спрашивает:
— Вы что так смеётесь-веселитесь, может, война кончилась, а по радио сообщить забыли?
Тётя Граня ему отвечает:
— Нет, Иван Прокофьевич, война не кончилась. Да не всё же плакать и горевать. Радость у нас!
— Какая же у вас радость? Может, со мной поделитесь? — спрашивает председатель.
Тётя Граня ему говорит:
— А вот дети наши живы-здоровы, растут и в работе нам помогают. Разве ж это не радость?
— Ну-ну, — сказал председатель. — Пускай помогают. — И поехал дальше.
А тётя Граня взялась за своё дело. Вот и тяжко у неё на душе, страшно, что нету от мужа писем, а не плачет она, не жалуется, ещё других в горе поддерживает, — такой у неё характер.
После обеда мы перемыли посуду и хотели ещё поработать, но тётя Граня сказала:
— Хватит. А то потом спины не разогнёте. Да и все столы огуречными семенами заняты, сушить больше негде. Послезавтра придёте, и будет в самый раз: и огурчики новые созреют, и семена высохнут, сложим их в ящики.
Шли мы домой усталые, но всё равно пели песню. Эта песня всем людям была знакома, и припев у неё был: «Пусть ярость благородная вскипает, как волна! Идёт война народная, священная война».
А война в ту пору уже гремела и дымилась совсем недалеко от нас, и не видно было ей конца, и страшно было думать о сражавшихся на фронте близких людях.
На другой день мы с Вовкой снова жали и таскали траву своим коровам, но разговор у нас был всё о канунешнем дне.
Потом мы снова работали на огурцах, а через неделю перешли на помидоры.
Однажды Вовка позвал меня в поле, где убирали пшеницу.
Пришли мы и видим картину: идут наши малыши по полю и ищут обронённые колоски. Наклоняются, подбирают и складывают в пучочки. А сами такие серьёзные, такие заботливые! Я всё-таки не стерпела и засмеялась.
Вовка рассердился и говорит:
— Тебе всё смех!
А я разве виновата, что такая смешливая?
Вечером наша черноглазая Доська, конечно, стала хвалиться. Говорит:
— Я больше всех собрала! Галина Васильевна сказала, что я тридцать колосков собрала. И все такие толстые! Галина Васильевна говорит: «Надо хлеб беречь! Тогда и на фронт, и всем хватит».
КРАСНА ЯГОДА, МАЛИНКА МОЯ…
Наш директор снова собрал всех нас в школе и сказал:
— У нас новость. Через неделю из районного центра пойдёт на фронт машина с подарками. Обещали и наши захватить, если мы к тому времени приготовим.
— Всё приготовим, — сказала учительница Клавдия Михайловна. — Только скажите, Иван Петрович, что можно послать.
— А что сами придумаете. Что получше у вас есть, то и шлите, — ответил Иван Петрович. Он долгих собраний не любил и сказал, что можно расходиться.
А вечером в нашем дворе снова собрались люди и стали думать, какие же всё-таки готовить подарки.
Баба Дуня сказала:
— Я вот четыре пары шерстяных носков связала и всё думаю: когда же это они на фронт попадут?
— Теперь уже скоро, — откликнулась тётя Граня.
— Знаю. Придёт осень, на дворе холодно, в окопах сырость. Валяные сапоги солдатам ещё не скоро дадут, и ноги у них стынут. А натянут ребята мои носки, им и в кирзовых не зябко будет. Если успею, ещё парочку свяжу.
У тёти Кати, мамы полевого бригадира нашего, и у Клавдии Михайловны бумазея нашлась на портянки, а наша мама захотела ещё новый ручник послать, тот, что перед войной вышивала.
— Санюрке в приданое, — пошутила она.
Баба Дуня махнула рукой:
— Санюрке твоей ещё расти и расти! А вырастет — такую красавицу да умницу, дочь отецкую, и без приданого возьмут.
«Красавица!» Никто никогда мне такого не говорил. Вовка-то слышал ли?
Я глянула на него, а он обернулся и показал мне язык… А я-то думала…
Маму попросили, и она вынесла показала полотенце. А оно белоснежное, петушками вышито и тонким кружевом своего вязанья обшито.
— Таким ручником Герою Советского Союза утираться, — сказал кто-то.
— На войне все герои, — сказала баба Дуня и вспомнила, что в правлении обещали выписать муки солдатам на лепёшки. — Я испеку, а вы, бабы, тащите — у кого пахтанье есть или сметанка. Лепёшки будут рассыпчатые и сладкие.
— Молочка, жалко, нельзя послать, а оно теперь густое, — загрустила тётя Катя.
А Клавдия Михайловна сказала:
— Молока нельзя, а творог можно. Принесите свежего, мы его просолим, сложим в чистый деревянный ушат, и дойдёт творожок отлично.
— Может, яблоки сухие у кого-нибудь найдутся? — спрашивает баба Дуня. Но яблок сухих ни у кого не было, летошние съели, а нонешние ещё на деревьях висят, зреют.
— Малинки бы насушить, — догадалась баба Дуня. — Из сушёной малинки чай вкусный! А простудится кто-нибудь из ребят, да напьётся малинового чаю — вся хворь из него уйдёт.
Тётя Граня покачала головой:
— Малинка-то в лесу. Пустит ли нас председатель в такую горячую пору гулять по лесу?
— Вас не пустит, так мы сходим, — откликнулся Вовка. — Завтра на огороды нам не идти, свободны мы. Подхватим кузова и ведёрки, только вы нас и видели…
Только они нас и видели! Ещё пастух коров не погнал, а мы уже вышли из села. Роса большая была, так мы, чтоб не очень вымокнуть, шли не табунком, а цепочкой по тропинке, друг за дружкой. Огородами прошли — тут и лес. На опушке заяц нас поджидает. Шубка у него серая, лапки белые и хвостик будто снежок. У меня в сумке морковка была. Хотела я подманить зайчишку, да где там! Как задал косой стрекача! Будто во сне его увидели.
Малинник от опушки не очень далеко, и ведёт к нему всем известная дорожка. Прежде-то она проторённая была, утоптанная, а нынче заросла травой: некогда людям топтать в лесу стёжки-дорожки, другие их одолели заботы. Война.
Знаю, что есть на свете леса роскошнее и богаче нашего, но для меня мой лес всегда самый лучший. Особенно по утрам, когда просыпается каждый листок, каждая травинка. Сияют умытые росой ромашки, синеют колокольчики, и мёдом пахнет золотистая кашка. А птицы! Они поют, заливаются на разные голоса и как будто приветствуют нас: «Идите быстрей! Шагайте смелей! Никто не обидит вас в нашем лесу».
Малины созрело много. Была тёмно-розовая, того цвета, который и называют малиновым. Была алая, сизая, даже белая попадалась, и вся такая спелая, что сама отрывалась от стерженьков и падала нам в ладони. А ветки, покрытые ягодами, были тяжёлые, как виноградные грозди.
Мы с Доськой ели один раз виноград.
