Молодые елочки будто выбежали из чащи на поляну и замерли, глядя на тихо гаснущую надью.
Спят собаки, уткнув носы в пушистую шерсть.
Спят звероловы. А вокруг на сотни километров застуженная безлюдная тайга. Спят ее обитатели — те, которые охотились и искали себе пищу при дневном свете. А те, которым полагается спать днем, вышли из своих теплых гнезд, глубоких нор, покрытых снегом логовищ.
Идет жизнь в темном холодном лесу. Идет борьба. Все, что происходит вдалеке от костра звероловов, скрыто от них черным пологом ночи. Только утром по следам смогут они разобрать, что делали звери и птицы, пока люди спали у медленного огня надьи.
Соболь бежал размашистыми скачками. Он торопился в свою нору, сделанную в корнях громадного пня.
Вечером он неохотно вышел за добычей. Был мороз, а соболи не любят холодную погоду, несмотря на свой теплый, пушистый мех.
Два или три раза, учуяв мышиный запах, соболь залезал под снег, надеясь поймать лесную мышь, но, ткнувшись в узкую горловину норки, раздраженно фыркал; выскочив на поверхность, отряхивался и бежал дальше.
Под утро он поймал глухаря. Грузная птица спала, глубоко зарывшись в снег. Соболь издали учуял ее запах. Осторожно ступая, он шел к спящему глухарю, замирая от жадного охотничьего азарта. Его заросшие ступни мягко касались снега; перепоночки между пальцами не давали лапкам проваливаться.
Он подошел к спящему глухарю, встал над ним, принюхиваясь, и черно-бурой молнией ринулся вниз, пробивая снег.
Соболь разорвал глухаря на самом краю своего охотничьего участка. Он жил здесь уже четыре года и знал этот уголок глухого, угрюмого леса. В непролазных зарослях горного кедрового стланика обитало много мелких грызунов, которыми питался соболь. Здесь же он всегда мог найти свои любимые кедровые орешки. В густых завалах бурелома, в перепутанном кустарнике было легко подбираться к добыче и прятаться от врагов.
Соболь бежал к своему дому напрямик. Он спешил, хотя бежать становилось все труднее: к утру теплело, снег становился более рыхлым.
И вдруг перед соболем появился заяц. Почти одновременно заяц метнулся от соболя, соболь — за зайцем. Но вековечный инстинкт хищника на какую-то долю секунды толкнул соболя к зайцу быстрее, чем тот бросился наутек.
Заяц крикнул пронзительно и жалобно, как ребенок, и кинулся вниз по косогору, таща на себе соболя, который не успел схватить жертву безошибочной хваткой.
Рысь, словно большая пятнистая кошка, лежала на толстом суку дерева. После ночной охоты она дремала, как всегда чутко улавливая все окружающие звуки.
Когда заяц вскрикнул, она мгновенно отметила это, и ее дремота стала еще более настороженной.
Напрягая последние силы, заяц несся прямо к дереву, на котором просыпалась рысь.
Как недавно прыгнул соболь, так метнулась на них обоих рысь.
Ноги зайца подломились, и все трое, перекувырнувшись, полетели в сугроб.
Еще не успев упасть, соболь извернулся всем телом, кинулся в сторону и через секунду был уже далеко от рыси.
На соболиные следы звероловы наткнулись к вечеру.
Парные отпечатки идут ровной цепочкой.
— Домой спешил, разбойник, — говорит Игнат. — Бежал, не глядя по сторонам. Добычу не искал, сытый.
В одном месте, где соболь коснулся боком снегового завала, что-то красное. Глянул Вася: как красная ягодка кровь.
— Пап, он добычу детенышам тащил?
— Детеныши у соболюшки бывают в апреле.
— Так что же это за кровь?
— Наверное, ранил его кто-то.
— А кто?
— Да хоть свой же сородич — соболь. Они такие злющие: как встретит один другого на своем участке — в драку!
— Вот бы посмотреть! — говорит Вася. — Почему его ранили, где? Вдоль следа обратно бы пойти!
— Ну сходи, — соглашается Игнат. — А мы сейчас привал устроим. Кулеш сварим, да я лыжу свою починю: видишь, ремешок порвался.
— Шарика бы взял с собой! — советует Макар.
— А ну его! Надоел!
— Далеко не ходи! — кричит вслед отец.
— Я быстро!
Идет Вася по собольей дорожке, припорошенной свежим снежком. Идет один. Бояться — он не боится, но, если бы знал, что придется идти одному, не напросился бы. Все-таки вместе веселее.
А тайга все мрачнеет и мрачнеет. Хотя до сумерек еще далеко, а вокруг свет уже не тот, что днем. Тучи низкие, мелкой изморозью сеют. Кое-где уже совсем прикрыло следы.
Вася снял с плеча карабин, держит стволом вперед. Соболиных следов не боится, а как-то неуютно одному на тропе. Вот коряга какая-то из-под снега высовывается, а за кустарником заснеженным она как звериная голова.
Лыжи голос подают: ш-шух… ш-шух… Будто успокаивают Васю: «Не робей, охотник, ты не один. Мы тебе верно служим!»
Карабин уверенной тяжестью лежит на ладони: «Не бойся, охотник, выручу!»
Идет Вася дальше, в чащу зашел. Здесь соболиный след виднее, не запорошило его. Вдруг сзади что-то громко зашуршало, приближаясь: уш-ш… Вася назад крутнулся, карабин вскинул, а с дерева снеговой ком сполз и упал в кусты.
Рысь лежала на суку, опустив голову на передние лапы. Пар от дыхания оседал белым инеем на ее жестких редких усах и колючих бакенбардах.
Она дремала и в то же время внимательно прислушивалась ко всему, что творится вокруг. Застать рысь врасплох невозможно.
Сегодня утром, когда она впала в свою полудрему, ее разбудил заяц.
Рысь кинулась на него и на соболя совсем не потому, что была голодна. Даже сытая, рысь никогда не упустит случая поохотиться хотя бы для того, чтобы поиграть с добычей.
Когда соболю удалось ускользнуть, рысь долго забавлялась пойманным зайцем.
Она отскакивала от него, толкала его лапой, покусывала, отпрыгивала в сторону и снова кидалась к жертве.
Издали могло показаться, что это большая кошка поймала огромную белую мышь.
Одно ухо, украшенное кисточкой, тихонько повернулось в сторону легкого далекого шороха, который не услышал бы человек. Рысь стала следить за этим звуком.
Обоняние у рысей, как и у всех кошек, развито слабее, чем зрение и слух. Поэтому рысь не чуяла запаха, но уже слышала звуки, которые издавало неведомое существо, двигающееся в лесу.
Ветер дул от рыси в сторону этого существа, и если бы это шел зверь с хорошим обонянием, он бы почувствовал врага и понял бы, навстречу какой опасности он идет. Но существо не чуяло запаха рыси, потому что это шел человек.
«А не повернуть ли обратно?» И Васины лыжи будто сами собой пошли медленнее.
Замерзшие кровинки, которые совсем редко попадались по пути, стали попадаться чаще. Наверное, место, где соболь боролся с обидчиком, было близко.
«Нехорошо получится, если вернусь, — подумал Вася, — отец спросит, в чем дело, а мне ответить нечего».
Шш-у… шш-у… шш-у… — шуршат лыжи.
Соболиный след вывел на полянку, а на ней — мертвый, прикрытый снегом заяц.
Сбросил Вася снег лопаточкой лыжной палки.
Заяц лежит окоченевший, неподвижный. Вокруг — следы. Похоже, что волки вокруг зайца топтались. Целая стая!
«Погоди, погоди! — успокаивает себя Вася. — Если это волки, почему же они зайца не съели? Так волки не делают!»
А следы вокруг, точно, на волчьи похожи.
Смотрит Вася на отпечатки. Вот четыре пальца вдавлены в снег, вот пяточная подушечка. Когтей не видно. Рысь по-кошачьи когти втягивает.
Вася оглянулся — никого. Шагнул в сторону и замер. С дерева в упор смотрят круглые немигающие бледно-желтые глаза рыси. Ствол Васиного карабина пополз вверх…
От кипящего котелка вкусно запахло вареным мясом.
— Пшено сыпал? — спрашивает Макар.
— Я пшено… — начинает Игнат.
И вдруг «бум-м…» — далеко-далеко стукнул выстрел.
Остановился Игнат. Зажал в руке мешочек с крупой.
Тишина. Мертвая тишина над тайгой, и только сучья в костре потрескивают да в котле бурлит.
— Чего стрелял? — удивляется Игнат. — На-ка, дайте в ответ!
Взял Макар карабин, выстрелил вверх. Передернул затвор, выстрелил снова. И еще раз.
Слушают братья. Тайга молчит. Отзыва нету.
— Сходи, Макар, — спокойно говорит Игнат. — Узнай, чего парнишка стрелял. Да, пожалуй, я тоже с тобой пойду.
Зря стрелял Вася. Рысь не бросилась бы на него. Встречи с человеком она избегает, и если бы он осторожно отошел, то там, где уже пролилась кровь зайца и соболя, не прибавилось бы крови рыси и человека.
Но Вася выстрелил.
Рысь кинулась на него со всей ненавистью и отчаянием раненого хищника.
Левой рукой, согнутой в локте, Вася прикрыл лицо. В нее и вцепились рысиные зубы. Когти передних лап рванули Васино плечо, когти задних полоснули сверху вниз по ватной телогрейке, перервали ременный пояс, на котором висел охотничий нож.
