Через несколько дней, когда скворчата поумнеют, выучатся хорошо летать, старики ведут их в луга, на выгоны, на пашни и учат там добывать пищу, состоящую исключительно из насекомых, а из них кобылки, стрекозы, кузнечики, личинки жуков, бабочек, мух составляют первое лакомство скворцов.
Каждый вечер семья скворцов собирается в кучку и летит в кусты ив и талов, растущих густыми чащами по берегам рек, прудов и озер. В таких зарослях их излюбленные места ночлега, куда слетаются семьи скворцов из всей окрестности и ночуют вместе. Тут мало-помалу к осени образуются сотенные, тысячные стада их, которые с наступлением холодов, в сентябре, пускаются в далекий путь — в южные страны на зимовку.
На пути пролета этих стай есть местности, где скворцы останавливаются, гостят некоторое время, а затем пускаются дальше. В таких местах собираются иногда десятки тысяч скворцов. Такие, например, места есть на Рейне, на Дунае, у нас на Днепре, на Дону, на Волге и т. д.
Это обширные заросли ив и талов в широких заливных равнинах больших рек, где кругом расстилаются обширные луга, богатые пищей, любимой скворцами. Стаи кормятся целые дни в лугах, а на ночлег собираются в уютные места — в чащу ив — в невероятном множестве. Этой привычкой пользуются жители южных стран Европы. Заметив, где собрались скворцы, они тихонько окружат кусты сетями; затем вдруг зажгут факелы и начнут шуметь — испуганные светом и шумом бедные скворчики бросаются куда попало. Тысячами путаются они в сетях и затем поедаются жителями. Сколько гибнет наших любимцев в желудках людей — трудно себе представить. Но перелетят остальные за море, в Африку, в Аравию, Сирию, там уже им лучше. Широкая долина Нила и после разлива кормит не одних только скворчиков.
Перезимуют они там и летят к нам, принося весть о грядущей весне.
Ценя скворца за его красоту и веселость, крестьянин не знает, как много он приносит ему пользы. Скворец поедает огромное количество насекомых и их личинок, очищая от них пашни, луга, сады и выгоны. Ни плодов, ни растений он вовсе не ест… Взятый маленьким из гнезда, скворец скоро приручается и привязывается к человеку. Его можно оставить совсем на свободе, будьте уверены, он не улетит далеко. Скоро он освоится со всеми в доме, будет ссориться с птицами и собаками из-за корма. Он осмотрит все щели и преисправно очистит их от тараканов, сверчков, мух и другой дряни. Его можно выучить свистать целые арии. Он даже научится произносить слова не хуже любого попугая.
Вообще из приручаемых птиц трудно указать другую более веселую, умную и забавную. Недаром полюбил скворца деревенский житель и, не в пример прочим, соорудил ему домик.
Возьмите выкормите скворчат; это так легко — булка, размоченная в молоке, творог с хлебом, молочная каша и больше ничего им не надо. Берите скворчат, когда они уже покроются перышками, но их надо беречь от кошек. Потом скворец сам не дастся в обиду и будет драться даже с собаками. Это одна из самых ручных птиц, и скворца можно держать совсем на воле.
Дмитрий Мамин-Сибиряк
Емеля-охотник
I
Далеко-далеко, в северной части Уральских гор, в непроходимой лесной глуши спряталась деревушка Тычки. В ней всего одиннадцать дворов, собственно десять, потому что одиннадцатая избушка стоит совсем отдельно, но у самого леса. Кругом деревни зубчатой стеной поднимается вечнозеленый хвойный лес. Из-за верхушек елей и пихт можно разглядеть несколько гор, которые точно нарочно обошли Тычки со всех сторон громадными синевато-серыми валами. Ближе других стоит к Тычкам горбатая Ручьева гора, с седой мохнатой вершиной, которая в пасмурную погоду совсем прячется в мутных, серых облаках. С Ручьевой горы сбегает много ключей и ручейков. Один такой ручеек весело катится к Тычкам и зиму и лето всех поит студеной, чистой, как слеза, водой.
Избы в Тычках выстроены без всякого плана, как кто хотел. Две избы стоят над самой речкой, одна — на крутом склоне горы, а остальные разбрелись по берегу, как овцы. В Тычках даже нет улицы, а между избами колесит избитая тропа. Да тычковским мужикам совсем и улицы, пожалуй, не нужно, потому что и ездить по ней не на чем: в Тычках нет ни у кого ни одной телеги. Летом эта деревушка бывает окружена непроходимыми болотами, топями и лесными трущобами, так что в нее едва можно пройти пешком только по узким лесным тропам, да и то не всегда. В ненастье сильно играют горные речки, и часто случается тычковским охотникам дня по три ждать, когда вода спадет с них.
Все тычковские мужики — записные охотники. Летом и зимой они почти не выходят из лесу, благо до него рукой подать. Всякое время года приносит с собой известную добычу: зимой бьют медведей, куниц, волков, лисиц; осенью — белку; весной — диких коз; летом — всякую птицу. Одним словом, круглый год стоит тяжелая и часто опасная работа.
В той избушке, которая стоит у самого леса, живет старый охотник Емеля с маленьким внучком Гришуткой. Избушка Емели совсем вросла в землю и глядит на свет божий всего одним окном; крыша на избушке давно прогнила, от трубы остались только обвалившиеся кирпичи. Ни забора, ни ворот, ни сарая — ничего не было у Емелиной избушки. Только под крыльцом из неотесанных бревен воет по ночам голодный Лыско — одна из самых лучших охотничьих собак в Тычках. Перед каждой охотой Емеля дня три морит несчастного Лыска, чтобы он лучше искал дичь и выслеживал всякого зверя.
— Дедко… а дедко!.. — с трудом спрашивал маленький Гришутка однажды вечером. — Теперь олени с телятами ходят?
— С телятами, Гришук, — ответил Емеля, доплетая новые лапти.
— Вот бы, дедко, теленочка добыть… А?
— Погоди, добудем… Жары наступили, олени с телятами в чаще прятаться будут от оводов, тут я тебе и теленочка добуду, Гришук!
Мальчик ничего не ответил, а только тяжело вздохнул. Гришутке всего было лет шесть, и он лежал теперь второй месяц на широкой деревянной лавке под теплой оленьей шкурой. Мальчик простудился еще весной, когда таял снег, и все не мог поправиться. Его смуглое личико побледнело и вытянулось, глаза сделались больше, нос обострился. Емеля видел, как внучонок таял не по дням, а по часам, но не знал, чем помочь горю. Поил какой-то травой, два раза носил в баню, — больному не делалось лучше. Мальчик почти ничего не ел. Пожует корочку черного хлеба, и только. Оставалась от весны соленая козлятина: но Гришук и смотреть на нее не мог.
«Ишь чего захотел: теленочка… — думал старый Емеля, доковыривая свой лапоть. — Ужо надо добыть…»
Емеле было лет семьдесят: седой, сгорбленный, худой, с длинными руками. Пальцы на руках у Емели едва разгибались, точно это были деревянные сучья. Но ходил он еще бодро и кое-что добывал охотой. Только вот глаза сильно начали изменять старику, особенно зимой, когда снег искрится и блестит кругом алмазной пылью. Из-за Емелиных глаз и труба развалилась, и крыша прогнила, и сам он сидит частенько в своей избушке, когда другие в лесу.
Пора старику и на покой, на теплую печку, да замениться некем, а тут вот еще Гришутка на руках очутился, о нем нужно позаботиться… Отец Гришутки умер три года назад от горячки, мать заели волки, когда она с маленьким Гришуткой зимним вечером возвращалась из деревни в свою избушку. Ребенок спасся каким-то чудом. Мать, пока волки грызли ей ноги, закрыла ребенка своим телом, и Гришутка остался жив.
Старому деду пришлось выращивать внучка, а тут еще болезнь приключилась. Беда не приходит одна…
II
Стояли последние дни июня месяца, самое жаркое время в Тычках. Дома оставались только старые да малые. Охотники давно разбрелись по лесу за оленями. В избушке Емели бедный Лыско уже третий день завывал от голода, как волк зимой.
— Видно, Емеля на охоту собрался, — говорили в деревне бабы.
Это была правда. Действительно, Емеля скоро вышел из своей избушки с кремневой винтовкой в руке, отвязал Лыска и направился к лесу. На нем были новые лапти, котомка с хлебом за плечами, рваный кафтан и теплая оленья шапка на голове. Старик давно уже не носил шляпы, а зиму и лето ходил в своей оленьей шапке, которая отлично защищала его лысую голову от зимнего холода и от летнего зноя.
