Ещё до войны наш папа ездил в областной город и привёз нам оттуда и синего, и зелёного. Хорош, но малина наша лесная слаще.
А собирать её, знаете, как надо? Привязать нужно бадейку или кузовок к поясу и брать обеими руками. Оберёшь одну малиновую ветку — вот и четверть бадейки. За другую берись. Скоро все кузовки, все бадейки и ведёрки наполнились доверху, сами мы поели вдоволь и — домой.
Назад-то мы медленней шли: солнце уже поднялось и грело жарко. Я две бадейки через плечо повесила, в правой руке лукошко, а в левой Доськино ведёрко несла. Вовка полный кузов нёс и всё руки менял, перекладывал из одной в другую: тяжёл, видно, кузовок был.
Сушили малину мы на крыше сарая. Сперва сена насыпали, покрыли его чистой ветошью, рассыпали по ней малину, а сверху старой марлей легонько прикрыли и положили по краям камни, чтобы не унёс нашу малину ветер.
Солнце в июле жаркое, за два дня высушило ягоду. А какую не до конца, та в печке за ночь досохла. Мы её рассыпали в холщовые белые торбочки: душистый будет у солдат чай!
Баба Дуня только пятую пару носков связать успела, а тут и пришла в сельсовет машина, и стали матери укладывать в неё солдатские подарки. Всего принесли, чего только смогли: и холста на портянки, и носки шерстяные, и варежки. Огурцов собрали и помидоров позеленей. Машина побежит быстро, ей у семафора стоять не надо, довезёт овощи свежими. Баба Дуня напекла отличных лепёшек, и всё старалась получше пристроить их, чтоб не раскрошились на быстром бегу машины.
Много народу пришло провожать машину с подарками: все ребята и женщины собрались. Мужиков-то раз-два и обчёлся. Воюют мужики.
Всё сложили, всё погрузили. И ушла машина на фронт, повезла подарки дорогим нашим героям-воинам.
Вы, может, думаете, что мы не знали про тимуровцев? Всё знали. И по радио слушали, и в «Пионерской правде» читали. И сами хотели стать тимуровцами. Но не догадывались, как начать.
Придумали с Вовкой бабе Дуне дров наколоть, а она — кричать!
— Бросьте топор! Ноги себе покалечите!
— Баба Дуня, я же дома всегда колю, — умоляет её Вовка, но она и слушать его не хочет:
— Дома делай, что вздумаешь, а у нас вон какой топор! И тяжёл он, и остёр! Узнает дед Матвей, что я вам его давала, голову мне оторвёт!
— Баба Дуня, ведь вы же солдатская мать, и мы хотим вам помочь, хотим быть тимуровцами, как все пионеры, — толкую я.
— Ладно, помогите, — усмехается баба Дуня. — Вон в печке каша стоит, идите-ка поешьте.
Мы — с радостью: каша-то нынче бывает не всякий день, да к тому же ещё молочная. Хороши тимуровцы, а?
И вдруг моя мама говорит:
— Тоня совсем замучилась: Ваське-то второй год пошёл, а не ходит он, даже и не стоит ещё. Витюшке самому впору в садик ходить, а он малыша воспитывает: и кормит его, и на руках таскает.
Я не стала спрашивать маму, почему шестилетний Витя должен воспитывать годовалого Васю, всё было понятно. Очень молодая их мама была эвакуирована к нам, кажется, из города Орла. Деда с бабой при них не было, папа их воевал. Тоня получала по карточкам хлеб, но одним хлебом разве проживёшь?
Она посадила огород, а огород и полить, и выполоть надо. Ходила в колхоз, зарабатывала трудодни.
Конечно, ей помогали. Поселили их в хорошей, крепкой избе, из которой перед самой войной уехали хозяева работать на Дальний Восток. Без молока дети тоже не сидели, — и председатель выписывал, и бабы носили. А вот присмотреть за мальчишками было некому: молодые в колхозе заняты, старые — при своих домашних делах и внучатах. Баба Дуня к ним забегала, но у неё корова и куры, и за своими внуками присмотреть надо.
— Вот кому нужно помочь. Туда и идите, тимуровцы, — сказала мама.
И мы пошли. Но сперва, по маминому совету, сходили к нашей старенькой докторше Анастасии Ивановне. Мы сказали Анастасии Ивановне, что будем смотреть за Васькой, и спросили её, что нужно делать, чтобы он поправился и стал ходить.
Анастасии Ивановне теперь трудно: на два села одна. Но она сходила к Тоне в избу, посмотрела Ваську и сказала, что ему нужно солнышко и тёплое купанье. И объяснила нам, как это всё сделать.
К стр. 29
— И кормите его сами. А то, знаете, Витя его как следует не накормит, — усмехнулась Анастасия Ивановна.
Было жарко. Мы притащили с реки два ведра песку и высыпали его во дворе на траву, там, где солнышко греет. Тут же поставили корыто и налили его почти до краёв водой. Через час и вода, и песок стали горячие. Мы принесли Ваську, сняли с него рубашонку и посадили его в корыто. А ещё раньше я пустила туда Доськину резиновую уточку и собачку. Они плавали, а Васька шлёпал по воде ручонками, смеялся и кричал: «Ай-я! Ай-мама! Ай-га-ва!» А потом вдруг запел песню: «А-гу-гу! А-га-га!» Мы и не знали, что он так может, и вообще таким весёлым его никогда не видели. Раечка — она была вместе с нами — принесла из избы мочалку, кусочек мыла, и мы стали мылить и тереть Ваську, и он всё терпел. Напоследок осталось помыть головку. Раечка намылила Ваське волосики, и тут он вдруг заворчал.
— Ты чего ворчишь? — спросила Раечка.
— Наверно, мыло попало ему в глаза, — догадалась я. Набрала горстью воды и хотела промыть Ваське глазки. Но он вдруг громко заплакал и стал крутиться в корыте. И такой он был мокрый и скользкий, что удержать его было очень трудно. Я Ваську держала, Раечка поливала ему головку, а он вертелся и бился, как рыбка.
— Осторожно, — закричал Вовка, — опрокинете корыто!
Но было уже поздно. Корыто опрокинулось, вода хлынула на траву и вылилась вместе с Васькой, который выскользнул у меня из рук.
Во двор вошла баба Дуня. Она как раз шла по улице и остановилась поглядеть на нашу работу. Она ловко подхватила барахтавшегося в траве Ваську, закутала в фартук и стала вытирать.
— Голубчик ты мой, — приговаривала баба Дуня. — И до чего же ты добрый парень! С водой тебя выплеснули няньки, а ты не кричишь и не ругаешься…
Чистенького и беленького, как снежок, Ваську мы положили на горячий песок и грели его
