Илюша вставил ногу обратно в сапог.
— О чём они говорили, ты хоть послушала? — спросил он.
— Конечно, — ответила Таиска. — Они не говорили. Они пели про картошку.
— Почему про картошку? — Илюша всегда спрашивал «почему», если сильно удивлялся.
И вдруг на улице в шуме дождя раздались чьи-то дружные взрослые голоса. Они пели:
Здравствуй, милая картошка-тошка-тошка-тошка,
Пионеров идеал-ал-ал.
Тот не знает наслажденья-денья-денья-денья,
Кто картошку не едал!..
Две покрытые брезентовыми плащами фигуры остановились у калитки и помахали широкими рукавами.
— Эй, ребятишки!
— Они! Злодеи! — пискнула Таиска и стала заталкивать Илюшу в сарай.
Куры подняли переполох. И, пока они кудахтали, два злодея прошли по кирпичной дорожке, поднялись на крыльцо, и баба Таня собственными руками открыла им дверь.
Тогда Илюша бросился вперёд, Таиска — за ним.
С крыльца они услышали чужие голоса. Чей-то нежный, совсем молодой голос произнёс:
— и… нам посоветовали: «Вас непременно приютят в доме Ильи Ивановича Платова. Там хозяева гостеприимные». Вот мы и пришли…
— Для хороших людей всегда место найдётся, — ответила баба Таня.
«Для хороших»? Эх, не знает баба Таня, что перед ней злодеи! Илюша решительно рванул дверь и переступил порог.
В сенях злодеи складывали у стены свои полосатые палки, рюкзаки и трёхногую трубу. Баба Таня стояла возле, такая маленькая, приветливая и беззащитная, что у Илюши в носу защемило от жалости. И он заслонил бабу Таню.
— Поздоровайся, Илюша, — сказала баба Таня.
Но Илюша только мрачно мотнул головой.
Злодеи стали снимать плащи. Плащи были огромные и жёсткие. Из них, как из палаток, вышли двое. Первый был настоящий злодей: под носом — чёрные злодейские усы. И он всё время шевелил чёрными злодейскими бровями. А второй… второй из плаща вышла девушка, беленькая и голубоглазая.
— Разве ты не хочешь с нами познакомиться? — спросила она нежным голосом и протянула Илюше руку.
— Нет! — из-за спины бабы Тани сказала Таиска.
Тогда чёрный злодей поставил перед Илюшей трубу на трёх ногах.
— Он, наверное, не хочет в эту замечательную трубу глядеть! — сказал он и улыбнулся такими ослепительными, белыми зубами, что в сенях будто стало светлей.
Илюшино сердце не выдержало.
— Хочу! — сказал он.
— И я хочу! — сказала Таиска.
Злодеи засмеялись и разом протянули им руки.
— Ну так давайте познакомимся. Я — инженер Варвара Сергеевна, а Вано́ Ильич — мой помощник. Он любит, когда его зовут просто Вано, потому что, хотя у него такие роскошные усы, он ещё молодой. А меня тоже все зовут Варей. Мы — геодезисты…
Илюша незаметно от всех толкнул Таиску: эх, ты, а сказала — злодеи.
— Ты что толкаешься, а, дорогой товарищ? — удивился Вано.
Илюша смутился.
— Мы самые первые приходим на строительную площадку, делаем съёмку местности, отмечаем на картах, где пригорок, где ровное место. А потом архитекторы составляют план Нового города.
— Такой план у деда Ильи есть, — сказал Илюша. — Он уже готов.
— Знаю, что готов. А теперь мы привязываем дома и улицы к местности.
У Илюши и Таиски глаза на лоб полезли от удивления.
— Как так… привязываете?
— Ну, не верёвками, конечно, — засмеялся чернобровый Вано и сверкнул глазами и подвигал бровями. (И Таиска подумала, что совсем они у него не злодейские, а очень даже добрые.) — Не верёвками. Это только называется «привязываем». На самом деле — ставим вешки, колышки. Если в доме четыре угла — вбиваем четыре колышка. Строители сразу увидят, где им котлован рыть, фундамент строить. Понятно?
— Понятно, — ответил Илюша и строго поглядел на Таиску.
А она вытащила из-под плащика колышек-вешку и протянула инженеру Варе.
— Вот, — сказала она грустно. — Я, наверное, отвязала какой-нибудь дом или улицу. Я их обратно привяжу. Ладно?
Так они и подружились. А потом все впятером — баба Таня, и геодезисты, и Илюша, и Таиска — сидели в кухне за столом и ели. Инженер Варя и Вано выложили из своих рюкзаков всякую походную еду: колбасу и консервы, но вкусней всего была бабы Танина вяленая вобла. Её били о край стола, сдирали серебристую шкурку — только треск шёл и чешуйки ложились на клеёнку. Запивали бабы Таниным квасом, похваливали.
— М-м! — только и мог выговорить чернобровый Вано и цокал языком, и щёлкал пальцами, и двигал бровями.
Илюша взял третью воблу.
— Не ешь больше, — сказала баба Таня. — Рыба, она воды просит. Ночью пить захочешь.
— Не захочу, — ответил Илюша и съел третью рыбу.
Скоро пришёл дед Илья и привёл с собой ещё двух приезжих каменщиков. К нему часто гости приезжают, даже из других областей, перенимать опыт — как быстрей работать.
— Встречай гостей! В тесноте, да не в обиде! — сказал дед Илья бабе Тане.
И правда, не в обиде. Всем хватило места. Даже очень весело стало. В сенцах уже не две, а шесть пар резиновых сапог, лежат рюкзаки, плащи, чемоданы. Дед Илья оживлённо рассказывает:
— Сегодня, братцы мои, автобус от пристани пришёл полнёхонек! Строители едут!
Все заговорили про стройку, и баба Таня не заметила, как Илюша протянул руку за четвёртой воблой.
Весь дом спит. Все спят. Два знатных каменщика — в большой комнате. Геодезист Вано ушёл с дедом на сеновал. Инженера Варю баба Таня взяла к себе в спаленку. А Илюшу уложили на раскладушке посреди кухни.
Илюша спит крепко. Он видит дождь. Открывает рот, но ни одна капля не хочет упасть к нему на язык. Вдруг кто-то ставит рядом с Илюшей белое обливное ведро. Оно полно студёной воды, на воде покачивается запотелый ковшик. Илюша тянется к нему, тянется и…
Он сидит на полу посреди тёмной кухни. Слетел с раскладушки. Ведра нет. Уже с того года, как провели водопровод, обливное ведро стоит в погребице, в нём баба Таня солит огурцы. А вода Илюше приснилась. Потому что он хочет пить. Четыре рыбы воды просят.
Сонный, он бредёт к раковине. На ощупь открывает кран, ловит воду ртом. Холодные струйки сбегают ему на грудь, и он окончательно просыпается. И тут он слышит над головой, в пустой горнице, приготовленной для бати, шаги. Глухая ночь, все спят. Кто там ходит?
Сна не осталось ни в одном глазу. Илюша стоит один среди кухни. Темно. Страшно. Зажечь свет тоже страшно. Кому сказать? Дед Илья на сеновале, далеко. Бабу Таню будить — ещё инженера Варю разбудишь.
Значит, он, Илюша, сейчас один в доме хозяин. Самому надо идти и проверять, кто там ходит. Илюша нащупывает на полке ложку-шумовку. Ручка у неё длинная, с крючком, всё-таки оружие… Он на цыпочках выходит в коридор. Тут горьковато пахнут невидимые кожаные ремешки на невидимом ранце. Из большой комнаты слышен дружный храп — спят знатные каменщики.
Илюша ставит ногу на первую ступеньку лестницы. Он прислушивается. Да, наверху кто-то ходит. Ходит и постукивает. У Илюши на локтях кожа покрывается пупырышками. Он сердито трёт локти: плохо, когда у храброго человека трусливая кожа.
Старые деревянные перила скрипят. И ступени скрипят. Но тот, наверху, не слышит. Илюша ясно различает его шаги и стук. Ещё ступенька, ещё… Верхняя площадка. Затаив дыхание Илюша глядит на полоску света под дверью горницы, на слепящий глазок замочной скважины. А за дверью — шаги…
Какая-то барабанная дробь мешает Илюше слушать. Нет, это не барабанная дробь, просто у Илюши стучат зубы. Плохо, когда у храброго человека зубы трусливые. Ладно, хоть они молочные, четыре уже выпали, скоро все переменятся.
Илюша сжимает в кулаке шумовку и прикладывается глазом к скважине. По горнице ходит дед Илья! Он не на сеновале, он тут! Над столом горит яркая лампа. Дед наклоняется. Приседает. Берёт что-то со стула, чем-то постукивает по столу. И опять наклоняется, опять постукивает. Что он такое делает непонятное среди ночи?
Глупо устроены замочные скважины. Одним глазом глядеть неудобно, двумя — нос мешает. Илюша пристраивается и так и сяк, упирается лбом в дверь, крепче, ещё крепче, и вдруг… дверь распахивается. Он с грохотом влетает в горницу, падает и с размаху на животе въезжает прямо под стол. Стало очень тихо.
— Ты когда-нибудь вылезешь? — спрашивает дед.
Илюша вылезает из-под стола.
— А шумовка тебе зачем понадобилась?
Илюша лезет обратно под стол и достаёт шумовку.
— Она ничуть не погнулась… — говорит он.
Но дед глядит на шумовку каким-то странным взглядом. Он берёт её из рук Илюши и говорит странные слова:
— Предположим, это у нас будет подъёмник.
— Почему? — спрашивает Илюша. Он всегда спрашивал «почему», когда удивлялся.
