пробудить в шкатулке жизнь: в ней все было неподвижно и немо.
Трое суток я почти не вылезал из подполья и все думал, как мне поправить шкатулку. Через ее проломанный бок были видны блестящие колесики, валики, пружинки. Я часами смотрел на таинственный механизм, стараясь разгадать его тайну. Перепробовал все винтики, гаечки и пружинки, но узнать, где случилась порча, не мог.
Когда на третьи сутки Артемка принес мне очередную тарань и горбушку хлеба, он застал меня до того огорченным, что и сам заморгал глазами.
— Ну, чего ты? — утешал он меня. — Вот же какой чудной! Починим, не бойся. Батька сказал, что надо в слесарню отдать, и сорок копеек дал. Почи-инют! Еще лучше будет!
Мы завернули шкатулку в тряпочку и понесли ее в полуподвальное помещение с вывеской «Слесарная мастерская и починка примусов. Аснес и К°». Ни один старожил не помнил, чтобы в этой мастерской работал еще кто-нибудь, кроме самого Аснеса, но старик думал, что эта вывеска придает солидность его предприятию, и тщательно подновлял свежими красками слова «и К°». Он долго рассматривал шкатулку, дул на механизм, царапал ногтем стенки и даже нюхал их; наконец завернул шкатулку в тряпочку и вернул нам:
— Несите к часовщику.
— Дедушка, — сказал я, — возьмите меня в компанию!
Старик добродушно рассмеялся:
— Какая же ты мне компания? Таких, как ты, берут в ученики, а не в компанию.
— Ну, хоть в ученики.
Но Аснесу ученики не нужны. Он не знал, как самому прокормиться. Где уж тут лишний рот держать!
Часовщик тоже не взялся чинить шкатулку.
— Дядя, — сказал я, задыхаясь от волнения, — возьмите меня в ученики!
— Это ж для чего? Чтобы ты у меня часы выкрал, как эту шкатулку?
— Нет, дядечка, эта шкатулка не краденая. Эту шкатулку…
Но часовщик не дал мне договорить:
— Ступайте, хлопцы, ступайте! Не надо мне учеников.
Так мы обошли почти все часовые мастерские в городе. Нигде не хотели чинить шкатулку, нигде не принимали меня в ученики.
И только в одной мастерской, где работали трое рабочих, мне повезло.
— Что ж, — сказал хозяин, выслушав мою просьбу, — пусть придет отец или кто там у тебя есть, может, и столкуемся: ученик мне нужен.
Когда мы подходили к подполью, Артемка сказал:
— Давай закопаем шкатулку, чтоб ее Горбунов не нашел. Пусть она лежит закопанная до того лета, а тем летом откопаем и заведем. Ты же до лета научишься починять?
— Научусь, — сказал я уверенно. — Я и новую такую сделаю. Вот увидишь, сделаю и подарю тебе.
Мы вырыли под амбаром ямку, устлали дно ее соломой и опустили туда завернутую в тряпочку шкатулку…
Надо ли говорить, сколько страданий принесли мне годы ученичества!
Я переменил много хозяев и городов, но всюду было одно и то же.
Вырыть шкатулку мне так и не удалось. Шли годы. Однажды я проездом заглянул в свой родной город, но на том месте, где когда-то стояли базарные лавки и наш амбар, я увидел зеленый сквер. Было это уже после революции.
