Витя ни на шаг не отставал от дяди Саши. С группой партизан комбриг спешил к центру деревни. Там гитлеровцы яростно сопротивлялись.
— Дядя Саша! Сюда! Здесь пулемет, — кричал Витя.
Они свернули к зданию школы. На перекрестке из окопа строчил пулемет. Дядя Саша упал на землю, скатился в канаву, увлекая за собой Витю.
По воде и грязи поползли к окопу. Все ближе сухой смертоносный треск. Рывок вперед и темнота с грохотом раскололась. Фонтан огня взметнулся высоко вверх. Пулемет умолк.
Комбриг поднялся, прислушиваясь. «Ту-ту-ту», — застучало опять.
— Э, черт! Неужели промазал?
Он выхватил вторую гранату. Витя успел удержать его за руку.
— Это другой, с той стороны!
— Веди! — приказал комбриг. И сунул Вите гранату-лимонку. — Пошли!
Витя крепко зажал в руке холодный ребристый металлический шар. Он потом не мог припомнить, как вытащил предохранительную чеку, как вслед за дядей Сашей бросил гранату в темноту — первую настоящую гранату, в настоящем бою.
К утру все было кончено. Немногим фашистам удалось избежать возмездия. У партизан было пятеро легко раненных. Взяли два пулемета, много винтовок и патронов.
Когда бой утих, Витя побежал к дому, где жил Коля Новиков. Навстречу ему два партизана несли раненого. Что-то кольнуло в сердце: «Неужели?»
Он остановил санитаров. На самодельных носилках, укрытый до подбородка, лежал Коля. Он услыхал Витин возглас и открыл затуманенные глаза.
— Как это тебя? — склонился к нему Витя.
— Сам виноват… Слышу — стреляют, — тихо, едва шевеля бледными губами, говорил Коля. — Сразу… догадался… За ворота выбежал, не остерегся, она… и укусила… — Он виновато улыбнулся.
Через час отряд уходил в лес. Витя шел рядом с носилками, тревожно всматриваясь в бескровное, осунувшееся лицо Коли.
— Потерпи, — тихонько уговаривал он его. — Придем на стоянку, прилетит самолет. Посадим тебя — и в Москву! Там вылечишься и отца найдешь. Письмо я твое передал… Наверное, уже у наших, на Большой земле.
Виктория Карповна жила в Спасовке в постоянной тревоге. Она тревожилась о муже и сыне, о тете Соне с маленьким Сашей, которая по совету Михаила Ивановича переехала сюда из Субаша, об Анне Николаевне Воробьевой с Шуриком. Но больше всего болело сердце за сына, ее мальчика, горячего, неопытного. Как ждала она редких коротеньких встреч! Вот и сейчас: должен был вчера заглянуть и не пришел — прислал только маленькую записку. В который раз уже перечитывает ее мать:
«Мама! Я жив и здоров. С задания вернулся. С папой все в порядке. Приду, когда немного отдохну. Привет Шурику. Витя».
Виктория Карповна накинула на голову шаль: пойти к Анне Николаевне, сказать ей, Витя-любимый ее племянник. Но дверь в комнату с шумом распахнулась, и Витя, стремительный и смеющийся, бросился на шею матери.
— Сынок! — только и смогла произнести Виктория Карповна, прижимая сына к груди. — Пришел…
— Я не один, мама, — радостно говорил Витя. — Нас двенадцать. И Вася Марков с нами. До вечера будем.
Партизаны нередко заходили в ближние деревни сменить белье, запастись продуктами. В Спасовку наведывались особенно часто. Это была, по сути дела, партизанская деревня. В ней жили семьи многих партизан. Постоянного гарнизона в деревне не было, а староста был заодно с народными мстителями.
Поэтому, бывая в Спасовке, партизаны не очень остерегались: знали, что здесь их не дадут в обиду. И на этот раз никто не обратил внимания на мальчишку лет тринадцати, с маленькими черными пронырливыми глазками, сидевшего на завалинке крайней от леса хаты. А парень, увидев партизан, проворно взбежал на крыльцо и скрылся в доме. Через минуту он вышел с полицаем Мирхановым.
— Ну, где ж они, твои партизаны? — трусливо оглядел полицай улицу.
— Вот те крест, видел! Двенадцать человек насчитал, — клялся мальчишка.
— Ну, вот что, Аркадий, — заторопил его Мирханов. — Беги в соседнее село, там эсэсовцы стоят. А я здесь покараулю.
Мирханов приехал в Спасовку на попутной машине еще утром. Он успешно спекулировал продуктами: что скупал и менял на вещи, а что и просто забирал, пригрозив полицией. Аркашку всегда брал с собой — приучал «к делу» смолоду.
Когда Мирханов услышал от сына о партизанах, он возликовал. Вот удача! Вот случай! Теперь он пойдет в гору: господа эсэсовцы особенно ценят такие услуги.
Он сел у окна так, чтобы видеть деревенскую околицу. На улице было тихо и безлюдно. Мирханов довольно потирал руки. Определенно ему везет.
А партизаны, ничего не подозревая, блаженствовали в теплых хатах. Гостеприимные хозяйки спешно варили душистый украинский борщ, пекли, жарили, вытаскивали из укромных уголков припрятанные от фашистских грабителей сало, муку, масло.
Витя умылся, переоделся и, досыта наговорившись с матерью, забавлялся со старым знакомым — Сашком. Виктория Карповна штопала одежду сына, любовно поглядывала на расшалившихся ребят. «Мальчишка ведь еще, — думала она с гордостью и болью одновременно, — а какую заботу имеет, какое имя несет: партизан, народный мститель…»
Сашок вытащил Витю во двор:
— Угадай, что покажу?..
Витя сделал вид, что напряженно думает.
— Патрон заряженный?
— Нет!
— Ракетницу?
— Нет, нет, — захлопал в ладоши Сашок. — Ни за что не угадаешь. Живое. Ни у кого теперь нет!
Он побежал к сараю, приподнял лежавшее у стены бревно. Открылся лаз.
— Шарик, Шарик! — позвал Сашок.
Из темной дыры показалась милая рыжая морда, и кругленькая собачонка на кривых ножках выкарабкалась наружу.
— Цыц, Шарик, лежи, — строго приказал Саша. Щенок покорно улегся у его ног.
— Один на всю деревню остался, — похвастал — Сашок. — Фашисты всех-собак постреляли, а Шарика я спрятал. Я его, знаешь, как приучил? Гляди вот.
Сашок торжественно поднял палец вверх и солидно сказал:
— Шарик, цюрюк!
Шарик поджал хвост и побрел к сараю. Ему, видно, очень не хотелось в сырую, темную яму, он оборачивался, умильно заглядывал хозяину в глаза, повиливал куцым хвостиком. Но Сашок был неумолим.
— Цюрюк, цюрюк! — требовал он.
Шарик сунул в лаз голову, выгнул спину и полез вниз. Только хвостик некоторое время торчал снаружи. Шарик все вилял им, надеясь, что его вернут. Вите стало жаль щенка.
— Позови его, пусть побегает, — попросил он Сашка.
Сашок заложил два пальца в рот и резко свистнул.
Шарик стремглав вылетел из-под сарая и с радостным лаем стал носиться по двору.
Сашок побледнел, бросился к собачонке, упал на нее и зажал руками морду.
— Дурной, — шептал он. — Разве можно? А если фашисты узнают? Что тогда?
Витя, обеспокоенный не менее Сашка, выглянул за ворота и застыл, пораженный: в село въезжали машины с эсэсовцами. Передняя машина остановилась у дома старосты. Из нее выскочил офицер в сопровождении Аркашки Мирханова, пнул сапогом дверь, вошел в хату.
Витя опрометью кинулся в избу: «Мама, эсэсовцы!»
Мать, не одеваясь, бросилась огородами к соседям предупредить об опасности; хозяйка избы обняла за плечи партизанского врача Неверову, остановившуюся у нее вместе с Витей, повела ее за перегородку.
Эсэсовцы оцепили деревню. Гитлеровский офицер требовал, чтобы староста выдал партизан.
— Это ошибка, господин офицер, — убеждал его староста, почтенный седобородый старик. — Никаких партизан в деревне нет.
— Врешь, сукин сын! — взбесился офицер и приказал вытянувшемуся у притолоки эсэсовцу: — Обыскать!
Выходя, он потряс кулаком перед лицом старика:
— Один партизан нашель — тебе, старый дурак, капут!
— Воля ваша, — развел руками староста.
Эсэсовцы стали шарить по домам.
Когда вошли немецкие солдаты, Сашок стоял у стола, затравленным зверьком озираясь по сторонам, поглядывая то на Витю в постели, до самых глаз укрытого одеялом, то на стоявшую у печки в хозяйском фартуке и платке, с ухватом в руках, партизанского врача Неверову.
Эсэсовцы бесцеремонно раскрывали шкафы, заглядывали под кровати, штыками прокалывали перины.
— Партизанен? — спрашивали они.
Витя прикрыл глаза, лихорадочно блестевшие на бледном лице.
— Вер ист дас? — ткнул в него гитлеровец. — Кто?
— Тиф, тиф, — замахала на него руками сидевшая в изголовье кровати Виктория Карповна.
Гитлеровец брезгливо скривил лицо и отошел.
Неверова, будто продолжая привычное дело, налегла на ухват, достала из печи чугун с водой, вылила ее в корыто. Один из солдат подошел к испуганно сжавшемуся Сашку, присел возле него на корточки.
— Киндер, гут киндер… Знаешь, где партизан? Вот конфет, — гитлеровец вытащил из кармана плитку шоколада. — Слядкий конфет. Рус нет такой. Где партизан?
