Уборщица она… в каком-то министерстве.
— Не ври!
Бири прижала руки к груди и бросила на подругу негодующий взгляд. Она врет?! А зачем ей врать? Да и что особенного в том, что Эржи будет учиться в университете? Ничего особенного! Каждый студент, если он нуждается, получает от государства стипендию. И она, Бири, получит… если, конечно, решит в будущем взяться за учебу… только очень ей это нужно!
— А ты кем будешь?
— Посмотрим, — загадочно произнесла Бири, но было ясно, что вопрос этот сейчас чрезвычайно мало занимает ее — она опьянена снегопадом и веселым предпраздничным шумом. Придет время, карты покажут, чем заняться Бири. К чему же ломать над этим голову? Кстати сказать, корпеть над книжками вредно — красоту потеряешь, — рассуждала беззаботная болтунья.
Ей хотелось поговорить о чем-нибудь более интересном, чем будущее Эржи Шоймоши, но Жанетта упорно продолжала свои расспросы:
— А у Йолан Шурани кто папа?
— Фрезеровщик.
Это еще что такое? Жанетта рассердилась и резко бросила Бири:
— В другой раз бери с собой словарь! Я ничего не понимаю в твоих жестах… И брось ты жевать эту кукурусу!
— «Кукурусу»! — хихикнула Бири, но громко рассмеяться не осмелилась. — Фрезеровщик — это фрезеровщик и есть! — добавила она с важным видом.
— Словом, рабочий?
— Ну да, рабочий.
— И Йолан тоже получит стипендию?
— Конечно.
— А Мари Микеш?
— Кто ее отец? Откуда я знаю! Правда, она рассказывала недавно, что его трудовым орденом наградили… Он на периферии работает, в Озде, что ли… Ты на коньках катаешься, Аннушка?
— Да так, на ледянках около катка… катались иногда дома…
— А почему на каток не ходила?
Жанетта передернула плечами. В Трепарвиле на каток ходили только господские дети, те, которые жили в лесных виллах. Зеркально гладкий лед освещался электричеством, громко пело радио. Когда сторожа отворачивались, Жанетта, братишки Вавринек и Мари подкрадывались к самой ограде. Они глядели на плавно проносившиеся пары, слушали музыку, скользили на ледянках вдоль забора, а Жанетта передразнивала, как спотыкаются и падают ее одноклассницы, одетые в белые свитеры и короткие юбочки… Однажды ее увидел у катка папа — он возвращался после смены лесом. Взяв дочку за руку, он увел ее с собой и всю дорогу молчал, словно ему было очень больно. Только дома сказал, чтоб ноги ее больше не было возле вилл… Ах, если б кататься на коньках, как все, в белом свитере и в широкой, колоколом развевающейся юбке!..
— Не катаюсь! — коротко отрезала Жанетта и отвернулась от Бири.
— Жаль! А то я зашла бы за тобой завтра утром… Отсюда рукой подать до катка с искусственным льдом. Твой папа приедет?
— А для чего ему приезжать?
— Ну, на елку… на праздник.
— Он только что уехал. И потом… тетя Вильма не празднует рождества. Это бабушка только, дома… Ну, пока.
— Хочешь, я прямо до тети доведу тебя?
— Зачем? Да ее и дома-то нет.
— Ну что ж… тогда до свиданья.
Тетя Вильма вернулась в четыре часа, но не зашла к Жанетте, а что-то долго копалась в своей комнате: хлопали дверцы шкафа, скрипели ящики комода, шуршала бумага. Жанетта поднялась с кушетки, потянулась и направилась к тетке.
— Сейчас, Аннушка! Вот только переоденусь! — крикнула тетя Вильма из-за двери.
«Ну что ж, пусть будет так», — подумала Жанетта и снова свернулась калачиком на диване. Дома как раз в это время бабушка, бывало, увешивает елочную ветку разными святыми и готовит вкусные печенья. Всей семьей ужинали; за ужином всегда была рыба, а потом, вдвоем с бабушкой, шли ко всенощной. Сестра Жозефа играла на органе, а пение на клиросе казалось ангельским хором… Но теперь уж все равно это миновало… Хоть бы написала ей бабушка… Ох, как было бы хорошо!
— Ты что это в темноте сидишь? Сумерничаешь? — услышала она вдруг голос тети Вильмы, сразу заполнившей маленькую комнатку своей крупной фигурой и звучным голосом. — Что сегодня было в школе?
— Ничего, — медленно ответила девочка. — Спуск зна-ме-ни… и в барабан били, — добавила она, презрительно скривив губы.
— Красиво, должно быть… А я подумала, не погулять ли нам? Так красиво на улице… Снег идет.
— Пойдемте. Только ведь вы сказали, что переодеваетесь?
— После переоденусь.
Они поехали на автобусе и сошли у бесконечно длинного бульвара.
— Посмотри, вот наш Национальный театр! — гордо сказала тетя Вильма, но по неподвижному лицу Жанетты поняла, что слова ее не произвели никакого впечатления.
— Не очень-то он велик, — заметила Жанетта. — Вот поглядели бы вы, тетя Вильма, на парижскую Оперу!
— У нас тоже есть Опера. Она, конечно, и поменьше парижской, но очень красивая. Можешь поверить Вильме. С нового года мы купим абонемент, и ты увидишь Оперу и изнутри, не так, как в Париже.
Уж не обиделась ли тетя Вильма? Почему так язвительно говорит? Жанетта украдкой взглянула на нее — но нет, ничего похожего. Ясный взгляд, а на лице сияет радость, как у тех девочек, которые нынче гурьбой выбегали из школы. А ведь тетя Вильма даже и в два эти праздничных дня пойдет на свою фабрику…
Медленно двигаясь в толпе прохожих, они то и дело останавливались перед ярко освещенными витринами, и тетя Вильма высказывала свое суждение о выставленных товарах.
— Славная расцветка у этой бумазеи — хороша на халат… А вот этот свитер мне нравится — теплый, должно быть… Как по-твоему?
— Красивый, — сказала Жанетта и, приникнув к витрине, жадно разглядывала белый свитер с длинными рукавами.
Много народу толпилось перед игрушечным магазином; дальше со знанием дела обсуждались марки радиоприемников или преимущества различных настольных ламп.
— Сколько народу! — сказала девочка. — Неужели все покупают что-нибудь?
— Ну, видишь, Аннушка, ты и сама теперь заметила. Да, все
