— Не бойся, Гарик, тут все свои! — со смехом сказал Серёга. — Стоим и раскаиваемся.
— Ты не думай, — просительно начал я. — Я теперь сам…
— Ладно, чего там! — сказал Сергей, подталкивая меня к калитке. — Все законно. Вечером поговорим.
— Хорошо, — сказал я ему. — Хорошо. Ты когда придешь? Мама мед купила.
В это время кто-то сзади пнул меня ногой. Я виновато улыбнулся Серёге и обернулся. Теперь я стоял спиной к нему, и, наверное, это он пнул вторым. Ребята окружили меня кольцом. Всех их я знал уже много лет. Моргая, я растерянно смотрел на них и поворачивался от одного к другому. Пока тот, на кого я смотрел, ласково улыбался мне, другой, сзади, изо всех сил пинал меня. Даже Ира Грушева пнула меня.
Мне было не больно, но как-то очень обидно.
— Ребята, перестаньте! — крикнул вдруг Мишка.
Я и не заметил, как они с Гуреевым вышли из-за угла.
— Гарик, отряхни пальто и иди домой, — с брезгливой жалостью сказал Мишка, подходя ко мне. — Повернись, я тебя почищу.
Только тут я заплакал. Всхлипнув, я бросился на ребят и замахнулся портфелем. Они со смехом разбежались.
— Подонки! — крикнул я плача. — Вот отравлюсь, тогда узнаете.
И изо всех сил побежал к калитке.
Я бежал, всхлипывая, и придумывал, как буду мстить. Я весь трясся от злости и отчаяния. Мне хотелось придумать что-нибудь такое, чтобы им всем стало стыдно: и Мишке, и Серёге, и Геннадию Николаевичу.
В нашем дворе, на столике, врытом в землю (летом за ним допоздна резались в домино), сидели Перец и сын управдома Василий Марасанов, которого все ребята с улицы звали просто Марасан. Они смотрели на меня и посмеивались. Я понял, что они все видели: наш двор отделялся от школьного высоким решетчатым забором, какие бывают на теннисных кортах.
— Здо́рово ты на них чемоданом замахнулся! — крикнул мне Перец и так лихо цыкнул сквозь зубы слюной, что она отлетела словно от щелчка.
Марасан лениво ухмыльнулся, переложил папиросу в левую руку, а правой, не глядя, надвинул на глаза Перцу его кепку с маленьким козырьком и пуговицей на макушке.
Марасан был грозой нашей улицы. Больше всех боялись его ребята вроде Перца, которые вечно увивались возле него и подражали ему. Марасан был невысокого роста, но такой широкий, что казался похожим на квадрат.
Мама не раз доказывала мне, что с Марасаном лучше не связываться. Она всегда вспоминала один и тот же случай. Однажды — это было летом — Марасан появился в нашем дворе растерянный и в сопровождении какого-то иностранца. Тот был в темных очках и разрисованной рубахе навыпуск.
— Вот, — сказал Марасан старушкам, гревшимся на солнце, — собрался человек в кино, и на тебе! Привязался ко мне возле ворот этот папуас. Отстал от своих интуристов, чтобы наш двор посмотреть. А мне с ним возись.
Старушки всполошились.
— Вася! — в ужасе воскликнула одна из них, замахав руками на Марасана. — Как ты при нем разговариваешь?!
— А что? — лениво усмехнулся Марасан. — Он же по-русски ни бе ни ме. Вот я ему сейчас скажу… Ты, жертва английской колонизации, Советский Союз — карашо?
— Карашо! — обрадованно подхватил иностранец.
Он был черный, длинноволосый, и, наверное, поэтому Марасан решил, что он с Востока.
— Видите? — засмеялся Марасан и отошел в сторону.
Старушки начали шепотом объяснять иностранцу, что Марасан — плохой и опасный человек.
— Карашо, — кивал головой иностранец. — Здравствуй, до свиданья, сувенир.
Вокруг уже собирались любопытные.
— Дайте ему сувенир, — сказал Марасан, — а то не отстанет. — Он достал из кармана трешку, что-то нацарапал на ней карандашом и протянул иностранцу.
Тот, обрадовавшись, приложил ее ко лбу, к губам и начал внимательно рассматривать. Кругом заволновались, стали доставать бумажные деньги и писать на них разные приветливые слова. Я тоже выпросил у мамы рубль и написал на нем по-английски: «дружба».
А вечером выяснилось, что это был вовсе не иностранец, а просто айсор из соседнего переулка и что их с Марасаном потом видели в пивной. Там этот айсор вынимал из кармана деньги, которые мы ему подарили, и кричал на чистом русском языке:
— Еще две порции раков!
Поэтому-то мама и говорила, что от Марасана лучше держаться подальше.
Я тоже опасался Василия и всегда старался пройти мимо него побыстрее, хотя он часто кивал и подмигивал мне. Мама говорила, что он заигрывает со мной, так как хочет, чтобы мой папа — главный инженер парфюмерной фабрики — устроил его на работу. Управдом уже несколько раз просил об этом мою маму. Но мама ссылалась на отдел кадров и говорила, что Алексей Степанович (так зовут моего папу) ничем помочь не может.
Спрыгнув со стола, Перец загородил мне дорогу.
— Чего молчишь? — спросил он вызывающе. — Марасан, выдать ему раза?
— Пусти! — буркнул я, едва сдерживаясь, чтобы опять не заплакать.
Марасан нащупал позади себя спичечный коробок и вдруг с силой запустил его в Перца.
— Геть отсюда, козявка! — прикрикнул он (Перец предусмотрительно отошел). — Гарька, — обратился он ко мне, — погоди домой ходить. Отдышись сначала, а то мамаша догадается.
Я исподлобья взглянул на него и медленно побрел к дому. Марасан спрыгнул со стола, догнал меня и за плечо повернул к себе.
— Вот шпана! — со злостью сказал он, всматриваясь в мое заплаканное лицо. — Все на одного, а? Ну, попадись они мне!.. На платок. Вытрись.
— У меня свой есть, — проговорил я тихо. — Спасибо.
Я был поражен. Марасан угадал именно то, что меня больше всего обидело. Никогда бы не подумал, что этот грубый, некультурный парень (проучившийся только шесть классов) может быть таким проницательным. Если бы Марасан заговорил со мной сочувственно или с улыбкой, я счел бы это насмешкой. Но он искренне злился, и я готов был поверить, что он действительно жалеет меня.
— У меня есть свой платок, — сказал я ему, икая. — Спасибо. Все на одного, где же мне справиться?
— Гарька, ты бы пальто почистил, — подходя, посоветовал Перец. И заискивающе спросил у Марасана: — Догнать, что ли, Серёгу этого? Дать по сопатке?..
— А ты его знаешь? — спросил Марасан, гася папироску о каблук.
— Учились вместе. Мы же с Гарькой в одном классе были.
— Покажешь потом, — сказал Марасан. И приказал: — Тащи щетку!
— А? — не понял Перец. — Какую?
— Не знаешь, чем пальто чистят?
Перец обиженно посмотрел на Марасана и пошел к дому.
— Не надо, — слабо запротестовал я.
Но Марасан только потрепал меня по спине и крикнул Перцу:
— Живее!
Перец побежал. Марасан кивнул на него и рассмеялся.
— Во рывок, видал? Надень ему трусики — рекорд установит.
Я тоже рассмеялся, чтобы доставить удовольствие Марасану.
Мне сделалось почему-то спокойно и легко. Я со злорадством подумал, как притих бы наш восьмой «г», если бы увидел, что я как равный разговариваю с самим Марасаном.
Потом в окне нашей кухни стукнула форточка, и голос мамы строго позвал:
— Гарик! Домой!
— Сейчас, — откликнулся я недовольно.
Мне уже не хотелось уходить от Марасана. Заметив это, он сказал:
— Не, Гарька, так не годится. На мамашу дуться — последнее дело. Дай-ка я тебя почищу!
Он придержал меня одной рукой и стал отряхивать мое пальто.
— Будь у меня такая мамаша, я, брат, человеком бы стал. Два института бы окончил. Ну вот, порядочек. Жми теперь.
Я подымался по лестнице, полный самых дурных предчувствий.
Мама слишком меня любит — вот в чем беда. Даже не верится, что на свете может существовать человек, достойный такой любви. Я, во всяком случае, не достоин. Папа говорит мне об этом прямо и недвусмысленно каждый раз, когда я провинюсь. Он заходит в мою комнату и начинает перечислять все то, чем для меня пожертвовала мама. Ей, например, предлагали работать бухгалтером в райисполкоме. Это намного интереснее теперешней ее службы в домоуправлении. Но мама отказалась. Только потому, что сейчас она может среди дня прибежать и накормить меня обедом.
Потом папа обязательно вспоминает историю с пианино. Восемь лет назад мы выиграли по облигации крупную сумму. Мама настояла на том, чтобы купить не котиковую шубу для нее, а пианино для меня. С самого моего рождения она мечтала, что я буду музыкантом (и хотя очень скоро выяснилось, что у меня нет слуха, мама до сих пор не решается расстаться с инструментом).
Перечисляя мамины жертвы, папа всегда приходит в негодование. Он приказывает мне два часа сидеть в комнате и ничего не читать, — в нашей семье изобретено для меня такое наказание, — а потом уходит к маме. Я слышу, как он гремит за дверью, что завтра же продаст пианино и купит маме модную шубу из опоссума. Кроме того, из каждой получки он будет откладывать деньги, чтобы отправить маму на курорт.
