5. Адский пламень
Кругом на версту тянется высокий забор. В середине громоздятся огромные неуклюжие корпуса, и две черных трубы подпирают небо густым дымом, и непрерывный доносится гул…
Алешка и пионер подошли к заводу. У входа толпился народ, и слышна была какая-то удивительно простая и приятная музыка. Подошли ближе и увидели старика, который играл на самодельном рожке:
Ой там зелен бережок,
ой зелен, ой зелен.
Пасет стадо пастушок,
Дуню ждет; ой долго Дуня не идет.
Он подпевал и смешно выплясывал. В городе таких стариков Алешка не видал — это окраинный заводский песенник. В калитку их пропустили, и вот опять шагает Алешка по промасленным нефтью шпалам к чумазым корпусам завода, держась за своего путеводителя обеими руками…
Издалека видно, как вспыхивает и гаснет пламя, бьется под громадными сводами, точно хочет их сбросить и лизнуть небо.
Вот они у ворот литейного цеха. Вошли. Над головой Алешки долгий пронзительный звон, и несется чей-то протяжный крик:
— Берегись крана, — тянет его пионер в сторону.
И перед расширенными глазами Алешки, отражаясь в них, плывет огромное колесо, схваченное краном, плывет, освещая свой путь и моментально нагревая воздух…
— Это шина к паровозному колесу, — кричит на ухо пионер, — под паровой молот его тащат.
И Алешка едва разбирает слова, оглушенный грохотом и гамом.
Впереди, слева и справа полыхал огонь, мелькали огненные змеи, длиной с переулок. Люди катили тележки, на которых белели кусками чудесного сахара раскаленные стальные болванки.
— По порядку бы все осмотреть, — гаркнул он на ухо пионеру.
— Правильно, лезем к мартенам.
И они полезли по железной лесенке куда-то наверх, где так полыхало пламя. Лестница кончилась, перед ними площадка, на которой стоят мартены лицом к стене.
Между ними и стеной суетятся люди в синих очках, то поправляя закрышки печей, то открывая их и заглядывая внутрь. У стены сложен чугун и старое железо в огромных корытах. Вот опять зазвенело вверху: двигается подъемный кран. Он двигает завалочную машину. Это плавильщик подал сигнал, что мартен пора кормить.
Машина вытягивает хобот, хватает корыто, полное старого железа, и, как ребенку, сует мартену в раскрытый огненный рот. Высовывается длинный язык пламени — мартен облизывается…
— Здорово! — восхищаясь, орет Алешка. — Накормили чорта, как в аду.
Коля смеется: рабочих адом не напугаешь, у них свой ад.
— Дядя, дай очки.
Пионер берет у одного плавильщика синие очки, они прикреплены прямо к кепке, и надевает их на Алешку.
— Смотри в печь.
Алешка смотрит, — и чудо: сплошная, белая для простого глаза печь заиграла разными цветами. Стены ее не совсем белые, с розовым оттенком, сверху бьет фиолетовая струя, — это нефть из форсунки, а внизу клокочет сталь цвета топленого молока. Зачарованный, Алешка не может оторвать глаз. Вот плавильщик, отстранив тихонько его, подошел к печке с длинной ложкой, помешал и вынул ее, полную варева. Он вылил все это в форму.
Подошел инженер и сказал:
— Минут через десять можно…
— Минут через десять будут выпускать — пояснил опять пионер, — идем закусим.
— Куда?
— А вот.
Алешка оглянулся — тут же сбоку у печки стоял деревянный стол и две скамейки. На столе чайник, газеты и буханки хлеба. Рабочие закусывали и пригласили ребят.
Алешке очень понравилось чай пить у самого адского пекла: было ничуть не страшно, а как-то интересно. Рабочие были веселые и шутили…
Закусив, все встали и начали готовиться к литью, надевая рукавицы и очки.
Наши друзья обошли кругом мартена и встали на площадке у хобота, по которому побежит сплав. Двое плавильщиков ломами стали пробивать корку, залепляющую выходное отверстие.
— А если на них брызнет? — спросил Алешка.
— Они уж знают, не первый раз…
Алешка поглядел опять вверх, где раздался звон. Кран притащил огромную бадью и стал ее прилаживать к желобу.
— Это ковш для литья, — орал пионер.
Скоро ковш прилажен, опять протяжный крик, что-то ослепительно сверкнуло и белей сметаны потекло в ковш. В синих огромных очках и в белых асбестовых халатах суетились рядом рабочие, а к самым сводам летели огненные брызги, озаряя багровым светом завод…
Алешке казалось — все это во сне. Вот опять вверху звон и — полный стальной сметаны ковш, от которого шел синий видимый глазу, жар, поплыл вдоль площадки, сопровождаемый тем же протяжным криком.
Когда литье кончилось, в кучке рабочих раздался смех. Алешка подошел. Среди них стоял смущенный студент-экскурсант и поглядывал на свои ноги. У него расплавились калоши.
— А теперь пойдем в прокатное, — потянул пионер Алешку туда, где завивались огненные змеи.
Они шли, а мимо них возили на тележках раскаленные болванки. Их поминутно обдавало жаром. Вот и прокатный цех. Сбоку крутится огромный маховик, и его ровное гуденье похоже на первый бас. Он вертит десятки прокатных станков, от которых стоит непрерывный гул.
Быстро подвозят огненную сорокапудовую болванку, и вальцовщик направляет ее в станок. Железные валы с чмоканьем хватают ее и выплевывают с другого конца вдвое длиннее и тоньше. Там крючечник подхватывает ее крючком и сует в новый станок. Железные валы снова хватают ее, выплевывают с другого конца, еще длиннее и тоньше. Новый крючечник подхватывает ее крючком и сует в новый станок. Отсюда она вылетает огненной волнующейся полосой. Дальше длиннее и тоньше становится она, и вот уж бежит огненная змея. Как бешеная выскакивает она из норки машины, рабочий хватает ее щипцами за шею и, извивающуюся, грозящую смертельно ужалить, вставляет в новую более узкую нору.
Изгибаясь, далеко отметывая двадцатисаженный хвост, убегает она и снова вылезает, и снова ее ловят за шею стальные щипцы.
Долго бесится змея по станкам, и вот ее, измученную, но еще злую, хотя потемневшую в фиолетовый цвет, наматывает мотушка…
Алешка стоял и с наслаждением смотрел, как ловко справляются люди с этой прекрасной и страшной змеей. Ему страшно захотелось встать самому и ловить щипцами ее огненную голову.
Вдруг — опять крик, но не ровный, а порывистый, короткий, вверху взметнулась огненная спираль, и все притихло, пригнулось.
С разинутым ртом следил Алешка за ее полетом. Со свистом спираль грохнулась обратно и замерла.
— Запуталась, ишь, куда взлетела, — сказал пионер, — от неловкости, могло убить…
Двое рабочих крючками потащили безобразно спутанное мертвое тело змеи. После этого ребята забрались на высокую площадку подъемного крана, стоявшего в бездействии. Отсюда был виден весь цех.
Муравьи копошились внизу, таская раскаленные кусочки: это развозили болванки. А кругом в занятной игре бегали десятки тонких и толстых змей, то свиваясь и развиваясь, то выскакивая выше станков.
Долго стоял Алешка и все глядел и не мог оторваться. Захотелось быть тут постоянно и участвовать в этой работе, как в интересной и сложной игре.
— Довольно, — сказал его проводник, когда не выдержали глаза, и Алешка пошел за ним покорно, весь наполненный виденным, как пьяный, пошатываясь. Уходя, он последний раз оглянулся, мартены полыхнули пламенем, и вверху, озаренные багровым светом, метнулись голуби… Или это ему показалось?
— И здесь голуби живут?! — крикнул Алешка.
— Сколько хочешь.
— Чудеса!
Улыбаясь, шел Алешка и ничего не видел — ни яркого солнца, ни синего неба: перед его глазами все металось пламя и в нем багровые голуби.
«Голуби живут здесь, а почему я не могу? И я могу», — билось в его голове.
У ворот завода стояла толпа, наигрывал рожок, и неутомимый старик-песенник все приплясывал и распевал.
До самого дома не мог прийти в себя Алешка. Площади Москвы пели радио, копошились толпы людей, завывали сирены автомобилей, а у него перед глазами — завод.
— Горы, горы мои, что с вами сделалось? — сказал Алешка, когда последний раз забрался на крышу посмотреть «снежные вершины» перед уходом на завод.
— Горячее солнце так припекло, что крыши почернели и оплешивели. Вон пробирается кот, ободранный и грязный, по порыжевшим карнизам, и галки сидят, ощипанные и жалкие.
— Прощайте, горы, определился я на завод. — Алешка стал слезать и еще раз оглядел свои прежние владения. — Да, они не так интересны. — Вон заводы…
Алешка вздрогнул — заиграли гудки, а заводы стоят тяжелые, неуклюжие, и кажется ему, что сотни слонов подняли к небу черные хоботы и трубят, трубят, призывая солнце…
Алешка поспешил вниз, у ворот столкнулся с отцом, и, примиренные, они пошли бок-о-бок на любимый, хотя и страшный завод.
