Вокруг толпились офицеры и солдаты, все с интересом смотрели. Доски трещали под неимоверной тяжестью. Офицеры радовались, говорили, что если такая громадина пойдет в бой, то все «краснопузые» разбегутся.
Мы с Васькой переглянулись: ишь, гады, торжествуют. Но мы не очень испугались! Я вспомнил, как Петя говорил: будем бревна кидать под ихние танки, остановим! Я подбадривал себя, а самому было страшно смотреть. Чудовище ползло, и все вокруг грохотало, даже земля тряслась, и стекла звенели в окнах. Как его бревном остановишь, если он эти бревна подминает под себя, как щепки!
Деникинцы, веселые, бежали за танкой, обгоняли ее, хлопали по бронированным бокам, заглядывали в щелки. Мы тоже, смешавшись с толпой солдат, подходили близко. А Васька даже плюнул незаметно в щелку. Я его понимал - обидно было, что беляки радуются.
Скоро железное чудовище уползло, а мы вернулись на станцию. Бронепоезд «За Русь святую» разводил пары, а потом ушел.
На какое-то время вокзал опустел. Мы собрались было в обратный путь, но тут опять началось оживление, раздались звонки, извещавшие о подходе нового поезда.
Если так, надо было остаться: мы теперь красные партизаны, и надо глядеть в оба, что белогвардейцы будут делать. Комсомольцам надо обо всем знать.
Из поселка прискакали кавалеристы на сытых конях, все в чеченской форме, в кубанках. Кони и люди выстроились вдоль перрона лицом к железнодорожным путям. Нас с Васькой чуть не затоптали. Пришлось укрыться за будкой, где раньше торговали лимонадом.
Скоро на станцию влетел эшелон с войсками. Заиграли трубы, всадники вскинули обнаженные шашки. Из штабного вагона вышел генерал с черной повязкой на глазу, с шашкой и маузером.
Откуда-то появилась толпа горожан во главе с Цыбулей. Они поднесли генералу буханку пшеничного хлеба и солонку. Потом один бородач налил генералу бокал вина. Тот поднял бокал и крикнул хриплым голосом:
- Пью за вас, орлы мои!
Он выпил вино и разбил бокал о рельс.
Грянуло «ура», кавалеристы обнажили шашки.
- Я знаю, кто этот косой, - шепнул мне Васька. - Это генерал Шкуро!
- А кто ему глаз выбил?
- Нашлись добрые люди...
Не успели мы опомниться, как оба едва не упали от неожиданности и удивления. Все что угодно можно было ожидать, только не этого. Среди офицеров, окружавших генерала Шкуро, мы увидели Геньку Шатохина. Надменный кадет в форме держал себя щеголем и даже перчатки белые надел, как тогда на речке Кальмиус.
Я со страхом подумал: если Генька увидит нас, то не сносить нам головы. Сам генерал Шкуро выхватит саблю, чтобы нас зарубить.
Не отрываясь, Васька смотрел на кадета. Нет, он не боялся помещичьего сынка, а завидовал ему. Ненамного кадет старше, а вот взяли его в армию. Почему же белогвардейцы берут своих, а наши наотрез не хотят записывать нас? Вот, наверно, о чем думал Васька, глядя на красивую, в серебре шашку кадета, на его сапожки со шпорами, на серую кубанку с малиновым верхом.
Мы сначала прятались за будкой, а потом Васька юркнул под вагон: хотел быть поближе к Геньке.
Мне было боязно оставаться одному за будкой, и я перебежал к Ваське. Мы притаились под колесами вагона.
Между тем генерал Шкуро в сопровождении офицеров ушел в здание вокзала. А Генька остался на перроне. Важный, он расхаживал вдоль штабного вагона, как будто охранял его. Из-под вагона нам были видны его сапоги и конец шашки. А Генька - ну и хвастун! - прогуливаясь, незаметно стукал каблуком о каблук, чтобы шпоры звякали.
Прятаться под вагоном было опасно, сидеть неудобно, и мы собрались давать тягу, но в это время к Геньке кто-то подошел:
- Здравствуй... То есть здравствуйте, Геня...
Я мог поспорить, что это был голос Сеньки Цыбули. Я присмотрелся и по грязным ногам узнал колбасника.
- Здравствуй, если не шутишь.
- Не узнали? Я Цыбуля... Помните, воевали вместе.
- Как я мог с тобой воевать, если я офицер, а ты гражданская крыса.
- Гы-гы, крыса... Смешно. А почему на вас такая форма красивая, Геня?
- Обыкновенная, офицерская...
- А ты... а вы теперь уже не кадет?
- Как видишь, подпрапорщик.
- А что вы тут делаете?
- Спасаю Русь святую.
- Мы тоже спасаем... У нас в городе уже пятнадцать рабочих и крестьян повесили.
- Ну и правильно. Этих большевиков надо душить...
Лицо у Васьки взялось красными пятнами. Я боялся, что он не выдержит, вылезет из-под вагона и бросится на кадета. Осторожно я потянул его за рубаху:
- Тикаем, Вась...
За пристанционным поселком мы устроили засаду на Сеньку: знали, что он будет возвращаться в город мимо посадки, и засели в кустах.
Скоро Сенька показался. Мы сначала пропустили его, а когда хотели окружить, он спохватился и бросился бежать. Ваське нечем было запустить в колбасника, и он, торопясь, достал из-за пазухи дыню и кинул Сеньке вслед. Дыня угодила ему прямо в затылок. Сенька икнул, но удержался на ногах и еще сильнее пустился улепетывать от нас. Дыня раскололась. Жалко было оставлять добро, я хотел поднять запыленные куски, да противно стало. Бросил.
На другой день Васька принес из города кучу новостей: Красная Армия наступает, белогвардейцы сматывают удочки, а на Черном море в городе Одессе французские моряки не захотели воевать против русских рабочих, восстали и подняли на своих кораблях красные флаги революции.
У нас, на окрестных рудниках, скапливались партизаны. Белогвардейцы метались по городу.
- Приходит вам крышка, - шептал Васька, глядя, как уезжают из города деникинские пушки, как тянутся по улицам обозы, а худые клячи везут кухни с кашей, а в каше камней полно - ребята набросали...
Жить стало веселее. По вечерам небо загоралось багровыми зорями, и Васька, глядя на них, говорил, что это не от солнца, а от красных знамен. Западные пролетарии всех стран идут к нам на выручку. «Скоро, скоро, думал я, - алые знамена заполнят всю нашу красивую, освобожденную от деникинцев степь».
- Недолго осталось вам жить на свете! - говорил Васька, провожая белогвардейцев. - Самую тютельку осталось вам жить, и даже меньше!..
Глава двенадцатая.
ПОСЛЕДНЯЯ НОЧЬ
И взойдет над кровавой зарею
Солнце правды, свободы, любви,
Хоть купили мы страшной ценою
Кровью нашею - счастье земли.
Власть в городе менялась по нескольку раз в день. О том, кто занял город, узнавали по флагам на доме лавочника Мурата.
Утром, прежде чем выйти на улицу, мы выглядывали в окно. Если над крыльцом своей лавки Мурат вывесил красный флаг - в городе наши. Тогда все высыпали за ворота. Если черный - махновцы. Если болтался желто-голубой лоскут, значит, город занял атаман Петлюра.
Но вот уже прошла неделя, как наши отступили на Пастуховский рудник, а на лавке Мурата болтался ненавистный белогвардейский флаг: бело-красно-синяя тряпка. Васька жалел, что не ушел с Красной Армией. Ведь там, за Пастуховским рудником, все наши: комиссар дядя Митяй, Сиротка, отец Алеши Пупка - дядя Ван Ли.
Генерал Деникин укреплял позиции, белые не собирались сдавать город. На фронт прибывали все новые и новые войска. Кроме «Дикой дивизии» Шкуро, прибыли еще три: Корниловская, Дроздовская и Марковская. Бои шли непрерывно: не могли наши взять город. Уж очень велики были силы у Деникина.
Каждое утро я выходил из дому с надеждой, что белогвардейцев прогнали, но трехцветный лоскут по-прежнему болтался над кирпичными ступеньками лавки Мурата, нагоняя тоску и напоминая о том, что мы в плену.
Вот почему, когда с Пастуховки начинался орудийный обстрел и у нас на улицах рвались снаряды, я не пугался, а радовался: это были наши снаряды!
Семь дней тянулись как семь лет. На восьмой я созвал друзей на чердаке моего пустого дома.
Нас собралось четверо: Абдулка, Уча, Илюха и я. Многие ребята с нашей улицы не могли прийти: одни умерли от тифа, другие - с голоду. Алешу Пупка убил белогвардейский офицер за то, что он распевал запрещенную песенку:
Ой, бог, ты оглох
И залез на небо.
А рабочим выдают
По осьмушке хлеба.
На пустом чердаке, за трубой, еще лежала примятая солома, на которой когда-то спал дядя Митяй.
Мы подошли к слуховому окну и стали наблюдать, как возле завода горел и взрывался склад снарядов. Белые клубы дыма, похожие на бутоны, плавно взлетали к небу. Над терриконом «бутоны» разворачивались на лету и от пламени были похожи на красные розы, лепестки которых осыпались на землю. Немного спустя доносился грохот взрыва.
- Во бахает! - Илюха вытер рукавом нос и засмеялся.
В эту минуту над крышей взвыл снаряд и ухнул где-то неподалеку. Мы так и присели.
- Ого! Дядя Митяй гостинцы белякам прислал, - сказал я.
