— За него не волнуйся, — сказал Федя, — у нас в школе много отличников. Отличников съест, потом примется за ударников. Ну а до нас, твердых троечников, очередь не скоро дойдет.
Утром ребята просто посмеялись над Юлькой. Но теперь было не до смеха.
— В подвале кто-то есть, — сказал на перемене Федя.
— Ну не дракон же, — сказал Гриня.
— Какой-нибудь хищник.
— Откуда?
— Зоопарк рядом — соображаешь? Залез через дырку и живет себе там припеваючи, питается кошками и собаками… Этих-то меньших собратьев там предостаточно.
— Я знаю, что делать, — сказал Гриня. — Надо позвонить в зоопарк директору и спросить: скажите, пожалуйста, у вас хищник из клетки не убегал? Директор ответит: убегал. Приедет укротитель, пистоль в одной руке, кнут в другой. Спустится в подвал, выгонит оттуда хищника, запрет его в клетку. А нам, за то что сообщили, подарят по транзистору или по электронным часам. На линейке, представляешь?
— А мопед в придачу не хочешь?.. Держи карман шире! Позвонить — не штука! Вот если бы сами привели, — сказал Федя.
— Скоро перемена кончится, не успеем, — засомневался Гриня. — Ты же знаешь, сколько с ними мороки, с хищниками… Пока намордник найдем, пока веревками окрутим…
— Еще проглотит ненароком.
— Думаешь, я боюсь?
— Разве нет?
Такие вопросы — все равно что удар ниже пояса: пришлось идти.
Между тем с гопкомпанией происходило следующее.
Когда Тюлень закричал «мамочка», гопкомпания ломанулась назад, набивая шишаки, синяки и ссадины об углы и змеящиеся слишком низко трубы, запинаясь о разбросанные тут и там кирпичи и патрубки; кубарем выкатилась за широкую подвальную дверь, чуть не унеся эту дверь за собой. Но охладившись на воздухе, она набралась мужества, чтобы вновь спуститься в подвал.
Впереди всех опять шел Тюлень. Большой Гоп подталкивал его «дулом» лопатки в спину.
— Если, тебе снова что-нибудь померещится, честное слово, лопаты не пожалею, — предупредил он Тюленя.
— Конечно, не твоя лопата, что жалеть. А я, между прочим, за нее расписывался, с меня начальник спросит, куда лопату дел.
— Послушай, Гопик, послушай меня как старшего по возрасту человека, — сказал Силыч, — давай не пойдем туда, ну что мы там забыли?!
— Отсталый ты, Силыч, человек, — вздохнул с сожалением Большой Гоп. — Живешь сегодняшним днем. А ты пошевели извилиной, о перспективах подумай! Если наше дело выгорит, ты сможешь себе купить автомобиль, дачу с мансардой и даже новые резиновые сапоги.
— Так-то оно так, я ведь и сам, будучи еще мальчонкой, сопливым гимназистиком, слышал, что кто-то зачем-то когда-то почему-то… но со здоровьишком перебои, ревматизм, поди, ступить не могу…
— Тише вы, — сказал Тюлень. — Там кто-то есть. Слышите — дышит?
Гопкомпания подошла к двери Маленькой подвальной комнаты и повернула выключатель.
Спустившись в подвал, Федя и Гриня увидели, что из щелей Маленькой подвальной комнаты сочится свет. Попробовали заглянуть в них, но видели только Тюленя — он заслонял собой все. Зато каждый звук был слышен отчетливо.
— Ты его не бойся, Тюлень, — говорил Большой Гоп, — подойди, погладь по голове, вон по той, самой большой — она, наверно, начальница над другими.
— А укусит? — очевидно, Тюлень боялся, не подходил.
— Хех-хе, — сказал Силыч, — сдается мне, оно не настоящее, бутафория, мож-скать.
— Подойди, сунь палец, если бутафория.
— Просто-напросто его надо чем-нито угостить. Ежли настоящее — съест, а ежли бутафория — не тронет.
— Силыч — голова! Кумекает. Тюлень, дай пару стручков.
— Э, самому мало!
— Ну один хотя бы…
— У, жадюга! Самый маленький выбрал.
Проскрипели шаги.
— Ну и дураки же вы все! — авторитетно заявил Большой Гоп. — Это — чучело. Всего-навсего. Бяша, бяша… Ой!… Оно меня укусило! Смотрите, кровь!
— Вот тебе и чучело!
— Вот тебе и бутафория!
Дух захватывало от любопытства. Федя тихонечко приоткрыл дверь Маленькой подвальной комнаты пошире. Подвальная лампочка под толстым слоем пыли светила тускло, видны были только силуэты гопкомпании, да в глубине комнаты что-то едва заметно вспыхивало и мерцало разноцветными огнями. Давно прозвенел звонок на урок, но ребята пропустили его мимо ушей. До уроков ли, когда такое творится!
— Ох уж эти мне юные техники! — вздохнул Силыч. — Это ж надо такое измыслить!
— А за палец меня кто схватил? — посасывал пораненный палец Большой Гоп. — Тоже скажешь, юный техник? Там у него горшок, глиняный, с едой, наверно. Тюлень правильно говорит, настоящий. — И он снова шагнул в глубину комнаты. Разноцветные огоньки заиграли ярче. — Что же ты, дракоша, корешей своих обижаешь? Не надо. Нехорошо.
— Нашел кореша, — заныл Тюлень. — Съест — и косточек не оставит. Айда лучше отседа, пока целы.
— Постойте, на нем, кажись, буквы, — сказал Большой Гоп.
— Лампочка больно тусклая, экономят, антихристы.
— «Ле-ен-нь… тю-ле…лень».
— Видели? — он мне подмигнул! — закричал Тюлень.
— «Жад-ад-дн-кость»… Нет, мне! — заспорил Большой Гоп.
— Грамотеи! Прочитать не можете, — упрекнул Силыч.
— Сам прочитай. Кажется, ты у нас был отличником. Круглым, а может, квадратным? — нервно засмеялся Большой Гоп.
— Я очки не прихватил, — сказал Силыч, снял очки и спрятал их в карман.
— «Нива»… что это? «Нива… спи… упи… танность»… — продолжал разбирать буквы Тюлень. — Ага, вас понял: «ниваспитанность».
— «Заз…зазна-й-ство», — прочитал Большой Гоп.
— Оно буквами так разговаривает, — подытожил Силыч.
— Все зависит от того, с какой стороны посмотришь… слова получаются разные. «Загн…гн…лен. За-гни-лен». Братцы, это имя! Его зовут Загнилен!.. А я… Большой Гоп.
— Для своих я просто Силыч, — приподнял резиновую шляпку Силыч. — Прошу, так-скать, любить и жаловать.
— А я что? Я — Тюлень. Тюля.
— Хотите знать, лично я на него не в обиде за палец, — сказал Большой Гоп. — Оно пошутило. Дало понять, что палец ему в рот не клади. Ведь правда, Бяша? То есть как тебя?.. Загнилеша… Этим оно, Силыч, похоже на тебя.
— И на тебя, — сказал Силыч.
— На всех нас, — обобщил Большой Гоп, — поэтому мы должны с ним подружиться… Это было бы не хуже, чем в «Трех мушкетерах». Мы бы купили тебе, Загнилеша, поводок с ошейниками для каждой головы отдельно и рассекали бы вечером по проспекту Металлургов, освещенному огнями реклам. Пусть бы кто-нибудь попробовал на нас полезть. Все бы нас боялись, даже милиция.
— А я бы научил его пожары тушить, — размечтался Тюлень. — Дело в том, что я очень устаю на пожарах… Пожары, Загнилеша, — потрясающее зрелище. Закачаешься, когда увидишь.
— Я, вопче, тоже не против, — спохватился Силыч. — Не все ли равно в конечном итоге, юные ли техники тебя изладили или ты роженое, поэтому беру свои слова обратно. Мне тебя, Загнилешенька, всю жизнь не хватало, поэтому я для тебя ничего не пожалею. Я посажу тебя на цепь возле кабинетика, и ты будешь пропускать ко мне только тех, кто с подарочком. Как ты на это смотришь?.. Дело в том, что народ избаловался. Мало того, что приходят без подарочков, так еще ругаются. Все чего-то требуют. То им горячую воду, то — холодную, то — жалобную книгу. Некогда чаю с лимоном попить. Раньше такого не было. Уважали, потому что боялись. Боялись, потому что уважали.
Прозвенел звонок на перемену, а потом — снова на урок. Федя и Гриня не слышали этих звонков. Было совершенно ясно, что в подвальной комнате сидит компания, по которой давно плачет милиция. Но что касается Загнилена, никакой ясности быть не могло. Не потрогав своими руками, нельзя было судить о нем со всей определенностью.
— Силыч правильно говорит, — сказал Большой Гоп. — Уважения нам всем недостает. Особенно мне. Штука в том, что у меня много заслуг.
— Еще бы!
— Я рос ужасно одаренным мальчиком. Особенно мне легко давался русский язык. Я мог придумать прозвище любому человеку. Даже Петьке Слонимерову, который директором сейчас, придумал прозвище я, а не кто-нибудь. Это с моей легкой руки все его стали звать Слоном. Но он сказал мне спасибо? Хоть кто-нибудь, хоть когда-нибудь сказал?..
— Не сказал, — подтвердил Тюлень.
— Так-то, Загнилеша.
На минуту Феде Елкину стало жаль Большого Гопа. Как это? — за всю жизнь не услышать ни одного «спасибо». Но потом Федя подумал, что виноват в этом сам Большой Гоп. Видимо, за всю жизнь он не сделал людям ни одного доброго дела. Гордится тем, что давал людям прозвища. Подумаешь, щедрость какая!
— Слон все еще на него из-за мыла дуется, — сказал Тюлень.
— Еще бы. Вот скажи, Силыч, когда ты был маленьким, ты знал выражение — «мыла наелся»?
— Так ведь время какое было! — запричитал Силыч. — Щелоком все больше мылись, золой, стал-быть. При карасинке, бывало… Да исчо царские сатрапы, они ведь за малейшее проявление…
