— Так вот откуда следы крови! — радостно вскричала мадам Дидье.
Ослабевший Кри-Кри заговорил тихим голосом:
— Извините, мадам Дидье, я растерял весь цикорий. Когда меня ранили, я нагнулся, чтобы его собрать, но у меня очень закружилась голова… Я не смел показаться вам на глаза без цикория, — добавил он сокрушённо.
Но офицер не поверил рассказам детей:
— Что ты там плетёшь, щенок? Меня это всё мало интересует. Лучше скажи, почему у тебя лицо в копоти? Тоже понюхал пороху? Знаю вас, канальи!
Почуяв опасность, Мари бросилась вперёд, заслоняя Кри-Кри.
— У него лицо не в копоти, а в крови. Его ранили, ему больно. Его надо скорей перевязать! — бормотала она. — Он может истечь кровью.
— Брось эти нежности! — грубо сказал версалец. — Эй ты, раненый, покажи-ка свои руки! Готов пари держать, что они ещё недавно держали оружие.
— Господин капитан, вы только посмотрите на его глаза, — не то со смущением, не то со злобой сказал жандарм. — Ни дать ни взять — волчонок, он сейчас бросится и перегрызёт вам горло зубами!
Действительно, лицо Кри-Кри было страшно в эту минуту. Глаза его сверкали ненавистью. Стиснув зубы, сдерживая дыхание, он думал только об одном: «На мне знамя! Его надо спасти. Я не должен связываться с офицером. Так сказал дядя Жозеф!»
В это время он почувствовал, что силы покидают его. Перед глазами поплыли зелёные круги. Лицо и фигура мадам Дидье начали расплываться, таять, золотые галуны офицера терять блеск…
— Довольно разговоров! — решил офицер. — Поставим его к стенке. Мы наверняка от этого ничего не потеряем!
Он злобно толкнул Кри-Кри по направлению к двери.
Кри-Кри еле удержался на ногах, но не издал ни звука.
Побледневшая Мари порывалась что-то сказать, но, оцепенев, не могла произнести ни слова.
Только мадам Дидье умоляюще сложила руки и испустила лёгкое «Ах!»
Молчание Кри-Кри окончательно вывело из себя офицера:
— Чего же ты молчишь, зверёныш? Оглох, что ли? Говори, а не то…
К Шарло вернулось сознание, но он только гордо выпрямился, не разжимая губ.
— Анри, чего ты медлишь? Прикончи его! — обратился офицер к одному из жандармов.
И он грубо схватил Кри-Кри за руку и за ворот. Несмотря на слабость, мальчик рванулся в сторону. От резкого движения куртка его лопнула, и под ней обнаружилась красная ткань.
Только одна Мари поняла, что это означало.
«Теперь всё потеряно!» — решила девочка. Она заметалась и крепко прильнула к Кри-Кри, загораживая его от жандармов.
От её порывистого движения опрокинулась корзинка с цветами.
Маленькие фиолетовые и жёлтые букетики рассыпались по полу, а поверх них упала груда, трёхцветных повязок.
Офицер очень удивился. Обнаружив повязки, он сразу утратил интерес к «бунтовщикам» и был не прочь поскорее от них отделаться.
Заметив на его лице колебание, мадам Дидье быстро закудахтала:
— Теперь, наконец, вы собственными глазами убедились, с кем имеете дело… Поверьте, что ко мне в дом не могла пробраться красная зараза. Эти дети невинны, как голуби. Ведь это работа их рук и выполнена по моему заказу, — с важностью добавила она.
Мадам Дидье даже расчувствовалась от собственного благородства. Она подняла с земли одну из повязок, тщательно сдунула с неё пыль и с ужимками стала прикреплять её к рукаву офицера.
— Ну ладно, мадам, — сказал он ей, локтем отстраняя трёхцветную тряпицу. — Дай-ка лучше промочить горло. Оно у меня окончательно пересохло от всей этой болтовни.
— Прошу покорно, господин капитан, — угодливо согнулась мадам Дидье в поклоне. — Кафе «Весёлый сверчок» всегда к вашим услугам. Мой девиз: для версальских победителей пять стаканов вина за деньги, шестой — бесплатно! Прошу убедиться лично.
Версалец снисходительно похлопал её по плечу:
— Ну что же, посмотрим, какое у тебя вино, сумела ли ты приберечь для нас бутылочку старого! Посмотрим!
С этими словами капитан развязно направился к столику.
Всё ещё не веря, что гроза прошла мимо, Мари быстро вынула из кармана носовой платок и, разорвав его, стала стягивать руку Шарло чуть повыше раны. В то же время она проворно заколола булавкой шов у роковой прорехи на его куртке.
Не желая отставать от девочки, мадам Дидье любезно протянула ей и свой носовой платок.
— Надо увести Кри-Кри в его каморку. Он так бледен, как будто вот-вот потеряет сознание, — озабоченно сказала она.
При упоминании о каморке Кри-Кри собрал последние силы и, криво усмехнувшись, зашептал на ухо хозяйке:
— Не беспокойтесь, мадам Дидье. Меня отведёт Мари. Не хочу вас пугать, но в моё отсутствие крысы там, вероятно, совсем обнаглели…
Мадам Дидье шарахнулась от мальчика. Всё она могла претерпеть, даже осаду Парижа, даже правительство Коммуны, но вид этих ненавистных животных приводил её в ужас.
Она поспешила вслед за капитаном, но никак не могла успокоиться:
— Нет, вы подумайте только: сказать, что в моём кафе скрываются раненые бунтовщики! Кто поверил бы, что мадам Либу такая скверная сплетница! Теперь она увидит, что слава о «Весёлом сверчке» разнесётся ещё дальше…
Мари, только сейчас осознавшая, какой опасности подвергался Кри-Кри, порывисто бросилась к нему на шею и зарыдала. Он успокаивающе провёл рукой по её плечу и сказал тоном взрослого:
— Ну, будет, будет! Всё обойдётся!
Глава двадцать девятая
«Побеждённые так не умирают!..»
Прошло уже несколько дней с того времени, как Тьер победителем вступил в Париж. Но кровавый пир мести продолжался.
Трупы коммунаров всё ещё лежали неубранные на улицах. Их не успевали вывозить. Лужи крови не высыхали, несмотря на горячие лучи летнего солнца.
Притаившиеся в дни Коммуны враги, вредившие ей скрытно, теперь вылезли из своих нор, украшенные трёхцветной повязкой. Наконец-то можно рассчитаться с пролетариями за их дерзкую попытку выйти из рабского повиновения! Паразиты и эксплуататоры с трёхцветными значками шныряли всюду, руководя арестами и убийствами.
Реакционные газеты призывали не брать в плен, совершать казни без суда. «Надо, — кричала газета версальского правительства, — предоставить солдатам право расстреливать на месте, не откладывая на завтра, когда, успокоившись, они уже не пожелают этого делать». Газета «Фигаро» вторила «Правительственной газете»: «Мы должны обложить, как диких зверей, тех, кто попрятался… Беспощадно, без гнева, но с твёрдостью». Другая газета, «Отечество», призывала к безжалостному истреблению коммунаров, чтобы «очистить Париж от всякого сброда и сохранить его исключительно для честного и фешенебельного бомонда».[74]
Вот страшные цифры: во время битвы за Париж на баррикадах погибло две тысячи пятьсот мужчин, женщин и детей; после подавления революции было убито двадцать пять тысяч безоружных людей.
Убивали без суда и следствия, а если судили — это было диким, ничем не сдерживаемым издевательством.
Захваченные проходили рядами перед судилищем; допрос продолжался десять—пятнадцать секунд.
— Коммунар?
— Сражались?
— Строили баррикады?
— Служили Коммуне?
— Покажите руки!
Не слушая ответа, судья, в зависимости от впечатления, какое на него производил пленник, объявлял короткое решение: «Налево» — что означало немедленный расстрел, или: «Направо» — и тогда пленника отводили в тюрьму, где его ожидали дальнейшие муки.
Иногда всё же гнев схваченных коммунаров был так силён, бесстрашие так разительно, что даже эти звери-версальцы терялись перед подсудимыми, которые превращались вдруг в грозных обличителей.
Луиза Мишель потребовала от прокурора освобождения матери, арестованной в качестве заложницы:
— Ваши жандармы увели мою мать. Где она?
— Возможно, её уже расстреляли.
— Теперь вам придётся расстрелять и меня!
— Зачем так торопиться, мадемуазель? Мы победили. Теперь мы можем не спеша предать вас суду. Вы разрушали единство нации, вы восстанавливали одну часть народа против другой…
— Лицемеры и убийцы! — гневно прервала его Луиза. — Вы ещё осмеливаетесь говорить о народе, вы, расстреливающие его из пушек!.. Вы зовёте народ к единству! Но оно означает, что народ должен безропотно нести ярмо, которое на него надела буржуазия… Вы целовали сапоги Бисмарку и готовы продать независимость Франции тому, кто поможет вам и впредь сохранить рабство внутри страны. Но на обмане долго не продержаться! Пусть сегодня вы взяли верх. Знайте: победа только приблизит вас к пропасти! Вы сами это чувствуете. Ваша ярость и страх свидетельствуют об этом…
— Нам нечего теперь бояться, — прервал её версалец: — инсургенты перебиты, и мы снова у власти. Да, мы снова у власти.
— Ваша власть недолговечна, — ответила Луиза. — Не мертвецы Коммуны, по вашей милости покрывающие сегодня мостовые Парижа, а вы — настоящие гниющие трупы. Народ, расстрелянный вами, жив и будет жить в веках!
