Светлана поняла, о чем вспомнил Костя. Зинаида Львовна рассказывала. Она называла это «наш беспроволочный телеграф».
Вот и не видно больше библиотеки... Сунул руку в карман. Сейчас пойдет курить в тамбур.
— Светлана, я пойду покурю.
Хорошо, что он в общежитии живет, с товарищами, а не один. А сейчас что ему нужнее — разговаривать с ним или пускай лучше помолчит?
Ладно, пускай помолчит, покурит...
— Ах, мерзавцы, мерзавцы!
Эти негромко произнесенные слова были сказаны с такой горячностью и с таким негодованием, что Светлана невольно обернулась посмотреть, кто сказал. Должно быть, вон тот мужчина с проседью в волосах, в сером пальто, который читает газету. Ну да, опустил газету и обвел взглядом соседей, как будто хочет поделиться с ними своими чувствами. Симпатичное у него лицо и даже как будто знакомое... Очень убедительно он рассердился — все соседи заинтересовались. Молодой офицер, сидевший с ним рядом, вопросительно на него посмотрел.
— Суд над Манштейном, военным преступником, гитлеровским генералом — читали?
— Нет, — сказал офицер, — я сегодня еще не видел газет. Ведь о нем писали что-то? Англичане его судят?
— Да, да. Вы, должно быть, читали, как в его пользу подписка была объявлена и как высокопоставленные лица в складчину самого лучшего адвоката ему нанимали, А вот теперь начали судить. На скамье подсудимых сидел с горящей сигарой в зубах, в элегантном костюме... Только в Крыму причастен к убийству семидесяти пяти тысяч человек. А вот каким стилем ему сообщали об этом: «Погода хорошая и сухая. Гражданское население расстреляно».
Светлана слушала все с большим и большим волнением. И голос, и лицо... Сначала она подумала, что встречала его в поезде, когда ездила к Зинаиде Львовне. Нет, нет, это было гораздо раньше, совсем в другом месте... и он был совсем другой...
— Неужели оправдают? — спросил офицер. — Как вы думаете?
— Даже если осудят... Посидит в каком-нибудь аристократическом замке, потом выпустят. Такими дорожат — специалистами по уничтожению людей... Вы о Фогте что-нибудь читали?
Офицер неуверенно сказал:
— Фогт? Писатель? Или как там у них — философ? Он писал о перенаселенности земного шара?
— Вот-вот. Что земля не может прокормить всех людей. И предлагает «путь к спасению» (так называется его книга) — сократить население земного шара до девятисот миллионов, даже до пятисот, а остальных, «лишних людей», уничтожить. Мерзавцы! — Он хлопнул рукой по газете, лежавшей у него на коленях. — И ведь это говорится в стране, где апельсины вывозят на свалку! Обольют керосином, да еще полицейских приставят для охраны, чтоб голодные безработные не растаскали!
Светлана вдруг узнала его. Так ясно увидела сожженную деревню, избу без стекол...
— Костя! Костя! Смотрите, это ваш капитан! Капитан Шульгин!
Костя стоял в проходе между скамейками и тоже прислушивался к знакомому голосу.
— Нет, нет, не там. Он в штатском. Вот он, рядом с офицером сидит.
— Товарищ капитан!
Шульгин удивленно поднял голову:
— Лебедев! Костя!
Они долго жали друг другу руки.
— Ну, как живешь? Учишься? Хорошее дело. Каким же ты стал молодцом! Только... Костя, ты что, хворал или что-нибудь у тебя?..
Костя сказал о смерти матери.
— Да... — сочувственно проговорил Шульгин. — Очень хорошо помню, всё письма тебе писала... Ведь она не старая еще была у тебя, Костя?
— Сорок пять лет.
— Жить бы да жить! Тоже война виновата — тревоги, лишения. Бывают бомбы, что убивают прямо, а бывают замедленного действия...
Сидевшие рядом с Шульгиным подвинулись, чтобы Костя мог сесть.
— А как вы, товарищ капитан?.. — Костя запнулся, не решаясь спросить. — Николай Андреевич, как ваши?
— Уцелели, Костя. Такое счастье! Ведь могли бы тоже в манштейновских душегубках... Стойте! — вдруг перебил он сам себя. — Эти черные глазищи я где-то видел!
Светлана подошла, протягивая руку:
— Я вас сразу узнала, только не сразу сообразила, что это вы, потому что вы не в военном.
— Нет, нет, не подсказывайте мне... Погоди, Костя, сам вспомню!
Он внимательно разглядывал Светлану, потом повернулся к Косте — и к Светлане опять.
Косте было известно, как гордился капитан Шульгин своей памятью на лица — всех бойцов в батальоне знал по именам.
Но ведь то солдаты в батальоне... а маленькая девочка... Сколько таких заброшенных ребят пришлось увидеть за четыре года войны! Неужели вспомнит?
— Наташа... Надя... — Шульгин быстро поправился: — Светлана, вот ты кто! Я же сам тебя с ним в Москву отправлял, ты же мне письма из детского дома писала — уж извини, что редко отвечал, все, знаешь, как-то недосуг. Так вот она какая стала, Светлана! — Он разглядывал девочку с явным одобрением. — Давай-ка я тебя сюда в лобик поцелую... ничего? Разрешается? Ведь ты как раз, я думаю, моей дочке ровесница? Ничего, что я тебя на «ты»? Или... неудобно это?
— Обязательно на «ты», — сказала Светлана. — Как я рада... как я рада, что вы вашу беленькую Галю нашли! Я очень часто о вас думала и о ней... У меня подруга школьная — тоже Галя и тоже беленькая.
— Так ты даже помнишь, как мою дочку зовут? А знаешь, Светлана, хоть и черненькая ты — чернее нельзя, а правильно все-таки тебя Светланой назвали: подходящее имя.
Они уже подъезжали к Москве. Костя стал снимать чемоданы с верхней полки.
— Так вот, друзья, — сказал Шульгин, — теперь, надеюсь, будем писать друг другу...
Хотелось бы еще спросить Костю... Ведь не зря же оговорился: помнил, что была какая-то Наташа или Надя... Так и не спросил. Кто их знает, эту молодежь, — спросишь, да невпопад!
Распрощавшись с ним, Светлана и Костя решили сначала зайти в общежитие и оставить там Светланин чемодан. Оттуда Костя один должен был поехать на вокзал взять билет и сдать свои вещи на хранение. До поезда оставалось еще много времени, можно встретиться где-нибудь в сквере или около станции метро и походить по городу, подальше от вокзальной суеты.
Светлана, войдя в комнату первая, должно быть, уже успела что-то шепнуть своим подругам. Веселая болтовня сразу оборвалась, Костя увидел серьезные и даже огорченные лица. Кажется, мама бывала здесь. Во всяком случае, Светланины подруги знали о ней.
Когда четверо живут в одной комнате, нужно уметь не мешать друг другу. Поздоровавшись с Костей, девочки отошли — каждая в свой уголок.
Костя привык к строгому порядку военного общежития. Здесь было другое, что-то уютное, девичье: цветок на окне, вышитые салфетки на тумбочках, пестрое платье, брошенное на стул.
— Как же мы с тобой уговоримся?
— Может быть, на бульваре?.. — сказала Светлана. — Или знаете что? Я зайду к Рогачевым и посижу у них. Вам будет ближе от метро, и телефон у них есть,
— Какие Рогачевы?
— Слава и Олечка. Помните, в детском доме?..
Когда четверо живут в одной комнате, нужно уметь помогать друг другу. Проводив Костю до конца коридора, Светлана села на свою кровать и заплакала. Сейчас же три девочки, незаметно притихшие каждая в своем уголке, оказались тут, рядом, совсем близко. Одна раскрыла Светланин чемодан и бесшумно раскладывала вещи по своим местам. Другая наливала воду из графина, а третья просто села к Светлане на кровать, чтобы можно было уткнуться лицом в ее плечо.
Хорошо, что Костя живет в общежитии. Должно быть, совсем иначе, как-нибудь по-своему, по-мужски, но помогут!
— Девочки, так я пойду.
Ей захотелось сначала зайти в детский дом. Зинаида Львовна бывала там, Наталья Николаевна ее знала.
У ворот стоял грузовик, привез молоденькие деревья без листьев — ребята будут сажать в саду.
С каждым годом детский дом становился немножко меньше, а ребята в детском доме становились немножко больше.
Когда бываешь вот так, изредка, это особенно заметно. Ребята меняются с каждым годом — не только потому, что растут. Разве такие они были в сорок четвертом году? Как молоденькие деревца, вырванные с корнями и пересаженные на другое место, они хорошо принялись и цветут, радуясь жизни. Потому что уход, потому что заботятся о них.
А вот есть люди, которые считают, что из этих ребят половина, может быть даже три четверти, — лишние на земле, что они не нужны, что их нужно уничтожить, что это хорошо, когда кто-нибудь умирает!..
Ребята сказали, что Наталья Николаевна у себя. Светлана прошла мимо аккуратных ямок, приготовленных для молодых саженцев, и взбежала на крыльцо с другой стороны дома — в квартиру Натальи Николаевны был отдельный ход.
Тихая-тихая комната. Над столом — фотография. Это все, что осталось Наталье Николаевне от ее семьи.
Наталья Николаевна уже привыкла, что ее воспитанники приходят к ней не только в традиционный день встречи, а и в другие дни — поделиться радостью или печалью...
