Ознакомительная версия.
«А мой пять таких кроватей пронесёт, и ему хоть бы что, только шея красная станет, как помидор», — подумал черноглазый.
Когда все вещи были перетасканы и заполнили не только комнату, но и коридор и часть кухни, мальчишки решили, что пора официально знакомиться.
Алька протянул руку черноглазому:
— Алексей.
Ероша тоже протянул:
— Лёля Ерохин, а вообще-то Ерошкой зовут.
— Ага, понятно, — ответил черноглазый, глянув на рыжую взъерошенную голову мальчугана. — А я Герка.
— Герман? — уточнил Алёша.
Тот кивнул.
— Ух ты, Герман! Как Титов!
Черноглазый самодовольно усмехнулся:
— Это что — Герман! Меня совсем, как Титова, зовут. Герман Степанович!
— Ой! — восхищённо воскликнули два голоса. — Правда? — Им ещё не встречался мальчишка, у которого и имя и отчество были бы как у космонавта.
— Если не верите, можете в домовую книгу посмотреть, когда пропишемся.
— Верим! Зачем нам смотреть! Что мы не люди, что ли? Ой и здорово!
— Вот счастливый!
С черноглазым сразу захотелось дружить, учиться в одном классе, быть в одном звене, сидеть за одной партой, поверять ему свои ребячьи тайны. Подумать только — Герман Степанович!
— А это твой отец, что кровать тащил?
— Отец, — Ероша кивнул. — На заводе работает. А твой где работает?
— Мой? — замялся Герка, — мой… нигде.
— Это тот, что пенсионную книжку показывал?
— Ага. В Отечественную ранили, — сказал черноглазый. — Кровь за нас проливал. За наше счастливое детство.
Помолчали.
— А у тебя книжек много? — неожиданно спросил Ероша.
— Книжек? — удивился Герка, — учебники все. Порядок.
— Нет, я про художественную.
— А тебе зачем знать?
Алька с Ерошей переглянулись.
— Идём, что-то покажу, — и лохматый потянул Герку в свою квартиру. Алька пошёл за ними.
Комната была заполнена солнцем вся-вся до отказа. Солнце очень любило её. Ему всегда было легко и свободно сюда входить, потому что ни на окне, ни на балконной двери не висело никаких занавесок и штор. Жильцы её, Ерошка и дядя Петя, очень любили солнце и никогда от него не прятались. Солнце спокойно прогуливалось по половицам, перешагивая с одной на другую. А то заливало сразу весь пол тёплой, солнечной рекой.
Зато ветру в комнате делать было нечего. Он в других квартирах привык раздувать шторы, играть кисточками скатертей, шевелить вышитые дорожки на столах, задирать края накидок на подушках. Здесь ничего этого не было. И он, злой, отыгрывался на Ерошкиных волосах. Поэтому голова у Лёльки всегда была лохматая-прелохматая.
Мебели в комнате было мало, и та, что была, невидная, скромная, простая. Стол, два стула, шкаф и кровать. На ночь прибавлялась Ерошкина раскладушка, которая сейчас стояла в чулане.
Но, несмотря на мебельную скромность, комната была удивительно красивой. В ней жили книги. Их было столько, что казалось невозможным пересчитать. В общем, целая стена во всю длину комнаты от окошка до двери, от пола до потолка.
Книжки стояли радостные, нарядным плотным строем. Им было хорошо, потому что каждая из них ощущала рядом плечо друга. Сейчас они стояли и молча ждали, о чём заговорят ребята.
А ребята вошли в комнату и остановились.
— Ого-о! — открыл рот Герман. — Сколько денег-то вложено! Неужели все твои собственные?
— Нет, домовая, — улыбаясь, сказал Ероша.
— Чего?
— Домовая!
Герка стоял с вытаращенными глазами, ничего не понимая. А лохматая рыжая голова закивала, завертелась и начала быстро-быстро рассказывать:
— Библиотека домовая, доходит? Ну… нашего дома, значит. Видал домище! Пять этажей! Почти сто квартир! Мы собрали книжки у ребят и сделали библиотеку. Правда, здорово?
Геркины глаза особого восторга не выразили, и в рассказ вступил Алька.
— А Ерошу завбибом выбрали. Понимаешь, заведующий библиотекой — завбиб. Помещение нам сначала обещали дать, а теперь уже не обещают, потому что Ерошка к себе книги взял. Они вдвоём с дядей Петей живут. Детей нет, рвать некому.
— У нас всё как в настоящей библиотеке. Одна тётя, библиотекарь, нам всё показала: и как книги шифровать, и как сделать картотеку, и как в карточки всё записывать, — заговорил опять Ероша. — Здорово мы придумали, правда? Сначала у нас дежурства были, а теперь перешли на самообслуживание. Каждый сам приходит, какую книжку принёс, вычёркивает, какую возьмёт, вписывает, расписывается, и порядок.
Герка недоумённо хлопал глазами.
— Опять не понимаешь? Эх, голова! У нас всё на честность! Автобусы без кондукторов видел? Так и мы решили. На честность! Что мы не люди, что ли? Или ненормальные? Вот я в лагере был. Папка на заводе. Дома никого. А библиотека вовсю работает. Как заводная. И ни одной книжки не пропало, наоборот, прибавилось. Ребята свои приносят.
Четыре светлых глаза (зелёные Ерошкины и голубые Алькины) радостно, блестели, а два чёрных удивлённо таращились. Их веки то и дело хлоп, хлоп, хлоп на миг закрывали пуговицы и тут же открывали.
— Как это дома никого, а библиотека работает?
— А так! — зелёные и голубые смеялись. — Будешь посещать? Сейчас на тебя карточку заполним, — и Ерошка с удовольствием вывел — Иванов Герман Степанович. У всех ребят только инициалы стояли, а здесь полностью — имя и отчество.
— Запомни, в почтовом ящике на двери лежит ключ. Когда хочешь, приходи, открывай дверь, меняй книжку. Вот тут запишешь, какую взял, вот тут распишешься. Потом запирай квартиру, клади ключ в ящик.
Теперь сверкнули и засмеялись пуговичные глаза. Смешинки вспыхнули пожаром и остались гореть в зрачках. А смех сухими горошинами раскатился по комнате. Герка смеялся громко, и смех был ужасно смешной, будто курица кокочет: ко-ко-ко…
Четыре светлых глаза удивлённо захлопали веками. Ребята не могли понять, отчего так взорвался смехом их новый знакомый. А тот хохотал всё громче и указательным пальцем тыкал то в Ерошку, то в Альку:
— Что я, чокнутый? Так и поверил! — наконец проговорил он. — На пушку берёте. Какой дурак поверит. Приходи, открывай квартиру и бери…
И вдруг Ероша с Алькой обиделись. Обиделись всерьёз. И Герман это почувствовал. Курица перестала кокотать, указательный палец сник.
Лохматая голова так резко отвернулась, не желая смотреть на Герку, что рыжие вихры, освещённые солнцем, костром полыхнули в воздухе. Стало тихо-тихо. Потом костёр опять полыхнул, и Ерошка в сердцах выпалил:
— Если б тебя не звали Германом Степановичем, я б тебя сейчас за шиворот вон выставил! В один момент сверкнул бы затылком!
Ероша сказал это так горячо, что Герман на расстоянии почувствовал, как худые и сильные завбибовы руки хватают его за шиворот, хотя никакого шиворота сейчас на нём не было, и вообще всё лето он старался ходить без шиворота, потому что от него ужасно жарко. И Герка поверил, что ребята говорили правду. «Чудные они какие-то», — подумал он.
Помолчали.
— Ох, и хохочешь ты! Наверно, в космосе слышно, — разрядил обстановку Алёша.
— А чо?
— А то, что к себе в комнату придёшь, не вздумай так орать. Эту неделю тётя Людмила в ночную смену и сейчас спит. А из вашей комнаты у неё всё слышно. Разбудишь.
Герка вдруг разозлился и стал огрызаться:
— А на кой ляд мне твоя тётя Людмила! У меня своих хватает. И что вы мне приказываете? Подумаешь, начальники! Командуют! Я в собственной квартире что хочу, то и делаю.
Он стоял посреди комнаты, слегка расставив ноги, чернущий, плотный, коренастый и ужасно знакомо размахивал руками. Алёша с Ерошей переглянулись. Обоим показалось, что у Герки в руках вдруг выросла палка, такая же коренастая, как он сам, и что Герка вот-вот полезет в нагрудный карман за пенсионной книжкой. Почему-то ужасно захотелось треснуть его по башке, но Алёша негромко и сдержанно сказал:
— Квартира твоя, а за стенкой, между прочим, тоже люди живут. Вот будет тётя Людмила в дневную, ори сколько хочешь.
— Да что она царевна или министр твоя тётя?
— А она такая же моя, как и твоя. И не царевна и не министр, а просто соседка, на заводе работает. А когда она во вторую, мы за её Алёнкой в детсад ходим. По очереди. И тёте Наше на базар ходим. И пол моем. Разве трудно?
— Да кто они вам все? Чужие же люди!
— Какие чужие? Что они фашисты, что ли — чужие! Они же в нашем доме живут. Соседи.
— А какое вам дело, кто в вашем доме живёт? Тут мильон людей. И вы каждому на базар ходите, сумасшедшие?
— Не каждому, а кому трудно. Твой отец инвалид, и ему сходим.
«За поллитром», — подумал Герка и усмехнулся.
— Мало ли инвалидов в доме, и вы всем ходите?
Ознакомительная версия.
