— Не твое дело! И вообще все у тебя плохие, одна ты хорошая.
Она хотела что-то вякнуть, но математик опять посмотрел в нашу сторону, и она промолчала. Только обиженно поджала губы. Ну и пусть обижается. Математик несколько раз прицеливался меня спросить, но так и не спросил — наверно, пожалел. А у меня из головы не выхолил батя с повязкой и пропавший Венька, о котором отец что-то и без меня знает, и как там мама… И еще этот Апологий. Я не заметил, как кончился урок.
На перемене я сразу подошел к Апологию и громко, чтобы слышали все, сказал:
— Ты меня извини. Больше этого не будет.
Ребята удивленно смотрели на нас, Апологий ухмыльнулся:
— Да ладно, пустяки…
— Нет, не пустяки, — сказал я твердо, хотя мне хотелось удрать куда глаза глядят. — И если хочешь, можешь дать мне по морде.
— Во сила! — заорал Петька Зворыкин. — Чего это с ним?
— Ничего, — сказал я. — Только если кто будет к нему приставать, тот получит! Понятно?
— Чокнулся, Половинкин! — сказал Матюшин. — Кто к нему пристает?
— Он сам ко всем пристает, — пропищали Зоенька и Юлька.
— Ладно. Кончили этот разговор, — сказал я и вышел из класса.
За мной сразу вышли Татьяна и Машка.
— Ты какой-то странный, Семен, — сказала Татьяна, — что случилось?
Машка молчала и только поглядывала на меня искоса. Вид у нее был какой-то… виноватый. Ага! Теперь виноватый, а раньше? Я накачивал и накачивал себя злостью и, когда накачал как следует, сказал:
— Со мной ничего не случилось, а вот с кем-то, может, и случилось.
— С кем? — спросила Татьяна.
— С Венькой? — испугалась Басова.
— Может, и с Венькой, — сказал я.
— Слушай, Половинкин, — рассердилась Татьяна, — мы друзья или нет?
— С тобой еще может быть, — сказал я, — а вот с ней…
И я ткнул пальцем в сторону Машки. Она дернула головой, как это она умеет, заложила руки за спину и пошла от нас своей принцессинской походочкой. А Татьяна рассвирепела:
— Пижон ты, Четвертинкин, — сказала она, — хуже девчонки. Ну, чего ты выдрючиваешься?
— Это я выдрючиваюсь? — медленно спросил я.
— И она выдрючивается, — сказала Татьяна. — Оба вы хороши, Монтекки и Капулетти!
— Кто, кто?
— Некогда мне объяснять. Маша, иди сюда! — крикнула Татьяна.
Басова нехотя повернулась.
— Ну, что еще? — недовольно спросила она.
— Ох, — сказала Татьяна, — я, кажется, сейчас вас обоих лупить буду!
Басова засмеялась. И я тоже не выдержал, тоже засмеялся — уж больно она забавная была, эта Татьяна: маленькая, кругленькая, сердитая. Я представил, как она нас лупит — очень смешно.
— Ладно, — сказала Маша, — но пусть он…
— Нет, пусть она… — сказал я.
— Пусть вы оба, — сказала Татьяна.
И мы опять засмеялись. А сзади, конечно, Апологий сказал:
— Переговоры прошли в теплой и дружественной обстановке. Целуйтесь.
Я обернулся и по привычке чуть не дал ему по шее, но вовремя удержался.
— Это я так, — дружелюбно сказал Апологий. — Шутю. Между прочим, вы Балашовым интересуетесь? Я могу вам кое-что сообщить.
— А ты откуда знаешь? — подозрительно спросила Машка.
— Я все знаю, — важно сказал Апик.
— Ну? — спросили мы хором.
Но в это время в класс прошел математик. Апологий обещал все рассказать на следующей перемене.
На уроке Маша написала мне записку. Вот такую: «Может, тебе неприятно, что я опять села с тобой? Так я пересяду. М.» Я прочитал, и сердце у меня застучало. Я немного подумал, а потом как в воду бросился и написал ответ:
«Не надо пересаживаться! С.»
Тогда она написала:
«Хорошо. М.»
И я написал:
«Очень хорошо! С. А кто такие Монтеки и Капулеки?»
Маша покраснела, но написала:
«Это Ромео и Джульетта».
Больше я ничего не писал. Про Ромео и Джульетту я кое-что слышал. И в кино видел. И вообще.
Я сидел, уткнувшись в учебники, а на Машу боялся посмотреть. И она уткнулась в учебники.
Два раза я наткнулся на взгляд Г. А. — Герки. Он смотрел как-то странно, будто хотел что-то понять и никак не мог. Ну и пусть его смотрит!
На следующей перемене меня сразу окружили «рохлики». Гринька слегка прихрамывал, и одно ухо у него было красное, как помидор. «Рохлики» были злые.
— Видал? — спросил Матюшин и ткнул пальцем в Гринькино ухо. Гринька заверещал.
Я не выдержал и засмеялся.
— Он еще смеется! — закричал Гринька. — Рене… гат!
— Знаешь, кто его отделал? — спросил Петька.
— Твои дружки, — сказал Коля Матюшин, — Фуфло и этот, как его… Хлястик.
— Какие они мне дружки?! — завопил я.
— А кто своего кабыздоха на нас натравил? — тоже заорал Петька.
Я даже растерялся.
— Вы что, ребята? Повидло просто еще дурак необученный. Он не понял, на кого кидаться надо. А я… так я просто хотел сказать, что с ними по-другому надо. Просто…
— Все у него просто, — сказал Матюшин.
— Да! — сказал Гринька. — А у меня нога и вот ухо.
— Здорово отдули? — спросил я с жалостью.
— Здорово, — грустно сказал Гриня. — Затащили в подворотню и отдули. А сами смеялись…
— Ну ладно! — сказал я. — Дождутся они! После уроков не расходитесь.
И я пошел к Татьяне, Маше и Апологию-Апику, которые ждали меня в конце коридора.
— Эти подонки Гриньку вчера избили, — сказал я.
— Это уж… это уж… это уж… — забормотала Маша.
— Погоди, — сказала Татьяна, — Логий, повтори, что ты нам рассказал.
Хм-м… Логий. Это, пожалуй, лучше, чем Апик.
— Я вчера видел Веньку, — сказал Апологий-Логий и затрясся, но это меня уже не злило, а в общем, я… не то чтобы отвернулся, а просто скосил глаза в сторону, чтобы не смотреть. А Маша скосила глаза в мою сторону.
— Где ты его видел? — быстро спросила Татьяна.
— На Моховой.
— Одного? — спросил я.
— Нет. Фуфло с ним был и еще какой-то парень.
— Черный? — вскрикнула Маша.
— Белобрысый. Маленький, но такой… квадратный.
— Тот! — сказал я.
— Какой «тот»? — спросила Маша. — Тот черный.
— Это другой, — сказал я. — Куда они шли?
— Они шли в подвал, — сказал Логий. — Там дом такой есть.
— Когда это было? — перебил я.
— Часов в шесть.
«Значит, это было до того, как я Фуфлу искал, — подумал я, — тогда в подвале уже никого не было».
— А дальше что? — нетерпеливо спросила Татьяна.
— Н-не знаю, — сказал Апологий.
— Ты не посмотрел? — возмутилась Маша. — И не подошел и не спросил, почему он в школу не ходит?
— А мне что за дело? — сказал он довольно нахально. — Мало ли что? У каждого своя жизнь…
Маша вдруг взяла его за плечо и повернула к себе. Она долго смотрела, а потом спросила что-то непонятное:
— Значит, «чарог… магог…» или, как там дальше? Да?
Апологий засмеялся, но вроде бы смущенно. Маша пошарила в кармане передника и достала оттуда смятую бумажку, разгладила ее и сунула под нос Апологию.
— Ты писал? — спросила она.
— Ну, допустим, — сказал Апологий, — а что тут такого?
— Ничего, — сказала Маша спокойно. — Катись отсюда. Ну!
— Подумаешь… — сказал Апологий, пожал плечами и ушел.
— Ты чего это, Басова? — спросил я. Опять она какие-то номера выкидывает.
— На, читай! — сказала Маша и сунула мне записку. — Вслух!
— «Чаргог… чагогг… манчауг… раггог, — еле-еле читал я, — чаубуиа… гунга… маугг». Ух! Это еще что?
— А это на языке какого-то племени индейского значит, что ты можешь ловить рыбу на той стороне, а я на этой, а посередке никто не ловит. Вот! — сказала она. — Это мне трясучка… написал.
— Ну и что? — спросил я. — Вроде бы правильно. Чтобы никто друг другу не мешал.
— Нет, неправильно! — крикнула Маша.
— Конечно, неправильно, — подтвердила Татьяна. — Это значит, что никому ни до кого никакого дела нет.
— Н-ну, — сказал я, — индейцы-то, наверно, не про это писали.
— Индейцы, может, и не про это, а Апологий как раз про это, — сердито сказала Маша. — У каждого своя жизнь, видишь ли, а может, там, в подвале… Веньку… — Она испуганно зажала рот ладошкой. — А мы тут разговариваем, разговариваем… Пошли!
— Куда? — спросила Татьяна.
— Туда… в подвал! — сказала Маша, и глаза у нее стали круглыми.
— Я там был, — нехотя сказал я. — Никого там не было.
Они обе уставились на меня и спросили хором:
— Когда?
Я рассказал, как вчера под вечер искал Фуфлу и не нашел.
— А почему ты решил в этом подвале его искать? — подозрительно спросила Маша.
— Ну, так… — Я начал мяться, но они пристали как пиявки, и пришлось рассказать им, что со мной в этом подвале случилось. Они тихонько ахали и смотрели на меня с уважением. И мне было приятно. Но когда я кончил рассказывать, Татьяна вдруг возмутилась, и Машка ее поддержала. Они начали кричать, почему я никому, например, отцу, не сказал, да как я мог молчать, да зачем я им сразу не рассказал и так далее. Ну ладно бы только Татьяна, а Машка-то? Я разозлился.
