– Верно? – спросил Крокодил. – У вас такой порядок?
– А то как же иначе.
Крокодил пошел в канцелярию.
Не успела захлопнуться дверь, как Япошка, Янкель, а за ними и все остальные ринулись к столу.
Через секунду от карандашной груды на столе осталась жалкая кучка в пять-шесть самых плохих, рвущих бумагу карандашей.
Возвратившись с бумагой, Крокодил не заметил расхищения. Он роздал бумагу и, поставив на верх классной доски усеченный конус, предложил воспитанникам нарисовать его.
Имевшие склонность к изобразительным искусствам принялись рисовать, а остальные, вынув из парт книжки, углубились в чтение.
Книги читали самые разнохарактерные.
Янкель мысленно перенесся в Нью-Йорк и там на Бруклинском мосту вместе с «гениальным сыщиком Нат Пинкертоном» сбрасывал в воду Гудзонова пролива двенадцатого по счету преступника…
Японец переходил от аграрной революции к перманентной и, не соглашаясь с Каутским, по привычке даже в уме пошмыгивал носом…
Пантелеев сочувственно вздыхал, ощущая острую жалость к коварно обманутой любовником бедной Лизе, а Джапаридзе дрался в горячей схватке на стороне отважных мушкетеров, целиком погрузившись в пухлый том романа Дюма…
Класс разъехался в разные части света: кто к индейцам в прерии, кто на Северный полюс. Звонка не услышал никто, и к настоящей жизни из мира грез призвал лишь возглас Крокодила:
– А где же карандаши?
Никто не ответил.
– Где же карандаши? – повторил педагог.
Опять никто не ответил. Воспитанники разбрелись по классу и не обращали внимания на воспитателя.
– Отдайте же карандаши! – уже с ноткой отчаяния в голосе прокричал Крокодил.
– Пошел ты, – пробасил Купец, – не зевай, когда не надо.
Ребята рассмеялись.
– Не зевай, Крокодил Крокодилович, – сказал Сашка Пыльников и хлопнул воспитателя по плечу.
– Ах, так! – закричал Крокодил. – Так я вам замечание запишу в «Летопись». Мне Виктор Николаевич сказал: будут шалить – записывайте.
– Ни хрена, – возразил Ленька Пантелеев. – Всех не перепишете.
– Нет, перепишу, – ответил уже дрожавший от негодования Крокодил. – Я вам коллективное замечание напишу… Коллективное замечание! – повторил он и, осененный этой мыслью, сорвался с места и, схватив усеченный конус и пустой ящичек, выбежал из класса.
«Коллективное замечание» он действительно записал:
«Воспитанники четвертого отделения похитили у преподавателя карандаши и отказались их возвратить, несмотря на требования учителя».
Викниксор заставил класс возвратить карандашные огрызки и оставил все отделение на два дня без прогулок.
Класс озлобился.
– Ябеда несчастный! – кричал Японец в набитой до отказа верхней уборной.
– Ябеда! Фискал! Крокодил гадов!
– Покрыть его!.. – предложил кто-то.
– Втемную!
– Отучить фискалить!
Решили крыть.
Вечером, когда Айвазовский вошел в класс, ему на голову набросили чье-то пальто, кто-то погасил электричество, затем раздался клич:
– Бей!
И с каждой парты на голову несчастного халдея полетели тяжеловесные книжные тома.
Кто-то загнул по спине Айвазовского поленом. Он закричал жалобно и скрипуче:
– Ай! Больно!
– Хватит! – крикнул Японец.
Зажгли свет. Крокодил сидел за партой, склонив голову на руки. Со спины у него сползало старое, рваное приютское пальто.
Злоба сразу прошла, стало жалко плачущего, избитого халдея.
– Хватит, – повторил Япошка, хотя уже никто не думал продолжать избиение.
Айвазовский поднял голову. Лицо сорокалетнего мужчины было мокро от слез. Жалость прошла, стало противно.
– Тьфу… – плюнул Купец. – Как баба какая-то, ревет. А еще халдей… У нас Бебэ и тот не заплакал бы. Таких только бить и надо.
Айвазовский жалко улыбнулся и сказал:
– Ладно, пустяки.
Стало еще жалостнее… Стало стыдно за происшедшее…
– Вы нас простите, Сергей Петрович, – хмуро сказал Японец. – Запишите нам коллективное замечание для формы, а как человек – простите.
– Ладно, – повторил Крокодил. – Я вас прощаю и записывать никого не буду.
– Вот это человек, – сказал Пантелеев. – Бьют его, а он прощает. Прямо толстовец какой-то, а не халдей.
Айвазовский встал.
– Ну, я пойду…
Дойдя до дверей и открыв их, он вдруг круто обернулся и, побагровев всем лицом, закричал:
– Я вам покажу, дьяволы!.. Я вам… Сгною! – проревел он и выбежал из класса.
…Поведение Айвазовского возбуждало всеобщую злобу. Случай с «христианским прощением» нашел отклик: Крокодила покрыли и в третьем отделении.
Кипчаки избили его основательно и, когда он попытался разыграть и у них умилительную сцену «всеобщего прощения», добавили еще и «на орехи». Били не книгами, а гимнастическими палками и даже кочергой. На оба отделения градом сыпались замечания, все воспитанники этих отделений не выходили из четвертого и пятого разрядов.
В ответ на усиление наказаний разгоралась и большая буза… Крокодил не успевал отхаживать синяки.
В «Летописи» тех дней попадались записи такого рода:
...
«Еонин и Королев не давали воспитанникам старшей группы покоя: в продолжение нескольких часов кричали, смеялись, разговаривали, всячески ругали воспитателя, называя его всевозможными эпитетами, особенно Королев, который неоднократно подходил к койке воспитателя, стараясь его ударить, придавить и т. п.».
Или:
...
«Пантелеев в спальне говорил Еонину, спрашивая у него: „Дай мне сапог, я хочу ударить им в воспитателя”».
Или:
...
«Кто-то из воспитанников бросил сапогом в воспитателя при общем и единодушном одобрении учеников старшей и третьей группы».
Обилие замечаний в «Летописи» заставило задуматься педагогический совет школы, в частности и самого Викниксора. Нужно было найти что-нибудь, что бы отвлекло воспитанников от бузы и помогло им выйти из бесконечного пятого разряда.
И Викниксор придумал.
Однажды за ужином он заявил:
– Ребята… До сих пор у нас были только плохие замечания… Сейчас мы вводим и хорошие замечания… каждый ваш хороший поступок будет записываться в «Летопись». Плюс на минус равняется нулю… Хорошее замечание уничтожает плохое.
Шкида радовалась, но недолго.
Вскоре оказалось, что хороший поступок – определение неясное.
В тот же день Офенбах, полгода не бравший в руки учебника географии, вызубрил наизусть восемнадцать страниц «Европейской России».
Хорошего замечания он не получил, так как оказалось, что учить уроки – вещь хорошая, но не выдающаяся, учиться и без замечаний надо… Все упали духом, а Офенбах, не имея сил простить себе сделанной глупости, со злобы избил Крокодила.
Тогда Викниксор нашел выход.
– Поступком, который заслуживает хорошего замечания, – сказал он, – будет считаться всякая добровольная работа по самообслуживанию – мытье и подметание полов, колка дров и прочее.
Шкида взялась за швабры, пилы и мокрые тряпки, принялась «заколачивать» хорошие замечания.
Воспитатели записывали замечания часто без проверки. Это навело хитроумного и изобретательного Янкеля на идею.
Однажды он подошел к Крокодилу и сказал:
– Запишите мне замечание – я уборную вымыл.
Айвазовский тотчас же сходил в канцелярию и записал:
«Черных добровольно вымыл уборную».
Янкелю это понравилось. Через полчаса он опять подошел к Крокодилу.
– Запишите – я верхний зал подмел.
Крокодил недоверчиво посмотрел на воспитанника, но все-таки пошел записывать. Янкель, обремененный десятком плохих замечаний, обнаглел.
– Я и нижний зал подмел! – крикнул он вслед уходящему Айвазовскому. – Запишите отдельно.
Монополизировать изобретение Янкелю не удалось. Скоро вся Шкида насела на Крокодила. В день он записывал до пятидесяти штук хороших замечаний.
Шкида выбралась из пятого разряда и уже подумывала пробираться к первому, когда Викниксор, заметив злоупотребления с Крокодилом, запретил последнему записывать кому-либо «плюсные» замечания.
К этому времени относится и появление «индульгенций».
Вечно избиваемый, оплеванный Крокодил дошел до последней степени падения. Когда его избивали, он просил, умолял, чтобы его не били, извинялся…
– Извиняюсь, – говорил он воспитаннику, который из юмористических побуждений наступал ему на ногу.
Держал он себя кротко и плохие замечания записывал лишь в крайних случаях.
Тогда Еошка придумал следующую вещь.
– Мы знаем, – сказал он, – что вам записывать плохие замечания велит Викниксор, – иначе бы вы не стали халдейничатъ, побоялись…
– Да, ты прав, я принужден записывать, – согласился Айвазовский.
– А поэтому, – заявил Японец, – я предлагаю следующее: за каждое ваше замечание вы будете выдавать нам бумажку, индульгенцию, предъявитель которой может вас в любой момент избить без всякого с вашей стороны противоречия.
