нового не видел, но работать нам пришлось не покладая рук. День и ночь приходилось резать, рассекать, ампутировать, извлекать пули. Наши полевые лазареты переполнены ранеными, и это очень прискорбно.
Однако на следующий же день после победы армия двинулась вперед. И вот о чем мы узнали четыре дня спустя: комиссары Конвента Лакост и Бодо, выяснив, что соперничество между Гошем и Пишегрю вредило успехам республики, передали командование одному Гошу. Став во главе двух армий — Рейнской и Мозельской, — он, не теряя времени, воспользовался этим и атаковал Вурмзера на подступах к Виссенбургу. Гош одержал полную победу: он разбил Вурмзера наголову под Гайсбергом. Сейчас пруссаки отступают к Майнцу, австрийцы же — к Гемерсхейму, так что территория республики освобождена от всех врагов.
Я же теперь нахожусь в Виссенбурге, обременен работой. Госпожа Тереза, маленький Жан и те, кто уцелел из первого батальона, расположились в крепости, а вся армия двигается на Ландау, счастливое освобождение которого вызовет восторг у будущих поколений.
Скоро, скоро, дорогие друзья, мы пойдем следом за армией, увенчанной военными лаврами, и пройдем с нею через Анштат. Еще раз мы прижмем вас к сердцу и вместе с вами отпразднуем торжество справедливости и свободы.
О бесценная свобода! Вновь зажги в наших душах священный огонь, которым некогда пылало столько героев! Создай и среди нас поколение людей, подобных им. Пусть сердце каждого гражданина трепетно рвется на твой призыв. Вдохнови мудрого на размышления, направь смелого на подвиги, внуши воину воодушевление. Да сгинут из этого мира деспоты, которые вносят раздоры между народами, дабы угнетать людей, и пусть священное братство объединит все народы земли в единую семью!
С такими пожеланиями и надеждами мы трое — добрая госпожа Тереза, маленький Жан и я — обнимаем вас от всего сердца.
Якоб Вагнер
Маленький Жан просит своего друга хорошенько заботиться о Сципионе».
Как обрадовало нас письмо дяди Якоба! Легко себе представить, с каким нетерпением мы стали ждать появления первого батальона.
Я вспоминаю о той поре моей жизни, как о сплошном празднике. Каждый день мы узнавали что-нибудь новое: после овладения Виссенбургом — снятие осады с Ландау, взятие Лаутербурга, затем Кайзерслаутерна, овладение Шпейером, захват большой военной добычи — Гош велел отправить ее в Ландау, чтобы возместить потери жителям Польши.
Если прежде в селении нас бранили, то теперь стали относиться к нам с большим почтением. Даже выдвигали Коффеля в члены муниципального совета, а Кротолова — на должность бургомистра, почему — неизвестно, ведь до сих пор ни у кого и в помыслах этого не было. Люди толковали о том, что они вновь станут французами, ибо сто пятьдесят лет назад мы были французами, что возмутительно было так долго держать нас в рабстве.
Рихтер сбежал, хорошо понимая, что его ожидает, а Иозеф Шпик не вылезал из своей норы.
Каждый день жители главной улицы посматривали на перевал, чтобы не пропустить защитников родины. К сожалению, те в большинстве случаев двигались по дороге от Виссенбурга к Майнцу и, переходя через горы, оставляли Анштат слева. Только солдаты, отставшие от своих частей, срезая путь, проходили через наше селение к Бургервальдскому перевалу. Мы очень огорчились и уже стали подумывать, что наш батальон так и не придет, как вдруг однажды после обеда явился Кротолов, весь запыхавшись и крича:
— А вот и они! Они уже здесь!
Оказывается, он возвращался с поля, закинув на плечо лопату, и вдалеке на дороге увидел батальон солдат. Новость облетела селение, и все высыпали из домов. Я не в силах был сдержать восторг и побежал навстречу нашему батальону вместе с Гансом Аденом и Фрицем Сепелем, присоединившимися ко мне по пути. Солнце светило, снег уже таял, и жидкая грязь разлеталась у нас из-под ног во все стороны, словно осколки снарядов. Но мы ни на что не обращали внимания и полчаса бежали во весь опор без передышки. Полселения — мужчины, женщины, дети бежали за нами с возгласами:
— Они идут, они идут!
Люди меняются невероятным образом: все за это время превратились в друзей республики. Наконец, добежав до биркенвальдской дороги, мы с Гансом Аденом и Францем Сепелем увидели на середине подъема наш батальон.
Шли солдаты с мешками за спиной, с ружьями на плече, а позади них шагали офицеры. Вдали перебирались через мост повозки. Батальон приближался. Солдаты свистели, раз говаривали, как это бывает во время перехода. Вот один останавливается, чтобы раскурить трубку, другой поправляет мешок за спиной; слышатся возгласы, взрывы смеха. Таковы французы: на марше их солдаты не обходятся без шуток, без веселых разговоров — так они поддерживают бодрое настроение духа.
Я искал глазами дядю Якоба и госпожу Терезу. И наконец нашел их в обозе. Дядя ехал верхом на Призыве. Я с трудом узнал дядю Якоба: на нем была высокая республиканская шапка, мундир с красными отворотами и большая сабля в железных ножнах. Все это невероятно изменило его, и он казался гораздо выше. Но я все-таки узнал его, как и госпожу Терезу. Она ехала на тележке, покрытой парусиной, в той же шляпе и той же косынке. На щеках у нее играл румянец, глаза блестели. Дядя ехал рядом с ней, и они о чем-то разговаривали.
Узнал я и маленького Жана, хотя видел его только один раз. Широкая портупея красовалась у него на груди, за портупею засунуты были барабанные палочки, на рукавах были нашивки. Он шагал, и сабля била его по ногам. Узнал я и командира, и сержанта Лафлеша, и того капитана, которого водил к нам на чердак, и всех остальных воинов. Да, я узнал почти всех, и мне показалось, будто я попал в большую семью! Я очень обрадовался, увидев знамя, обернутое клеенкой.
Я пробирался в толпе людей. Ганс Аден и Франц Сепель уже нашли своих товарищей, а я все шел и в тридцати шагах от тележки готов был уже позвать: «Дядя, дядя!» Но тут госпожа Тереза, случайно наклонившись, радостно воскликнула:
— А вот и Сципион!
В тот же миг Сципион, которого я оставил дома, весь в грязи, запыхавшийся, вскочил в тележку.
— Сципион! — крикнул и маленький Жан.
И наш верный пес, коснувшись два-три раза
