— Ну и силен же ты, парень, — сказал Сизов и потрогал Димкины мускулы на руках. — Добрый из тебя солдат будет.
Димка внимательно слушал его, слегка зардевшись от удовольствия.
— Другой приходит в армию — дохляк, да и только. Окопчик такому вырыть — пять потов спустит. А вот ты-то небось…
— Да мне это плюнуть! — Димка отскочил в сторону и стал делать руками такие движения, точно ему уже вручили лопату.
— Я и не сомневался, — сказал Сизов и совсем уже дружеским тоном добавил: — Понимаешь, Дима, со дня на день может быть дождь…
И Сизов все объяснил ему.
— Давай! — воскликнул Димка, вырывая из рук Сизова лопату.
— Вот тебе мои часы, — проговорил Сизов, — проследи, за сколько времени ты окопаешь палатку. А другую сегодня вечером окапывать буду я… Кто быстрее?
— Я, — отрезал Димка, — да я их все окопаю, пока вернетесь…
И не успел Сизов сказать ему, какой глубины надо копать ровик, как Димка, прикусив язык, уже вонзил в грунт лопату и отбросил метров на пять большой, связанный корешками трав, ком земли. Он работал так старательно и горячо, что Сизову стало совсем совестно за вчерашний день.
— Полегче, Дима, полегче, а то ты сейчас снимешь весь верхний слой и мы очутимся на скале, — сказал Сизов.
Димка хохотнул и еще глубже вонзил лопату. Нина стояла у входа в палатку, улыбалась, и солнце, пробиваясь сквозь ветви лиственницы, пятнами играло на ее лице.
— Видала? — шепнул Сизов. — Только заинтересуй, свет перевернет…
К вечеру, когда Сизов вернулся в стан, палатка была окопана со всех сторон аккуратным ровиком. Теперь никакая бегущая с сопок вода не сможет проникнуть в нее. Сизов вызвал Нину. Лицо у нее было усталое, неприветливое.
— Поздравляю, ровик вырыт по всем правилам.
— Да, по всем, — ответила Нина, — я, слава богу, не первый раз в экспедиции…
— Ты чем это недовольна? Может, Димка…
— Жди, — грустно протянула Нина. — Поторкался, лопату погнул и стал чертыхаться. Уж я ему и сама помогала, и рассказывала, из чего делают порох и аммонит и как узнают качества известняка… Вроде слушал. А потом пошла попить, вернулась, а он исчез… Я уж не вытерпела, Жуку все рассказала…
— Что ты говоришь! — не поверил Сизов, сбрасывая на землю тяжелый от образцов рюкзак, потом почесал черенком геологического молотка затылок. — Значит, сбежал, вот оно что!..
Ночью Жук мучительно думал о Димке, ворочался, покашливал и вздыхал, но ничего так и не мог придумать. Решение иногда приходит внезапно. Но эта внезапность не бывает случайной, она незаметно подготовляется долгими раздумьями. Так случилось и на этот раз. Проснувшись, Жук совершенно точно знал, что нужно делать.
После завтрака он подошел к палатке начальника и заглянул в нее. Мальчишка валялся на спальном мешке, смотрел в потолок и делал руками такие движения, словно выжимал тяжеленную штангу.
— Идем со мной, Дима, — сказал Жук.
Мальчишка перестал выжимать невидимую штангу:
— Куда?
— Погуляем вдоль Байкала.
— Ну пойдем… — не очень охотно ответил Димка. Встал, потянулся и, зажмурившись от яркого света, вышел из палатки.
Солнце, стоявшее над морем, било прямо в глаза. Оно вспыхивало в каждой росинке, а все вокруг — и трава, и кустарник у обрыва, и лиственницы — было унизано росой. С крутых сопок медленно стекал густой туман, срезая стволы сосенок и елок. Впереди быстро шел Жук — не шел, а катился — своей торопливой походкой, маленький, неутомимый, с плотным загорелым лицом, в обтрепанной кепчонке с поломанным козырьком. За ним понуро тащился Димка, ловкий и крепкий, с недоумевающим лицом. Он был почти вровень с Жуком.
Когда они проходили через пустынный лагерь — все уже были на работе, — мальчишка вдруг спросил:
— А за кого вы болеете?
— То есть как — за кого?
Здесь, на пустынном берегу, этот вопрос показался Жуку нелепым. И только минутой позже он догадался, что имеет в виду Димка. Жук слабо разбирался в спорте, футбольные страсти мало волновали его. Он не выстаивал у репродуктора во время матчей на первенство страны, когда радиокомментатор, ведя из Москвы передачу, во всех подробностях рассказывал, кто кому дал пасовку, кто у кого отобрал мяч, кто пустил его в поле без адреса и кто применил недозволенный прием… Жук просто не мог себе представить, как может серьезный человек не спать ночи, переживать и волноваться оттого, что в сетке какой-то команды запутался кожаный мяч. Он относился иронически, с чувством некоторой жалости к приятелям-болельщикам, подтрунивал над ними. Несколько раз его пытались затащить на стадион, но это оказалось невозможным.
— Я стараюсь, Дима, вообще не болеть… В тайге врачей нет, — попробовал он пошутить, чувствуя, однако, что шутка до мальчика не дойдет.
— А я вот за ЦДСА! — бойко сказал мальчишка, и тут уж его нельзя было остановить.
Он говорил о каждом игроке с такой осведомленностью, словно знал его лично. Димка оценивал достоинства каждого вратаря трех ведущих команд страны — «Динамо», «Спартака» и ЦДСА, — вспоминал их удачи и поражения за два последних года, он отлично знал, кто из футболистов точно бьет и правой и левой ногой, а кто — только правой; прошелся по капитанам и тренерам, долго распространялся насчет вредоносности теории «индивидуального гола» — так некоторые спортивные журналисты формулируют желание многих футболистов во что бы то ни стало лично забить мяч в ворота противника, хотя давно известно, что футбол — игра коллективная. Димка легко и непринужденно сыпал специальными терминами, его суждения о футболе, и не только о русском, были, на удивление, обширны. Жука даже ошарашили его познания в этой области, и он впервые подумал, что очень наивно и неверно представлял игру в футбол. Выходило, тут побеждает не только тот, у кого оказываются крепче мускулы ног и кто ловчее подставит голову под мяч, чтобы забить гол…
Но что особенно поразило Жука — это горячность, с какой говорил Димка. Он то прижимал к груди кулаки, то размахивал ими, то бил одной рукой по другой и при этом весь вздрагивал. Его голос, звучавший в тишине утра, оглушал Жука, и он старался держаться чуть поодаль. Но мальчишка, все больше и больше входя в азарт, наступал на него, размахивал руками, и издали, наверно, могло показаться, что они вот-вот подерутся.
Когда они проходили под большой ольхой, Димка вдруг подпрыгнул, ухватился за толстый сук и стал выжиматься. Выжимался он по всем правилам медленно, спокойно и обязательно подтягивался выше подбородка. Жук еще раз невольно залюбовался его крепким послушным телом — никогда такое не покроется жиром! — и стал подсчитывать количество выжимов. Пятнадцать раз — неплохо!
Когда Димка спрыгнул на землю и с улыбкой посмотрел на него, Жук хотел похвалить мальчишку, но раздумал и только сказал:
— Пошли…
По тропинке они спустились к берегу и двинулись по гальке. Галька сухо хрустела под ногами. Чуть подальше, там, где желтели пятна песка, рос бледно-зеленый хвощ, а у самой воды лежали высохшие на солнце бурые водоросли. У моря было свежо, и зной палил не так сильно. Внезапно Жук увидел выброшенную волной беловато-желтую рыбку. Он подбежал к воде и схватил ее гладкое, без единой чешуйки тело. Оно было такое прозрачное, что явственно просвечивали внутренности. Возле него стоял Димка и возбужденно сверкал зелеными глазами. Жук аккуратно расправил рыбку на своей пухлой ладони и потрогал пальцем ее мягкий живот.
— Знаешь, что это?
Димка отрицательно покачал головой.
— Голомянка… Может, слыхал?
Димка пожал плечами.
— Неужели ты и вправду ничего не слыхал про эту знаменитую рыбку?
— Знаменитую? — переспросил Димка, и глаза его наполнились весельем. — Вот эта рыбешка — знаменитая? Чем, интересно узнать?
И Жук стал объяснять мальчику, что эта рыбка живет только в Байкале и больше нигде в мире, что она живородящая, очень жирная; если ее оставить на солнце, она растает и останется один только позвоночник.
Они минут десять шли по берегу, а он все рассказывал.
Внезапно Жук прервал разговор и поднял с гальки легкую, добела высушенную солнцем и ветром кость, плоскую, с одним крутым изгибом.
— А это что?
— Ясно что… Кость, — ответил Димка и стал подкидывать на ладони гладкие плоские камешки.
— А чья кость? — не отставал Жук.
— А черт ее знает! Какого-нибудь зверя… — Димка изловчился, пустил один камешек и «испек» сразу три блина.
— Это ключица нерпы, — сказал Жук.
Но его слова не произвели на мальчишку никакого впечатления. Напрасно он старался заинтересовать его рассказом о жизни этих байкальских тюленей: о том, как они — жители Крайнего Севера — очутились здесь, о том, что голомянка служит основной их пищей… Димка упорно думал о чем-то другом. Но стоило Жуку сказать, что зимой нерпы продувают во льду особые отверстия, как Димка сразу оживился. Упоминание о льде всколыхнуло его.
