— Где вы, Антонина Петровна? — спросила Наташа.
— Здесь-здесь, — ответила из дровника Валеркина мама. — Больше часа сижу… Набрала дров, хотела выйти, а он лежит… И как он забрался? Уведи его, Наташенька.
— Да поскорей, а то как выйду!.. — пропищал из-за другой двери Валерка.
— Пошли! — сердито приказала Михал Михалычу Наташа.
Медведь послушно встал и поплелся за нею.
В тот день во дворе Грачевых впервые раздался грозный медвежий рёв: Михал Михалыч протестовал против заточения в сарае.
В последующие дни он успокоился и притих. Наташа уже готова была сменить гнев на милость и вывести его на прогулку, как стряслась новая беда.
Посреди ночи к ним прибежал сторож какого-то тарного склада. Пока Наташа с бабушкой одевались, сторож прикуривал дрожащими пальцами папиросу и рассказывал:
— Я его издалека приметил. Идет по улице и головой по сторонам мотает. Тут я и догадался, что ваш, да думаю себе: пускай идет, он, говорят, ручной, с ним ребятишки забавляются. Не успел и глазом моргнуть, как он уже складской забор валит. Как нажмет боком, так доска и хрясь. И сразу — ныр на склад. А там пустых ящиков горы. И давай он с ними воевать. Такой грохот пошел! Ну, думаю себе, дело плохо, надо за хозяевами бежать…
Спустя полчаса Михал Михалыч был уже дома. На сей раз слесарь выбрал цепь потолще, а кусок чугунного рельса, на котором крепилась цепь, загнал поглубже в землю. Бабушка повесила на сарай здоровенный тяжелый замок.
Едва управились с этим, как в дом явилась милиция. Вернее, один милиционер, так как Валеркин папа и сторож тарного склада пришли как свидетели.
Старшина милиции присел к столу, положил перед собой бумагу и начал составлять протокол. Бабушка сидела напротив старшины, строго поджав губы и, не моргая, смотрела на него.
— Откуда у вас, гражданка, медведь? — спросил старшина милиции.
— Подарок, — с достоинством ответила бабушка.
Старшина милиции удивленно поднял брови.
— Уважаемая Матрена Самсоновна, — сказал Валеркин папа, — сейчас не время для шуток.
Бабушка даже глазом не повела в сторону Валеркиного папы.
— Это подарок дочке от моего сына, геолога Ильи Андреевича, и его жены, тоже геолога. А дочка — вот она, — степенно объяснила бабушка, показав на Наташу.
— Так, — многозначительно сказал старшина. — И давно он у вас безобразничает?
— Скажите точнее — хулиганит, — снова вмешался Валеркин папа. — Я ведь говорил вам, уважаемая Матрена Самсоновна…
— Помолчите, гражданин, — вежливо остановил его старшина. — Я у гражданки Грачевой спрашиваю.
— Даже не знаю, — виновато развела руками бабушка. — Он вроде бы и смирный, Наташу слушается. А что убегал два раза — тоже было.
— Ясно, — сказал старшина. — Пока мы вас предупреждаем, чтоб вы его не оставляли без присмотра. Ну, а если повторится, будем вынуждены изолировать его.
— Такого злоумышленника расстрелять надо, — сказал Валеркин папа.
— Да какой он злоумышленник? — неожиданно засмеялся сторож тарного склада. — Всякому муторно на цепи сидеть.
— Но ведь это чистейшее безобразие. Если хотите знать… — начал снова Валеркин отец.
Но тут старшина милиции поднялся и сказал бабушке:
— Извините за беспокойство. До свидания.
Старшина повернулся и пошел к двери. Валеркин папа поспешил за ним.
Проводив всех за калитку, бабушка принялась хозяйничать на кухне, отчаянно гремя кастрюлями и тарелками. И это было признаком того, что она не в духе. Наташа подкараулила, когда бабушка выйдет из кухни, взяла из шкафчика ключ от сарая и побежала к Михал Михалычу.
Он лежал в полутемном углу сарая, положив морду на вытянутые передние лапы. Наташа присела возле него и обняла за шею.
— Ну, зачем ты это сделал, зачем? — спрашивала она, прижимая к себе его большую голову. — А вот теперь Валеркин папа застрелить тебя хочет. Глупый ты, глупый!..
Наташе до того стало жалко Михал Михалыча, что она заплакала. Медведь приподнял голову и осторожно лизнул ей руку.
— Жалеешь меня, да? — всхлипывая, спрашивала Наташа. — Жалеешь?.. А ведь ты сам, сам виноват… Ну, зачем ты к Валерке в сени забрался, зачем на склад пошел? В милицию попал? Бабушка тебя любить перестала…
Наташа плакала, а медведь, тихонечко урча, все лизал ей руки, точно просил прощения за свои нехорошие поступки.
Ночью он пытался перегрызть стальную цепь.
Через неделю, окончив работы в геологической партии, вернулись из тундры Наташины папа с мамой.
— Вот так задача, — задумался Наташин папа, услыхав от бабушки всю историю с Михал Михалычем. — Что же нам делать?
— Уж не знаю, — развела руками бабушка. — Я теперь вроде и привыкла к нему. А соседи недовольны. Бухгалтер Васюк всем уши прожужжал: убить его и убить!
— Папочка, — взмолилась Наташа, — только не убивай Михалыча. Он ведь мой, я не хочу, не дам!..
— Что ты сочиняешь? — успокоила ее мама. — Никто этого не сделает.
— Придумаем что-нибудь, — пообещал Наташе папа.
И он придумал. Пасмурным осенним днем семья геологов Грачевых провожала Михал Михалыча в далекую дорогу — на юг, в один из зоопарков страны.
— Прощай, Михал Михалыч, — сказала Наташа, когда они поднялись по высокому трапу на палубу парохода. — Дай мне лапу.
Михал Михалыч тут же протянул ей мохнатую сильную лапу. Наташа взяла ее обеими руками и держала так, а медведь осторожно лизал ей руки.
— Ты не бойся, там тебе будет хорошо, — говорила ему Наташа, с трудом сдерживая слезы. — Только будь послушным…
Вокруг Наташи толпились пассажиры и моряки: не так уж часто приходилось им видеть такое прощание. Бабушка неожиданно прослезилась.
— Живи долго, Михалыч, — вздохнув, пожелала она ему.
Найда шариком перекатывалась под ногами у Наташи, радостно повизгивала и повиливала хвостом, точно предвкушала, что теперь для нее опять начнется привольная жизнь.
Пароход дал предупредительный гудок. Провожающие заторопились к трапу. Наташа поцеловала Михал Михалыча в черный-пречерный нос, и его временным хозяином стал боцман парохода дядя Антон.
Пароход отчалил от пирса. Наташа еще долго махала вслед ему рукой.
Над галечной косой, соединенной с берегом моря узеньким перешейком, творилось что-то невообразимое. Кайры черной тучей занавесили небо, спрятав солнце. Птицы испуганно кричали, метались во все стороны: то улетали к морю, то возвращались к скале, бросались к своим гнездам, опять улетали и снова возвращались.
А главный виновник этого переполоха — Ким стоял в широкой расщелине скалы и, сложив рупором ладони, орал во все горло, стараясь перекричать птичий галдеж:
— Ого-го-го-о! Славка-а-а, вы-хо-ди-и!.. Ого-го-го-оо!..
Это был мальчишка лет тринадцати. Волосы и глаза его были точь-в-точь такие же черные, как крылья метавшихся над ним кайр. Ветер и солнце так обработали его лицо, что кожа на носу и щеках потрескалась до крови и лупилась коричневыми, шершавыми чешуйками.
Дружок его, Костя, мальчишка с таким же темно-коричневым загаром, тоже сложил ладони рупором и тоже горланил во весь голос, призывая Славку.
— Я здесь! — послышался откуда-то сверху мальчишечий голос.
Сперва из-за огромного камня, нависшего над перешейком, показались взлохмаченные черные волосы в пуху, потом — два черных, раскосых глаза, и лишь потом — все скуластое, с приплюснутым носом лицо Славки.
— Я здесь, — повторил Славка, взбираясь на макушку этого огромного камня. — Держите!
Ким и Костя подставили руки, и Слава на длинной бечевке осторожно спустил им пухлый кожаный мешочек. Потом спрыгнул вниз.
— Теперь хватит, — сказал Ким, заглядывая в мешочек. — Посчитаем — и домой.
Они уселись на гальке и стали подсчитывать свою добычу — яйца кайр, которые выбрали из гнезд, лепившихся на отвесных скалах.
Птичьи крики постепенно стихли. Какой-то осмелевший самец пролетел над головами мальчишек и уселся неподалеку на выступе скалы.
— Ишь храбрец! — сказал Славка и запустил в птицу камешком.
— Ты смотри, еще воображает! — возмутился Славка и взял камешек потяжелее.
Вдруг птица хрипло крякнула, словно поперхнулась чем-то, испуганно хлопнула крыльями и сорвалась ввысь. Не успел Славка и глазом моргнуть, как на месте, с которого слетела птица, уже сидела девчонка.
— Вы что здесь делаете? — строго спросила она мальчишек, хотя прекрасно видела, чем они заняты.
Мальчишки во все глаза смотрели на незнакомую девчонку и молчали.
Ким очнулся первым.
— А тебе какое дело? — спросил он, поднимаясь с гальки.
— Как это — какое? — удивилась девчонка. — Забрались на мою скалу, разоряете гнезда и еще спрашиваете?
