заметил грустные морщинки у рта, какие у нее бывают не только строгие, а и озорные порой глаза. Он стал видеть, как много бабка трудится: и в колхозе поспевает, и по дому, и в огороде. Заметил даже то, что бабка ходит чище и опрятнее других старух.
— Сколько тебе лет? — спросил он однажды.
— Да уж седьмой десяток на размен пошел.
— Это сколько же? — не понял Вовка.
— Шестьдесят один на днях стукнул.
— Когда на днях, чего ж ты не говорила?
— А зачем?
— Ну… подарок бы принес.
Бабка невесело усмехнулась.
— Чему радоваться-то.
Совсем незаметно они подружились. Вовке даже нравилось, что бабка не церемонится с ним, как с маленьким, разговаривает на равных. И он с ней мог поделиться своими сомнениями, огорчениями.
Летом они несколько раз ходили за ягодами, за травами. Бабка показывала ему целебные травы, учила.
— Смотри, подорожник. Вот как нарвет где, эти листочки на рану приложи — за ночь все вытянет. Он холодный, и боль успокаивает и грязь высасывает. Полезный листок.
В лесу она была как у себя в огороде: каждая травинка, каждое дерево были ей знакомы.
То выкопает какой-то корешок — калган, говорит, от живота, то объяснит, что девясил потому и называется девясилом, что он от девяти болезней силу имеет.
Из большой муравьиной кучи вытащила бутылку, наполненную муравьями.
— Зачем? — спросил Вовка.
— От ревматизма. Видишь сколько за два дня набежало: я им туда сахарку подсыпала.
— И все-то ты знаешь.
— Никто всего не знает, — весело откликнулась бабка. — А я-то уж и вовсе на грядке выросла, откуда мне что знать.
Она стала рвать и складывать в мешочек ромашку без венчиков, что росла вдоль дороги.
— А это для чего?
— Для запаху. Ее всякая нечисть в доме боится — клопы, тараканы.
Вовка вспомнил:
— Баб, а как ты кузнеца вылечила?
— Какого кузнеца?
— Да вашего. Он все головой мучился, по врачам ездил, а потом ты вылечила.
— О господи, я уж и забыла. Надо ж как помнят люди. — И по голосу ее чувствовалось, что она этим довольна. — Да как вылечила… Сам видишь, что с травами я знакома. Мать моя знахарка была, вот и выучила меня. А кто верит, того и совсем легко лечить.
— А он врачам не верил, что ли?
— Тут другое. Врачи лекарствами лечили, ну а коли лекарства не помогли, я и смекнула: надо верой лечить. Травки хорошей на воде настояла: «Пей, — говорю, — через три дня все пройдет». Ну, а как колдовке не поверить, — усмехнулась бабка, — поверил. А раз поверил, так и прошло.
Вовка засмеялся.
— А как ты узнала, что тетя Паша про мужа думала? Узнала, что он с подарками приедет?
— Ну это уж совсем пустяк. Смотри глазами, примечай, сам все знать будешь. Иду я это, смотрю, она белье на плетень навешивает, а взяла мужнюю рубашку и призадумалась. Лицо темнеть стало. Понятно чего: муж-то ее красавец, не то, что она. А я-то его сызмальства знаю, на плохое не пойдет. Ну и сказала: «Муж-то, поди, домой едет, а ты невесть чего про него в мыслях держишь». Глядь, а он и в самом деле приехал.
За эти годы Вовка совсем деревенским стал, и силы прибавилось, и никакая хворь его не берет. Отец, когда приезжает, не нарадуется.
— А я, мать, боялся, что сын у меня кисляем будет. Спасибо тебе, направила хлопца.
— Да уж, спуску ему не давала.
И бабка с гордостью смотрела на Вовку.
Вовка степенно помалкивал.
Отец у Вовки был рыбак. Настоящий, не то что те, которые с удочками. Он работал на рыболовном траулере в Мурманске. Работа нелегкая. Вовка это знал. И отец подолгу не бывал на суше, подолгу не виделся с Вовкой.
Пока мать была жива, жили, как и другие семьи рыбаков, ожиданием встречи. Но когда мать умерла, отец отвез его сюда и сам приезжал только в отпуск. Он приезжал уже два раза и этим летом тоже должен был приехать. Но телеграммы от него все не было и не было. Обещал приехать в июне, а уже пошла вторая половина июля.
— Ты чего это сегодня до звезд прибежал? — удивилась бабка. — Не заболел часом?
— Не-е… Из-за Тайки все переругались.
— Эвона. Чего бы это?
Вовка рассказал, как все было.
— Кто ее знает, отчего она такая, — выслушав его, сказала бабка, — может, и в самом деле нервенная — отец у нее… сам знаешь. А может, в деда пошла. Ох и колкий мужичишка был, царствие ему небесное.
— А что нам с ней делать?
— Меня чего спрашивать? Сами и разберитесь. Даром, что ли, шесть зим в школу бегали?
Вовка решил завтра же поговорить с Митькой. Он не мог понять, почему тому приспичило заступаться за Тайку, втягивать ее в игру. Совсем недавно он первым врагом ее был. Тут что-то есть. Только что — надо узнать.
С этим он и уснул.
Утром, полив грядки, он побежал к Митьке. Но тетка Наталья — мать его — сказала, что он ушел на рыбалку. Она всегда приветливо встречала ребят и тут тоже угостила Вовку пирожком с морковкой, спросила:
— Батяня пишет?
— Ничего нет. Обещал приехать, а сам все не едет.
Он охотно разговаривал с ней: тетка Наталья нравилась ему не только потому, что никогда не ругалась на ребят, охотно пускала в избу. Она расспрашивала про жизнь, про отметки, и видно было, что это ей интересно. А еще она правилась и потому, что, по Вовкиному разумению, она была красивой женщиной. Хотя по сыну вроде немолодая, а как пойдет в кино, в клуб, не отличишь от девчат, такая же стройная, легкая. И глаза у нее, как и у Митьки, удивляющие всех — светлые-пресветлые, а от густой каемочки черных ресниц словно даже и совсем прозрачные.
— С бабушкой-то как, не ссоритесь?
— Всяко бывает, — улыбнулся Вовка.
— Она у тебя хорошая, ты ее не обижай, — тоже улыбнулась Наталья. — А ты, часом, не знаешь, Митька чего со вчерашнего пасмурный такой?
— Не знаю, сам спросить хотел. Вчера из-за Тайки ему попало. Так вы говорите — он на Вороне?
— Там. Сбегай к нему, если хочешь. Пирожков снеси, пока теплые. А мне пора.
Она повязала платок, сразу сделавший ее старше, и вместе вышли.
Вовка знал, где искать друга, и не ошибся. Митька сидел, пригнувшись над удочкой, и вид у него был нахохленный. Рядом сидел и тоже глядел в воду, следил за удочкой Мурец. Оба они враз
