— А может, нечто извне так сложило нас: меня, запись ‘Ж-М-Ж’, КрАкодила и ту историю. Я не знаю, где тут причина, а где следствие. И никто не знает.
Рассказываю я — и вдруг посреди рассказа в грот Сталкер вваливается, уже изрядно навеселе. Ну, думаю, всё. Сейчас ляпнет — “вот так и рождаются нездоровые сенсуации” — или типа того. Он же не может без этого —
— Но Сталкер молчит.
Я останавливаюсь, смотрю на него — жду, что будет...
: Молчит. Только по карманам курево шарит,—
— И в гроте вновь пауза: хуже той, что была.
И все смотрят на кассету, что я в руках держу. И я на неё смотрю.
— И тут в грот вваливаются Франта с Мамонтом в обнимку, а за ними одновременно Гитарист с Коровиным со своими бандурами наперевес — нагулялись, значит. И Пит с Керосином и остальными чехами.
: Вваливаются — и тоже молчат. Никто ничего не говорит — все смотрят на меня, а я стою столбом в центре грота. Как крепь — только до потолка не дотягиваю.
— Ну, д а в а й ,— хрипло вдруг говорит Сталкер,— ставь е ё . Чего тянешь?..
— И я втыкаю свою кассету в мафон и нажимаю “вкл”. И только тут соображаю, что это — “ZOOLOOK”.
: И тут кто-то ещё протискивается в грот.
— И ещё...
И снова почти все — в Десятке.
И музыка гремит во всю громкость. Я даже не знаю, сколько там ватт получилось... Да не в них дело,—
— Это была не та музыка:
: просто НЕ ТА.
Я — не понял ещё ничего, дурак, думаю: у аппарата питание село — он отдельно от усилителя, от своих батареек питался,— смотрю на индикатор — всё в норме. А музыка продолжает играть: та и не та одновременно.
: В гроте темнота — кто-то погасил все свечи и плекс — только сигареты красными светлячками в темноте парят и так слабо шевелятся,—
— И постепенно я начинаю понимать, что же это мы слышим:
— Да, это был “ZOOLOOK” ‘J-M-J’; он — но и ещё что-то:
: Нечто, чему никто из нас названия не знал. И это неведомое нам подземное нечто словно переговаривалось с музыкой ‘Ж-М-Ж’:
: Из одной колонки был ясно слышен “ZOOLOOK”, а из другой совсем иная музыка, иной звук — будто ответ на то, что было в музыке ‘Ж-М-Ж’. А я сижу меж колонок, меж этой странной — и страшной, и одновременно прекрасной музыкой — дурак дураком меж двух гениев, говорящих через меня, словно по телефонному аппарату, на своём великом языке — и ничего не понимаю.
: Колонки были соединены параллельно.
: Провод-в-провод,—
— И запись была моно.
— Как и магнитофон, и усилитель...
—— Тут КрАкодил показывает мне в темноте свою руку:
— И рука его светится.
: Светится мягким зеленоватым светом перчатка, надетая на неё.
: Гнилушка —
— Он вымазался в светящейся трухе, когда переползал через старую крепь.
Только гниль, что размазана у него по ладони, светится в такт музыке.
— И я уже совсем перестаю что-либо понимать.
Лишь слушаю — и всё.
А потом запись кончилась —
— ‘И НАЧАЛОСЬ КИНО’:
: Все разом кинулись из грота.
— Выход из Десятки один, узкий; возникла давка...
Этот момент я очень плохо помню. Помню только — огромное, безмерное чувство страха, что гнало нас — куда?..
: ПРОЧЬ-ПРОЧЬ-ПРОЧЬ-ПРОЧЬ-ПРОЧЬ-ПРОЧЬ...
< ... >
: ЛАКУНА.
..: Очнулся я вместе с другом Егоровым в Бородинских Полях — есть системка такая по соседству с Десяткой. В голове одна мысль: надо дойти до Белой Колокольни.
Там натёки очень красивые; их ещё Белой Бородой называют... А правильнее — “мундмильхен”, лунное молоко. Место для всего ильинского народа почти культовое — как Сумасшедший Барабанщик в ЖБК или места гибели Шагала и Шкварина; специалисты по карсту, споря о происхождении этих натёков, полагают их весьма целебными — известно только, что к собственно карсту они имеют не самое прямое отношение,—
— НО ПОЧЕМУ ИМЕННО ТУДА???
: Не знаю.
— Идём. Точнее, пытаемся идти.
Дорогу до Колокольни знаем, как свои пять пальцев — с закрытыми глазами бы дошли, и без света,—
: как от Журнала до выхода —
— НО ПОЧЕМУ-ТО МЫ НЕ МОЖЕМ ТУДА ДОЙТИ.
: Всё кружим, кружим, кружим... Как чайники, путаемся меж плит, щелей, шкурников, каменных глыб, крепей, поворотов, развилок...
— И не узнаём ничего вокруг:
: Другая Система. Не Ильи.
Измученные и осатаневшие от этой мистической круговерти, мы с Сашкой буквально падаем на какую-то большую треугольную плиту — каждый у одного из её углов.
: Третьим своим углом плита упирается в стык потолка и стены.
— Всё,— говорит Егоров,— давай бросать монету: идём дальше — или пытаемся вернуться.
: Монеты у нас нет.
И мы не представляем, где находимся.
— Абсолютно. В родных Ильях...
Тогда мы решаем бросить перчатку. И загадываем: если упадёт ладонью вниз — ищем Белую Колокольню; если вверх — ищем дорогу обратно. До грота.
: Бросаем...
Она падает ровно посредине этой плиты.
: В самом центре.
— И одновременно на том конце плиты, что был пустой и как бы упирался в свод, возникает Совершенно-Очумелый Сталкер.
: Полная симметрия.
: Мы сидим молча в вершинах этого тысячетонного треугольника и смотрим на пустую перчатку, которая лежит на боку точно посреди между нами — и показывает нам фигу.
: Так у неё сложились пустые пальцы.
— Где Десятка? — наконец спрашиваю я у Сталкера.
— Там,— отвечает он, немного заикаясь — вместо того, чтоб, как обычно, среагировать: “не брал я твою десятку...”,— я пока упираюсь в неё своей ж...
— МЫ С САШКОЙ БУКВАЛЬНО СМЕТАЕМ ЕГО С ЭТОЙ ПЛИТЫ:
... а потом долго, долго — очень долго — приходим в себя.
: ПОТОМУ ЧТО У ДРУГИХ БЫЛО ЕЩЁ ХУЖЕ.
ГОЛОС ТРЕТИЙ — ПУТЬ В ПРОШЛОЕ:
... мы тащим в Липоту свои вещи:
: Коробки с приборами.
: Тяжеленные акомы для пищеровского “железа”.
: Две канистры с водой — чтоб больше не возвращаться, ибо у Сумасшедшего...
: Канистра бензина.
— И трансы: мой и Пищера.
Картина достаточно аллегорическая — “БУРЛАКИ В ШКУРНИКАХ ИЛЬИНСКИХ ПЕЩЕР” весьма напоминает знаменитую фантазию из школьного учебника истории: “Каторжная эксплуатация детского труда в шахтах царской России”...
— Грязная, бессовестная фальшивка:
: Никогда не было выгодно использовать на тяжёлой работе физически слабого человека — я уж не говорю про детей! — тем более под землёй. Даже если ему при этом совсем не платить,—
— Ну, а мы занимаемся этим вроде не то, чтоб уж очень совсем бесплатно — а так: ради удовольствия.
..: Спорное положение. И Бог с ним —
Пит со Сталкером, конечно, сопровождают нас: им самим гораздо проще до На-Двоих добраться,— но всё равно нам приходится тяжко.
Потому что с 1978 года — с той самой спасаловки — никто не расчищал эти шкуродёры.
: Никто не ходил здесь.
Потому что никому это не было нужно:
Обвальный грот — страшная штука. Он и притягивает, и пугает одновременно. Можно набраться смелости и осторожно проползти в него — не касаясь стен, потому что стены эти хранят Беду, они пропитаны Ей,— пугливо озираясь, осмотреться вокруг, выкурить сигаретку, пытаясь представить себе, как это выглядело — обвал — для Тех, Кто Находился Здесь,— одновременно припоминая, если знал, как всё было тут раньше — и быстрее, быстрее — ни к чему не прикасаясь — НАЗАД.
: почти бежать последние метры.
В конце концов, в Ильях и в ЖБК достаточно иных мест для реализации своего любопытства.
— Так думаю я, протискиваясь с тяжёлым трансом в узкую щель лаза, ведущего к Липоте:
: Совсем как тогда, в 1978-м...
— И сзади также тяжело пыхтит Пит.
А чуть дальше теми же словами поминает и “Свечек”, и их дурацкий завал, что изуродовал эту дорогу, Сталкер.
: Потому что, чтоб протащить наши трансы, нам приходится работать совсем, как тогда.
: Пешня, сапёрная лопатка, кайло и зубило.
И я поневоле ‘ударяюсь в воспоминания’:
— Картины аллегорические из совсем безмятежного ‘спелеовендетства’ следуют одна за другой:
..: молодой чайник-суперспелеомэн Егоров, вторично открывающий на глазах у всех ЖБК — пресловутый “Второй Уровень”,—
..: молодой чайник-суперспелеомэн Егоров, ныряющий в сизые от составляющих их частей облака волока за ‘дедушкой своей мечты’ — точнее, за ‘девушкой своих электрических грёз’,—
