Говорили разное. Уже дважды приходил на квартиру Ковальчика Станислав, а приятеля не заставал. Вот и сегодня под вечер Станислав направился к дому портного — и неожиданно столкнулся с ним у ворот. Ежи поведал свою историю.
В Люблине фашисты готовили бал по случаю приезда начальства. Один из командиров гарнизона, приглашенный на торжество, велел Ковальчику сшить парадный мундир.
Материал для мундира был первосортный. Дело уже подходило к концу, когда любимец Ковальчика, большой рыжий кот, вспрыгнув на окно, опрокинул бутылку с керосином. Лежавший на столе под окном мундир был безнадежно испорчен... Заказчик рассвирепел. Он приказал коменданту отправить портного в тюрьму.
Ковальчик очутился в одном из филиалов Люблинской центральной тюрьмы, где просидел в общей камере около недели.
— Набили морду, подержали, снова набили морду, и выгнали, — рассказывал портной пану Стасику, — а с бандюгами всякими носятся... Пачками вызывают их на допрос, обедом там угощают, а это же всё ворюги, специалисты по мокрому делу... И не пойму, что от них немцам надо.
Несмотря на старания Станислава подробнее узнать о том, что происходит в тюрьме, он сделать это не смог — портной ничего не знал.
Слушая доклад о встрече Желдковского с Ковальчиком, майор Королев насторожился, хотя в этот момент майор не мог даже предположить, к каким последствиям приведет рассказ Станислава.
Королев задумался. В памяти возникло сообщение о подобной же возне гитлеровцев с заключенными в тюрьме уголовниками... Но где, где он слышал об этом? Где это было? И почему воспоминание об этой истории возникло вместе с непонятной пока безотчетной тревогой?
Возвращаясь из Т., майор всю дорогу старался вспомнить. И вдруг вспомнил: Вернер Функ.
Осадил коня у крыльца, вбежал в избу и крикнул с порога:
— Привет тебе от Вернера Функа.
— Как, что? — встрепенулся Синицын.
— А вот что: получил донесение Икса о возне в Люблинской тюрьме с уголовниками и всю дорогу вспоминал, чей это «почерк»... Уже подъезжая к Велькой Рудне, я вспомнил Брянский лес... орловских бандитов, штурмбаннфюрера Функа!
— Погоди, — заметил Синицын, — да это же история во втором Ворошиловском, у Гудзенко?
— Вот именно, — подтвердил Королев.
Оба вспомнили Брянский лес, лето 1942 года.
Один из командиров партизанских отрядов, Илларион Гудзенко, рассказал им, что эсэсовец штурмбаннфюрер Вернер Функ забросил в Брянский лес из Орла группу своих агентов-разведчиков, завербованных из числа уголовников, сидевших в тюрьме.
— Ловко, сукины дети, придумали, — усмехаясь сказал Гудзенко, — вывели на работу пятнадцать бандитов и устроили им побег. Среди беглецов было пять агентов. Троих мы поймали, за остальными гоняемся.
Как выяснилось, «бежавшие» проникли тогда в зону Брянского леса под видом «идейных противников» гитлеровского режима. Вскоре все они — убийцы, грабители, воры — были разоблачены партизанами.
Об этом почти через два года вспомнили чекисты.
— Та-а-ак, — протянул Синицын, — выходит, со старым знакомым встретились. Тем же методом действует... Как говорит пословица: «Встреча со старым недругом в далеком краю подобна освежающему дождю после долгой засухи», — Синицын засмеялся.
— О друге говорит пословица-то, — заметил Королев.
Днем майора Королева срочно вызвали к командиру бригады. У Волошина был и майор Синицын. В этот день в большое польское село, где разместился штаб партизанской бригады, с утра прибыли волошинцы-квартирьеры. А еще через несколько часов к командиру бригады явился местный учитель, возмущенный, разгневанный и... смущенный.
Он заявил Волошину, что утром в его квартире побывали партизанские квартирьеры, после их ухода он обнаружил пропашу рубиновой броши.
Командир бригады заверил поляка, что примет самые неотложные меры к тому, чтобы обнаружить виновника и возвратить учителю пропажу.
— Партизаны наши не могли сделать такой подлости, — добавил Волошин. — Цель тут ясна — рассорить нас с поляками, скомпрометировать советских партизан в глазах местного населения.
Командира бригады и майора Синицына Королев застал в состоянии большого волнения. Волошин бегал по комнате, крупные капли пота катились у него по лицу, он возбужденно размахивал руками.
Синицын сидел за столом, его лицо было в красных пятнах, под кожей щек ходили желваки, глаза смотрели недобро.
— Так опозорить нас, советских людей, в глазах поляков... Нет, нет! На это способен только враг, — возмущался Волошин.
— И мы найдем его! Вытащим из-под земли! — сказал Синицын. Помолчав, он добавил: — В одном я твердо уверен: наш партизан не мог этого сделать... Не иначе — это дело рук человека случайного в наших рядах...
— Иначе и быть не может, — сказал Королев, — а пропажу мы разыщем, чего бы это ни стоило. За этим меня вызывали?
— А что, разве не серьезное дело? Вот и включись в поиски... — сказал Синицын.
— Обязательно.
... Мы нашли пропажу и стали именовать эту историю «Рубин».
Учитель, которому пропажа была нами возвращена, подружился с чекистами, заходил к ним, рассказывал о довоенной Польше, о своих родственниках, о жизни «под Гитлером».
Чекисты не оставались в долгу.
А когда учитель узнал, что Синицын знает и любит Мицкевича, — совсем растаял.
Однажды поляк случайно обмолвился, что его свояк — капеллан в том самом филиале Люблинской тюрьмы, который нас интересовал в последние дни.
Чекисты решили использовать эти связи для перепроверки сообщения Икса. Нам было важно узнать, кто из эсэсовцев или работников гестапо руководит делами в филиале тюрьмы и что там происходит в последние дни. Попросили учителя съездить в Люблин, «посмотреть, как живет там свояк, какие там новости». Он понял нас и отправился в Люблин. Для удобства мы называли учителя в наших сводках Игреком.
Результаты поездки подтвердили догадки чекистов. «Опекал» тюрьму штурмбаннфюрер Вернер Функ. Игрек рассказал со слов свояка, что Функ в последние дни из тюрьмы не отлучается, вызывает на допрос заключенных и, что бросается всем в глаза, только отпетых бандитов.
— Следует ожидать гостей! — потирал руки майор Синицын. — Ну что же, устроим им хороший прием!
Чекисты проинформировали командиров подразделений, предупредили оперативных работников.
Между тем положение партизан-волошинцев становилось все тяжелей. Немцы окружили их крупными подразделениями моторизованной полевой жандармерии и кавалерийской группой в 2200 сабель, были у них и танки.
Был ясный зимний солнечный день, когда майору Королеву, находившемуся в штабе вместе с дежурным по гарнизону помощником начальника штаба по оперативной части Иваном Семенюком, доставили записку командира батальона Грищенко. Он писал:
«...Препровождаю задержанного нашими бойцами подозрительного человека. Говорит, что бежал из Люблина, из тюрьмы и, узнав о том, что в этих местах действуют советские партизаны, решил присоединиться к ним, чтобы бороться за родную Польшу против фашистов».
— Доставить задержанного! — приказал связному Королев и, обратившись к Семенюку, предложил ему вызвать немедленно в штаб переводчика Андрейку.
Это был мальчик из Польши, на глазах у которого гитлеровцы вырезали всю его семью — отца, мать, двух сестренок и брата. Чудом ему удалось спастись. Он долго скитался в лесу, встретился с нами и теперь был побратимом нашего коменданта Ивана Коржа.
Андрейка прекрасно владел польским языком и удовлетворительно русским.
Вскоре он вместе с Семенюком явился в помещение штаба.
Ввели задержанного. Это был сутулый мужчина среднего роста, лет тридцати пяти, худощавый, лысый, с угрюмым выражением чуть рябоватого лица. Несуразной шишкой торчал крупный нос. Одет задержанный был бедно. Держался спокойно. Разве слишком часто опускал глаза.
В глаза бросался громадный кадык, бегавший то вверх, то вниз под кожей морщинистой шеи.
— За что, дорогой гость, сидел в тюрьме? — спросил Семенюк.
— Увел двух коней из-под Белгорая.
Королев и Семенюк переглянулись.
«Обычные кадры гестапо», — промелькнула у обоих одна и та же мысль.
Человек шумно проглотил слюну.
— Что с вами? Вам нездоровится? — спросил Королев.
— Он говорит, — перевел ответ Андрейка, — что очень голоден... двое суток во рту маковой росинки не было.
— Накормить! — приказал Королев.
Семенюк распорядился, и через десять минут в избу внесли порядочных размеров чугунок с наваристым жирным борщом, кашу и ковригу хлеба.
Задержанный ел как одержимый.
Опорожнив чугунок, отвалился, наконец, от него, еле дыша. Через силу видно съев еще с полтарелки каши, сидел на лавке, хватая раскрытым ртом воздух, будто вытащенная на берег рыба.
Временами «гость» судорожно дергал ногой.
— Что с вами? Что вы ногой все дергаете? — подошел к нему Семенюк.
