— А потом они вдвоём ( только вдвоём! ) целых полгода ходили сюда, делали обрисовку — не съёмку даже, на это, казалось, никогда не хватит сил в таких объёмах — и Вет оборудовал Липоту... А потом уехал в Крым.
: Мы пили за Вета и за то, что нам предстоит...
: Внутри такое радостное — и такое тревожное чувство — будто стоишь на самом краю чего-то огромного, неведомого...
И — полёт. Непрерывный полёт со звоном.
Наверное, такое же чувство было у Вета, когда он не вытащил вверх — на себя — а пропихнул вперёд, в Палеозал, последний камень из заваливших когда-то Штопорную трещину,— высунулся за ним — и увидел...
— Потому, думаю, Пищер и вспомнил эту историю:
: Наш Палеозал — уже виден?..
: Мы выскакиваем в Хаос, едва касаясь камней под ногами — так же легко и свободно, как, наверное, тогда те — “чёрные”. Хочется петь и смеяться — и парить, парить, парить... Поворот к Озеру — нашему Сумасшедшему Барабанщику, нашему Гроту-На-Двоих.
Название — от Вета-и-Пищера. Это совсем небольшой грот, боковой карман-орта, выходящая в заполненный водой просторный перекрёсток. В него можно попасть или вдоль стенки по воде, или протиснуться через узкую естественную вертикальную щель — тектонический разлом — случайно соединивший/пересекший На-Двоих и штрек, по которому мы выходим от Хаоса к Озеру. Удивительно волшебное место — своего рода ложа, обращённая в заполненное водой, звоном капели и тьмой пространство.
: Когда-то, как и все ильинские орты, она была глубже самого перекрёстка и наверняка до половины заполнялась водой — но случился обвал, точнее, отслоение верхнего пласта,– полутораметровой толщины монолит оторвался от свода и упал вниз, с совсем незначительным наклоном в сторону Озера – образовав приподнятый над водой новый пол грота. Плоский, сухой и ровный. Будто специально, для нас. Дно расщелины, соединяющей На-Двоих со штреком, было ниже уровня воды; для удобства Пищер с Ветом ещё тогда навалили туда камней. И теперь в На-Двоих можно пройти по суху.
И Пищер с Ветом вытащили-подняли из воды три здоровенных плоских булыгана, установив их у стены грота сиденьями.
– Разве нужно нам со Сталкером что-то ещё для уюта?..
: Спешу изо всех сил туда —
— Стой! — вдруг говорит Сталкер и хитро улыбается.
— Стой,— повторяет он,— мы делаем глупость. Ты понимаешь, что вот эта дорога,— он показывает рукой дальше в штрек,— это... Ну, или — или. И этих шагов у тебя никогда больше не будет. Всё, что может быть после того, как мы дойдём до грота, и как... — он запнулся,— и как ещё всё выйдет — неизвестно. Да. Но всё, что будет потом — будет после. Другое. Совсем другое, как бы там всё у нас ни повернулось... В общем — не беги. Это наша Последняя Дорога...
«Но ведь хочется быстрее!» — чуть не говорю я — но понимаю, что спешить...
— И мы идём не спеша, растягивая эту нашу дорогу в вечность.
: я буквально физически чувствую, как с каждым шагом мы удаляемся от всего, что было до этого дня — и приближаемся к тому, что будет. И это, оказывается, так сладко — растягивать Последнюю Минуту...
Сняв с головы системы, медленно ведём их лучами по стенам и своду штрека.
: Каждое пятнышко, каверна, полость, промоина, трещина...
— Нужно только вглядеться:
— Боже,— шепчет Сталкер,— смотри же, Пит...
Я вижу:
: Весь потолок штрека — целый пласт — покрыт маленькими тёмно-зелёными пятнышками. Я вглядываюсь — и вижу, что всё это — микроскопические кристаллы.
: Зоны роста.
Весь свод — сплошной ковёр этих тёмно-зелёных пятнышек.
— Сейчас,— говорит Сталкер и достаёт запаску — кусочек плекса, обёрнутый бумагой.
: В бумаге он горит долго, ярко и совсем не коптит.
— Гаси свет,— командует Сталкер и зажигает плекс.
И когда он разгорается, весь потолок — вплоть до самой воды, до Озера — начинает блестеть и переливаться миллионами искорок-отражений.
: Мёртвый электрический свет никогда не даст такого,—
: Только живой огонь. Живое, трепещущее пламя.
И я понимаю, что Сказка, переполнявшая меня, выплеснулась — и охватила всё вокруг: всё, куда достаёт дрожащее пламя плекса.
— Ты представляешь, какая здесь будет красота, когда всё это вырастет?! — восторженно почти кричит Сталкер.
: Представляю. Но сколько этого ждать...
— У них впереди вечность.
— И они только в самом начале её.
— Им спешить...
— А представляешь, какие люди будут сюда ходить, когда всё это вырастет — после, потом? Как они будут ходить!..
— Я пытаюсь представить:
: Как те, “чёрные”,— или...
— Это смотря когда.
— А какое у них будет снаряжение!.. Ты только представь —
— И некоторое время мы со Сталкером, усевшись рядышком на плите, фантазируем:
1) Абсолютно изотермичный сверхпрочный комбинезон — не то, что наши дрянные “хэбэшки”;
2) всевозможнейшие системы жизнеобеспечения: питание, дезинтеграция отходов, обязательно потопоглощающая система;
3) виденье в темноте и сквозь камень,— а то очень уж достаёт, что не видишь, ЧТО у них там внутри — и за ними;
4) защитное поле: этакий кокон — от обвалов, падений... Чтоб само включалось — в случае опасности;
5) системы мягкого прохождения сквозь камни, сквозь монолит — ибо что с того, что ты будешь видеть, что там —— за камнем,— а пролезть туда не сможешь?
6) Левитация — для подъёма и спуска в колодцах, ведь не будут же они в будущем лазить, как мы, по гнилым верёвкам?.. А антигравитацию рано или поздно откроют;
7) системы автоматического топографирования: ты идёшь по штреку, а малюсенький персональный компьютер — в виде, скажем, браслета на руке с экранчиком-планшетом твой путь вычерчивает, и обрисовывает ход;
8) и прочая дребедень:
: Потому что — что всё это против маленького кусочка плекса?..
— Но замирает сердце, когда думаешь о том, что будет.
Ведь впереди — Вечность.
ГОЛОС ПЕРВЫЙ — ПРЕДЧУВСТВИЕ:
..: Конечно, “под газом” начинать серьёзную работу не стоило. По крайней мере, вначале. То есть потом мы, может, попробуем трансляцию и в таком ( я даже думаю, что можно и круче ) состоянии; всё это будет нам важно...
— Но начинать нужно красиво.
И так как от этого постоянного барабанного боя вполне может поехать, и даже улететь крыша — а это в наши планы никак не входит ( по крайней мере в мои личные ),— в наши планы входит наоборот: по возможности привыкнуть к этому барабанному бою — мы с Питом изящно догоняемся “коком” ( доза не вполне гомеопатическая, благо Пищера и его экономЫчного друга Егорова по близости нет — сдрейфили жить здесь и зашхерились в благополучной своей Липоте ); съедаем по бутерброду с разумно заначенным паштетом — заначенным мной от всех, включая себя и Сашку,— провалялась, сердешная, венгерского производства микроскопических размеров баночка с симпатичным таким гусиком “на обложке” на самом дне моего транса — а я полагал, что она каким-то образом при заброске сгинула,——
— и презрев известные сношения с примусом, которые могли привести к зачатию и появлению на свет чая, ложимся спать:
: До скорого условного утра. Да.
( Видит егоровский бог — как я ненавижу “скобки”,— но приходится вновь пояснять для бестолковых: “условного” на этот раз не потому, что нет часов — часы нам вернули в ‘целкостности’ и сохранности, но я не Егоров, я в возможности их возвращения и не сомневался, да,— “условного” потому, что я ненавижу будильник — оружие пролетариата с его внутренним, несовместимым с моим само-мнением, когда меня следует вынимать из кайфных объятий ‘морфея-и-невредики’,— а стало быть утро у нас наступит не раньше, чем я проснусь: сам, без дурацкой посторонней помощи. И Пит получил от меня сПИТциальные инструкции на сей счёт:
— Даже если он “Зоолоок” пищеровский в этих каплях вдруг услышит, чтоб будил не ранее второй части: она там самая интересная, да.
— Вот если б вдруг в Барабанщике Сам Андерсон заиграл... “Но об этом можно только мечтать”: нет у Пищера записей “Джетро Талла”, не доходит ни до него, ни до ‘касэпэшно продвинутого’ друга Егорова Настоящая Музыка,— выше попсушника ‘Ж-М-Ж’ они подняться не в силах,— а я почему-то забыл все свои кассеты дома... За то и страдаю — почти месяц уже. Да. И с удовольствием закрываю эту проклятую “скобку”: )
— вот так.
И ложась, всё никак не могу заснуть; долго лежу без движения в спальнике и “гоняю” про себя “Акваланг” — полностью всю ленту, включая все её склеечки и ракорды, и полтора раза записанный “Гимн 43”, потому что на него пришёлся конец “стороны А” кассеты, когда писал по первому в своей жизни, самому запоминающемуся разу — такой подлый, чисто советский метраж ленты в ней оказался, а другой под рукой не было,— и всё слушаю бой, стоны, крики, удары, стук, падение и кашель этих сумасшедших капель — и внутри меня всё больше и больше нарастает странный нервный пульсирующий комок — боли, тревоги, тоски и печали:
