остроумный, тебе на язычок не попадайся. Но вот что меня интересует: ты ведь тоже не знал, что это модель, так ведь?
— Не знал, — сказал Дима.
— Не знал, что это модель, и был уверен, что это не кондор. Что же ты тогда думал: что это было такое?
Дима перестал обмахиваться кепкой:
— Я… я вообще ничего не думал… Я…
— Постой, постой! Как же это «ничего не думал»? Не думает дерево, камень, улитка, но человек-то всегда что-нибудь думает.
Моделисты негромко засмеялись. Дима покраснел.
— Я, конечно, видел, что это похоже на птицу, но я же знаю, что таких больших птиц не бывает.
Полковник смотрел на Диму, чуть улыбаясь:
— «Похоже на птицу, но таких птиц не бывает». Стало быть, перед тобой было некое загадочное явление. И ты даже не попытался его исследовать. Так?
Дима молчал. Молчали и люди, окружавшие его, ожидая, что он ответит. Но Дима так ничего и не ответил.
— Какое же ты имеешь право смеяться над товарищем? Ты вот сидел сложа руки да критиковал, а он в это время действовал. Он-то был уверен, что это какое-то живое чудовище, и не побоялся выйти на него с дробовиком. Пусть он ошибался, но он был героем в тот момент, отважным исследователем, а ты кем был?
— А в результате модель всё-таки нашлась, — вставил кто-то из моделистов.
— Да, — подхватил полковник, — модель нашлась. Её вчера выпустили перед самым закатом солнца, не рассчитывая, что она улетит далеко. Но она пошла и пошла… Лётчик, погнавшийся за ней, потерял её: солнце в глаза светило. Модель рекорда не поставила, но результат показала хороший.
— А окажись твой друг таким же, как ты, знаешь что могло случиться? — сказала женщина в комбинезоне. — Первым порывом ветра модель бы сбросило в реку — и поминай как звали!
— И не было бы у Аббаса ни модели, ни ценного подарка, — вставил кто-то из моделистов.
— Аббас, скажи спасибо охотнику!
— Аббас, извинись!
Аббас взял Васину руку и дважды сильно тряхнул её.
— Спасибо! Извиняюсь! — сказал он.
Моделисты начали расходиться. Полковник снова обнял Васю за плечи.
— Ты на самолёте летал? — спросил он.
Вася покачал головой.
— Ну идём, я тебя устрою.
Через пять минут жизнь планёрного старта шла обычным порядком.
Моделисты бегали по полю, таща за собой планёры на длинных тонких шнурах — леерах. Белые, голубые, жёлтые, синие птицы взмывали в небо и, отцепившись от лееров, начинали парить.
Дима, хмурый, насупленный, брёл по аэродрому, сунув руки в карманы брюк. Иногда он приостанавливался, подымал плечи и негромко произносил:
— Глупо!
Раздался рёв мотора. Низко над Димой промчался учебный самолёт, на котором летел Вася.
У Лоди была одна слабость: ему так хотелось прослыть храбрецом, человеком исключительным, прошедшим огонь и воду, что он иной раз не мог не приврать.
Когда в пионерском лагере устраивали прогулку на лодках по реке, он всем своим видом давал понять, что ему скучно катанье в «этой посудине для сухопутных крыс и маменькиных сынков». Если проходил пароход и лодки начинали покачиваться, а девочки весело и немного испуганно пищать, Лодя нарочно ещё сильнее раскачивал «эту посудину» и говорил:
— Попробовали бы вы пять баллов на Чёрном море!
— А ты пробовал?
Лодя кивал головой и рассказывал о том, как он, взяв потихоньку лодку, прошёл в пятибальный шторм из Третьего лагеря Артека к Нижнему лагерю, чуть не разбившись по дороге о скалу Султанку.
— Ничего страшного нет. Не теряйся — и всё в порядке. Струсил — тогда играй похоронный марш, — заканчивал он.
Особенно Лодя старался поразить своей отвагой двенадцатилетнюю Машу Брыкину из второго отряда девочек. Ей он рассказывал о том, как он собственными руками задушил напавшего на него бешеного фокстерьера, и о том, как они с отцом заблудились однажды в пустыне Кара-Кум и спаслись только благодаря его, Лодиной, находчивости. Маша всему верила. Её круглое, очень смуглое лицо со вздёрнутым носом застывало от ужаса, большие карие глаза неподвижно смотрели на худого Лодю. Временами она перебивала рассказчика и взволнованно спрашивала:
— Нет, Лодька, ты сознайся: неужели… неужели ну вот ни капельки не было страшно?
— Что ж тут страшного! — пожимал плечами Лодя. — Не теряйся — и всё.
Маша от избытка чувств мотала головой, и толстая золотистая коса била её по плечам.
— Нет… нет, Лодька… Ты… ты какой-то особенный! Ты просто человек без нервов!
Сердце Лоди приятно замирало от таких слов. Он начинал мечтать о том, как бы на деле доказать Маше, что он «человек без нервов».
Однажды под вечер Лоде и Маше поручили сходить в соседнюю деревню и пригласить на костёр председателя колхоза, получившего звание Героя Социалистического Труда.
До деревни было километра полтора. Слева вдоль просёлочной дороги тянулось поле овса, справа вплотную к дороге подступал лес. У самого края росли молодые светлозелёные ёлочки; за ними, словно охраняя малышей, стояли взрослые ели с тяжёлой синеватой хвоей на опущенных ветках.
Маша то и дело замедляла шаги, всматриваясь в глубь леса.
— Угадай, насколько тянется этот лес? — говорила она. — Не знаешь? До самой железной дороги, больше чем на двадцать километров! Евстигней Иванович, начальник лагеря, сказал, что если кто-нибудь из ребят пойдёт в этот лес без вожатых, то его сразу отправят к родным. Знаешь, почему? Потому что в этом лесу не только ребята, а даже здешние колхозники иной раз плутают: кружат, кружат, а выйти не могут.
— Тоже мне лес! Ты настоящего леса не видела, — отвечал Лодя и уже обдумывал новый рассказ о своих приключениях в Уссурийской тайге.
Овёс кончился.
Дорога отошла от леса и потянулась наискосок через луг. В конце луга виднелись крестьянские бани, за ними — огороды с прямыми рядами картошки, за огородами — избы под высокими вётлами. На лугу, шагах в пятнадцати от дороги, пасся большой, чёрный с белыми пятнами бык, привязанный к стволу одинокой берёзы. Поровнявшись с быком, ребята остановились.
— Берендей, — почтительно сказала Маша.
Лодя молча кивнул.
— Его неделю тому назад в колхоз привезли. В стадо его ещё не пускают.
— Знаю. Карантин, — сказал Лодя.
— Его
