обнаружишь, что хотел бы заниматься чем-то совсем другим и с практической точки зрения совершенно бесполезным, — поддашься ты своему влечению?
— А вы, однако, щедры на советы!
Джо печально посмотрел на него. На его грустном длинном лице промелькнуло подобие улыбки.
— В цеху ты всем нравишься, Уолтер. Люди понимают, что ты задаешь вопросы не из праздного любопытства. Они считают тебя своим, и ты действительно свой, в хорошем смысле слова. Вот, может быть, почему я возлагаю на тебя большие надежды.
Уолтер изо всех сил противился влиянию этого человека, чьи желчные и крамольные взгляды противоречили всему, чему его учили, но он вынужден был признать, что с некоторых пор видит завод холодными проницательными глазами Джо; он стал опасаться, что, уйди Джо с работы, завод утратит для него всякую реальность и превратится лишь в хорошо оплачиваемый ад. Вокруг не было ни одного человека, с кем можно было поделиться, не говоря уж о том, что Джо научил его четко и по-взрослому формулировать зарождающиеся у него мысли.
— Больше всего от работы на конвейере страдает чувство собственного достоинства, — сказал он Джо как-то утром, когда они отдыхали, сидя на корточках, в ожидании гудка. — Невольно начинаешь чувствовать себя дураком, когда знаешь, что все относятся презрительно к тому, что ты делаешь, даже те, кто выполняют точно такую же работу.
Джо перевесил молоток и тигель с крючка к себе на пояс.
— Видишь ли, мы всегда считали себя самой практичной нацией, мы доказали европейским идеалистам, что машина может служить человеку. На деле же выходит, что человек служит машине. Посмотри, как беснуется начальство, когда конвейер останавливается: их не интересует, каких усилий стоит тебе поддерживать его непрерывное движение, им подавай норму, и всё. Разумеется, если спрос понижается и приходится сворачивать производство, они затягивают другую песню. И можно ли винить беднягу, попавшего в эту чудовищную мясорубку, за то, что в один прекрасный день он начинает понимать, какая все это липа, и ему становится стыдно, что его так ловко провели?
— Хорошо! — запальчиво воскликнул Уолтер. — Но кто же тогда сошел с ума? Вы, я, люди, которые здесь работают, совет директоров?
— Все, кто позволяют рекламе соблазнить себя обещанными благами и потом расплачиваются за это всей своей жизнью. Я понимаю любого, кто думает, что весь мир против него и он жертва огромного заговора, цель которого — испортить его машину раньше, чем он за нее расплатится полностью. А разве на заводе все не устроено так, чтобы ты потерял к себе уважение? Что происходит, например, когда ты выправляешь вмятину? Если ты надавишь слишком сильно изнутри, тебе придется долго рихтовать снаружи и ты начинаешь себя за это ненавидеть. Если ты ударишь недостаточно сильно, ты заметишь это, только когда кузов уйдет далеко по конвейеру, и тебе придется бежать за ним и снова стучать и стучать. Но и в том и в другом случае ты ненавидишь себя, а не машину или того человека-невидимку, который запустил конвейер. — Он засмеялся, предвкушая то, что собирался сказать. — Это все равно, как если человек, вешая картину, ударит молотком себя по пальцу — только здесь он бьет по пальцу непрерывно. На кого ты будешь злиться каждый раз, когда почувствуешь боль? На себя, конечно.
— Интересно, много ли людей рассуждает, как вы? — задумчиво спросил Уолтер.
— Больше, чем ты мог бы себе представить. И потом, всегда лучше считать, что на свете не так уж мало людей, которые чувствуют то же, что и ты. Каждый разумный человек с годами начинает сознавать, что его мысли и чувства не являются чем-то свойственным только ему одному. В чем, например, секрет настоящего произведения искусства? В том, что ты узнаешь в нем себя и все те внутренние переживания, которые, казалось, никто, кроме тебя, испытывать не может.
Уолтер готов был признать, что не он один дрожит от страха, когда мастер вызывает его, чтобы отчитать за плохую работу, не он один проклинает себя за то, что отстал от конвейера, и даже не он один понимает, какая это нелепость ругать себя не за то, что он делает, а за то, как он это делает. Но ему трудно было поверить, что другие способны ощущать все так же остро, как и он, так же ненавидеть эту тюрьму и так же мечтать вырваться на волю, хотя Джо и уверял его, что в этом смысле он мало чем отличается от остальных, разве только умеет лучше выразить свои чувства. В этом вопросе Уолтер готов был поспорить с Джо, который вечно бросался из одной крайности в другую, подтрунивая над ним, побуждая его сначала понять, чего он хочет, а потом стоять до конца за свою мечту, как подобает мужчине.
— Знаете, я не представляю, что бы я без вас здесь делал, — как-то в порыве откровенности признался Уолтер.
Джо не рассмеялся и не стал говорить о незаслуженности похвалы, а весь как-то потемнел. На следующее утро его на конвейере не было. На третий день его отсутствия Уолтеру стало казаться, что все это было сном, пробудившись от которого он снова погружается в жуткую бездну одиночества, безысходности и отчаяния. Чтобы хоть как-то заглушить тоску, он стал спрашивать других рабочих, что они думают о Джо.
— Никакого чувства ответственности, — сказал Папаша.
— Таким, как он, на все наплевать, — сказал молодой контролер. — У него нет ни жены, ни детей, не мудрено, что он может три дня прогуливать и не бояться выговора или увольнения.
— Работает он хорошо, — ворчливо сказал Орин. — Не знаю, где он этому научился, но чувствуется, что разбирается. А видишь вот, взял да и не пришел. Разве в наше время можно себе такое позволить, если не хочешь потерять работу?
На четвертый день Джо явился. Он не стал никому объяснять причину своего отсутствия.
— До чего же я рад вас видеть! — встретил его Уолтер.
Но Джо лишь усмехнулся и жестом показал, что иногда бывают дела и поважнее сборки автомобилей. Не успел он приступить к работе, как его вызвали мастер и председатель цехового профсоюзного комитета. Они стали о чем-то возбужденно спорить с ним, но Джо, подняв руку, оборвал их. Он что-то сказал, сунул руки в карманы, и на этом разговор был окончен.
К удивлению Уолтера, вернувшись на конвейер, он собрал свои инструменты и сказал:
— Я взял расчет, Уолтер. Иду странствовать дальше.
— Но…
— Ты справишься, где бы ты ни работал. Мне даже не нужно желать тебе удачи.
И, не пожав Уолтеру руки и не
