Ознакомительная версия.
Выпив залпом стакан молока и сунув в карман несколько баранок, Герка незаметно улизнул из коридора, пока мать не успела дать ему какое-нибудь поручение.
На лестничной площадке было тихо и прохладно. Никого. Три коричневые двери молча глядели на черноглазого мальчишку. И только на одной из них, на Ерошкиной, голубел почтовый ящик. Все ящики подряд теперь висели на первом этаже, чтобы почтальону не нужно было подниматься по лестницам. Был там и Ерошкин второй ящик. А этот с виду пустой висел на двери. Но Герка знал, что ящик не пустой. В нём должен лежать ключ.
А может, ребята всё-таки наврали? Вчера-то он поверил, а сейчас опять засомневался. Неужели, правда, лежит? Посмотрел в чёрные дырочки ящика — не видно. Вместо замка в петлю вложена щепка, чтобы дно не открывалось. Кругом тихо-тихо. Слышно, как орут две мухи на окне, будто ругаются между собой. Осторожно вынул щепку, и тут же дно ящика отвисло, как нижняя челюсть, словно ящик открыл рот. Большой тяжёлый ключ звонко грохнулся на пол. Герка тут же схватил его. Сильно забилось сердце, задрожали руки. «Чего это я?». Положил ключ обратно, плотно закрыл ящику рот и побежал вниз по лестнице. А на ладони всё ещё холодок от ключа. Не тает. Лежит.
«Не наврали чудные. Заходи в квартиру и бери книжки. Здорово!»
Всё медленней и медленней шагается по ступенькам. Ящик, словно огромный голубой глаз, пристально глядит в спину.
«Вот пойду сейчас и возьму книжку. А что? Чудные разрешили. Порядок. Завбиб даже карточку на меня завёл».
Ключ почти неслышно повернулся в замке, и дверь открылась. В коридоре полутемно и ужасно тихо. «Изнутри замыкать или нет?» Не замкнул. Плотно прикрыл дверь.
Комната встретила Герку приветливо, словно улыбнулась ему. Солнце, как и вчера, гуляло по ней хозяином. Открытый балкон. А с него астры кивнули, как старому знакомому, будто поздоровались. Герка медленно пошёл по тёплым солнечным половицам. Шёл осторожно, как по льду без коньков. Подошёл к столу, зачем-то потрогал чернильницу и ручку, словно проверив, настоящие они или нет. Ведь, может, всё это не на самом деле? На столе в коричневой полированной рамке портрет женщины. Она улыбается и весёлыми глазами глядит на Германа. Подошёл к окошку. Анютины глазки подмигнули с балкона.
Тихонечко потянул дверку стенного шкафа. Открылась. В глубине на плечиках два зимних пальто. Одно большое, другое поменьше. На гвозде взрослый пиджак, под ним рубашка. Потрогал. Выдвинул нижний ящик. Новенькие большие ботинки. Поменьше — со сбитыми носами. Один без шнурка. Потерял завбиб.
Вдруг показалось, что кто-то хлопнул дверью. Мгновенно задвинул ящик, метнулся к стеллажу. Нет, никого. Показалось. А сердце бум-бум-бум. Пошёл в коридор, повернул ключ в замке. Потом в кухню. В ванную. Зачем-то трогал вещи, брал их в руки, ставил на место, точно так же, как они раньше стояли.
Откуда-то послышались голоса. Вздрогнул. Потом понял: разговаривали за стеной. Ох, и здорово слышно! Опять вошёл в комнату, но уже смелее. Теперь не казалось, что под ногами лёд, а на ногах нет коньков.
На подоконнике плоская жёлтая коробочка из пластмассы. Будто большой осенний лист залетел в окно и лёг отдохнуть. Что там? Приподнял крышку и… дрогнула рука. Стало жарко и мокро спине, как в бане. Деньги! Прямо перед ним маленькие аккуратные десятки с профилем Ленина. Дрожащими пальцами пересчитал — четыре штуки. Почему-то их страшно было держать. Положил обратно, а пальцы горели, будто только что в руках были не бумажки, а красные угли. Прикрыл крышку.
«Прямо так и лежат. Незапертые. Рассказать дома — ни за что не поверят, да ещё от матери влетит — зачем ходил. Ох, и чудные тут живут!» Торопливо пошёл к двери, даже не глянув на книги. А они провожали его молчаливыми укоризненными взглядами: что ж ты, черноглазый, забыл про нас и ни одну не взял?
Сунул ящику в рот ключ и вставил щепку, чтоб челюсть не отвисла. Никто не видел и не знает, что он ходил в Ерошкину квартиру.
В подъезде столкнулся с белобрысой девчонкой. Она несла большую книжку с портретом Юрия Гагарина.
«В домовую идёт!» — понял Герка и тихонько пошёл вслед за девчонкой. И, правда, белобрысая легко и свободно, как к себе домой, вошла в Ерошину квартиру. Герка поднялся на этаж выше и стал ждать. Минут через пять девчонка вышла, держа под мышкой уже совсем другую книгу, маленькую и толстую. Заперла дверь, положила ключ в ящик и ушла.
Всё правда. Ну и ну. Вынул из кармана баранку и с хрустом перегрыз её зубами. Вышел на улицу.
Настроение было плохое. Со вчерашнего дня, после того, как услышал взволнованный голос Башмака, где-то внутри, наверно, в самом сердце ржавым кривым гвоздём сидела обида. А вместе с ней ещё что-то непонятное, тревожащее.
Откуда ребята знают, что он копит? Видели у него сотню новыми! Ох и заливалы! Языки таким поотрезать! Из зависти врут! Думают, что он ворует. Да если, бы он был вор, он бы сейчас эти четыре десяточки… И было бы у него пять десяток. Нет, он не вор, не вор!
Но беспокоило не только это. Значит, ребята знали, какой он богач (даже в десять раз богаче, чем на самом деле!), а всё-таки не заискивали перед ним. А некоторые попросту отворачивались. Почему?
Днём Герман заметил, что Весна вошла в Ерошину квартиру и была там ужасно долго.
— Ого-го, сколько ты книжки выбираешь! Сто часов!
— Я не выбирала. Я дяде Пете пол мыла.
— А что он тебе родня, дядя Петя?
— Ничего не родня. Ерошка в походе, а у дяди Пети здоровье плохое. Кто же ему мыть будет?
— А тебе какое дело — кто? Пускай нанимает, кого хочет.
Весна поглядела на Герку, как на сумасшедшего. «Ты что, с луны свалился, что ли?» — молча говорили огромные глаза. И Герка беспокойно затоптался на месте.
— Я и тёте Наше сейчас пойду мыть.
— Ну своей тёте понятно.
— Не своей, а Наше. Тётя Наша. Понимаешь?
— Понимаю. Ваша.
— Да не наша тётя, а тётя Наша, — и Весна рассмеялась, тряхнув головой. Две светлые косы со спины перекинулись на грудь. Они были как солнечные ручьи и шевелились, будто текли по платью. Только тихо-тихо текли, не журчали, потому что солнечные.
— Вообще её зовут тётя Наташа, — объяснила Весна, — а маленькая Алёнка её тётей Нашей зовёт, так легче выговаривать. И мы теперь так зовём. И все-все в доме. Хорошо, правда? Тётя Наша. И вся она какая-то очень наша.
Солнечные ручьи встрепенулись и потекли по спине, а Весна пошла в соседнюю квартиру мыть пол тёте Наше.
Вечером Герка сидел в Алёшкиной комнате. Это была не только Алёшина комната, здесь ещё жила Весна. Но у неё была своя половина, а у Алёши — своя. А перегораживал их высокий стеллаж с папа-мамиными книгами. И вторая комната, где жили родители, тоже была папа-мамина. На половине Весны стояло пианино. На нём ещё играла мама, когда была девочкой.
А теперь играет Весна. Она очень любит музыку и особенно Чайковского.
— Вот какое дело, — говорил Алёша, сматывая рыболовную леску, — ты Виктора Башмакова не знаешь? Башмака, в общем?
Герка вздрогнул, потом быстро и очень громко ответил: «Не-е, не знаю». А ржавый гвоздь повернулся в его сердце и стал больно колоть. Ужасно больно. Прямо невозможно терпеть, так больно.
— Понимаешь, Башмак ушёл в поход и Ерошка тоже, а нам обязательно одного мальчишку найти надо. Может, ты поможешь?
— К-какого м-мальчишку? — еле выдавил Герка, а сердце с гвоздём вдруг похолодело, как будто это стало не сердце, а снежок, каким зимой швыряются ребята, когда играют в войну, или просто так.
— Я почему тебе говорю, — продолжал Алексей, — ты ведь с Дальней улицы приехал, а тот мальчишка тоже на Дальней жил. Его Кубышом прозвали.
Герка вскочил со стула, будто сильная пружина подкинула его вверх.
— Я не с Дальней! Откуда взяли?
— Чего вскипятился? Я думал с Дальней. Твой отец говорил вроде с Дальней.
— Нет, не с Дальней! И Кубыша никакого не знаю! — кричал Герка. И вдруг увидел глаза. Они на крик выглянули из-за стеллажа с папа-мамиными книгами. Сейчас глаза были ещё огромнее тех, огромнее которых, казалось, не бывает на свете.
Мгновенье все молчали. И вдруг тук-тук-тук, глухой деревянный стук прилетел от стены.
— Дядя Петя стучит, — поняла Весна и выбежала из комнаты.
— Может, он давно стучит, а мы орём, как ненормальные, — покачал головой Алёша.
Глухой деревянный стук опять прилетел от стены. Но он уже не был тихим и слабым. Он был тревожным, настойчивым. Он звал, звал, звал, будто маленький набат бил тревогу. Это стучала Весна. Что-то случилось с дядей Петей. Ребята вылетели из комнаты.
Дядя Петя неподвижно лежал на кровати. Лицо у него было какое-то не его. Совсем незнакомое лицо, и глаза тоже незнакомые. Весна склонилась над этим странным лицом дяди Пети:
Ознакомительная версия.
