— Да, еще бы! — обрадовался я.
Тогда папа — какой же он все-таки классный — зашел в дом, а я подумал, что выберу себе ванильно-фисташковое, потому что бело-зеленое — тоже красиво. И тут я услышал, как в доме кричат. Папа вернулся в сад весь красный, уселся в шезлонг, взял газету, а потом скомкал ее и бросил на землю. Посмотрел на меня и закричал:
— Оставь меня в покое со своим мороженым! Надо было слушаться. И хватит об этом! Понятно?
Тогда я снова заплакал, а из-за ограды высунулась большая голова месье Бледюра (это наш сосед).
— Что случилось? — спросил он.
— А, это ты! — закричал папа. — Тебя не спрашивают!
— Ну извини, конечно, — сказал месье Бледюр. — Может, и не спрашивают, но меня насторожили эти нечеловеческие вопли. А когда рядом с моим домом кого-то убивают, я имею право знать, что происходит, прежде чем позвонить в полицию.
— Очень смешно, — сказал папа — Ха! ха!
— Мне не дают купить мороженого! — закричал я.
— Неужели финансовое положение у вас дома настолько бедственно? — спросил месье Бледюр.
— Николя наказан, а тебя я предупреждаю в последний раз — не суй нос не в свои дела, Бледюр! — крикнул папа.
— Правда, что ли? — удивился месье Бледюр. — Тебе не кажется, что ты слишком строг с этим бедным мальчуганом?
— Это моя жена его наказала! — закричал папа.
— А-а, ну раз жена… — рассмеялся месье Бледюр.
— В последний раз, Бледюр, — сказал папа. — Уползай к себе в конуру или получишь пару затрещин, которые я тебе уже давно обещал. И предупреждаю — я не шучу!
— Ну мы это еще посмотрим! — сказал месье Бледюр.
Тут вышла мама с сеткой для продуктов.
— Я пошла за продуктами к ужину, — сказала мама.
— Послушай, — сказал папа, — ты не думаешь, что…
— Нет, нет и нет! — закричала мама. — Это очень серьезно! Если мы будем ему потакать, этот урок ничему его не научит! Нужно, чтобы он понял раз и навсегда — нельзя говорить и делать, что попало! Мы должны начать его воспитывать прямо сейчас, я не хочу потом винить себя, что твой сын вырастет непутевым, потому что в детстве мы были к нему слишком добры! Нет, нет и нет!
— Думаю, он уже усвоил урок, — сказал месье Бледюр. — Может быть, хватит…
Мама резко повернулась к месье Бледюру, и я испугался, потому что никогда не видел ее такой сердитой.
— Позвольте заметить, — сказала мама, — что это дело касается только нас. Прошу вас не вмешиваться!
— Но, — сказал месье Бледюр, — я хотел только…
— А ты, — закричала мама на папу, — ты сидишь здесь и молчишь, пока твой приятель…
— Это не мой приятель! — закричал папа. — А…
— Я ничей не приятель! — закричал месье Бледюр. — Разбирайтесь между собой сами, а с меня хватит! Хватит!
Месье Бледюр ушел, и мама повернулась к папе.
— Хорошо, а теперь я пойду за продуктами, — сказала мама, — и не вздумай покупать мороженого своему сыну, пока меня не будет.
— Я не хочу больше ничего слышать о мороженом! — закричал папа.
Мама ушла, и тут я услышал колокольчик мороженщика. И опять заплакал. Папа закричал, что если я буду продолжать эту комедию, он меня отшлепает. Потом зашел в дом и хлопнул дверью.
За ужином никто не разговаривал, все были не в духе. Тут мама посмотрела на меня и спросила:
— Ну что, Николя, ты будешь хорошо себя вести? Не будешь больше обижать маму?
Я опять заплакал и сказал, что никогда больше не обижу маму, потому что я ее люблю. Тогда мама встала, пошла на кухню и с улыбкой вернулась. Угадайте, что у нее было на тарелке? Большое клубничное мороженое!
Я подбежал к маме и поцеловал ее. Сказал ей, что она лучшая мама на свете, а она меня назвала золотцем, и мне досталась целая гора мороженого. Потому что папа не захотел его есть. Он сидел и смотрел на маму большими круглыми глазами.
Дядя Эжен пришел к нам ужинать. Мы его не часто видим, потому что он все время путешествует — ездит очень далеко, например, в Сент-Этьен или в Лион. Я рассказываю друзьям, что дядя Эжен — великий путешественник, но это не совсем правда: путешествует он только для того, чтобы продавать всякие вещи, говорят, он на этом много зарабатывает. Мне нравится, когда он приходит, потому что он очень смешной — все время шутит и очень громко смеется. Он еще рассказывает анекдоты, но я их никогда не слышал, потому что если он принимается их рассказывать, меня выгоняют из комнаты.
Папа открыл дверь дяде Эжену, и они расцеловались. Мне странно, когда папа целует мужчину, но надо сказать, что дядя Эжен не совсем мужчина — он папин брат. Потом дядя Эжен поцеловал маму и сказал ей, что его брат (папа) сделал единственную хорошую вещь в жизни — женился на ней. Мама громко рассмеялась и сказала дяде Эжену, что он неисправим. Тогда он взял меня на руки, крикнул «оп-ля!» и сказал, что я очень подрос и что я его любимый племянник. А потом он вручил нам подарки: дюжину галстуков для папы, шесть пар колготок для мамы и три свитера для меня. Дядя Эжен все время дарит странные подарки!
Мы вошли в гостиную, и дядя Эжен предложил папе сигару.
— А-а, нет, — сказал папа, — я знаю, они у тебя взрываются!
— Да нет, — сказал дядя Эжен, — смотри, я же курю. Видишь? Давай, бери, они голландские!
— Вы же не станете курить перед ужином? — спросила мама.
Тут — паф! — сигара у папы взорвалась. Мы ужасно смеялись, особенно дядя Эжен! Папа тоже смеялся. Он предложил всем аперитив, но дядя Эжен, отхлебнув, сразу сморщился и выплюнул все на ковер, а папа так сильно смеялся, что ухватился за камин, чтобы не упасть. Он объяснил, что это был не совсем аперитив, а разбавленный уксус. Тогда дядя Эжен засмеялся и влепил папе затрещину, а папа дал ему подзатыльник. Как все-таки здорово, когда дядя Эжен к нам приезжает!
Мама ушла на кухню доделывать ужин, а папа предложил дяде Эжену сесть в синее кресло.
— Неглупо, — сказал дядя Эжен и направился к зеленому креслу, прожженному сигаретой, из-за которой мама и папа поссорились. И тут же вскочил с воплем, потому что папа положил кнопку на подушку. Я так смеялся, что у меня заболел живот.
— Хорошо, — сказал дядя Эжен, — больше не шутим, ладно?
— Ладно, — сказал папа, вытирая слезы.
И дядя Эжен протянул папе руку, а папа ее пожал, но вскрикнул, потому что в руке дяди Эжена был аппаратик, который забавно жужжит — «бжить». Это классно! Жеофруа приносил такой в школу, но Аньян пожаловался учительнице, и Жеофруа чуть не выгнали.
— К столу! — сказала мама.
Дядя Эжен хлопнул папу по спине, и мы направились в столовую. Дядя Эжен украдкой показал мне, чтоб я не говорил папе: на его жилете была теперь этикетка с надписью «Распродажа».
Прежде чем сесть, дядя Эжен проверил стул. Тут мама принесла суп. Папа налил в бокалы вино. Мне тоже налили вина, сильно разбавленного водой — это красиво и розово, а дядя Эжен сказал, что не станет пробовать вино раньше папы.
Папа ответил, что дядя Эжен глуп, как пуп, и выпил. Тогда дядя Эжен тоже начал пить, но его бокал оказался весь в дырочках и вино пролилось ему на галстук и рубашку.
— Ой! — закричала мама. — Ваш галстук, Эжен! По-моему, с вас обоих уже хватит.
— Да нет, дорогая, — сказал дядя Эжен. — Он так делает, потому что завидует: он же знает, что это я в семье был гением.
И дядя Эжен высыпал соль в папин суп. Мне трудно было есть, потому что каждый раз, когда папа и дядя Эжен дурачились, еда мне попадала не в то горло, и всем приходилось меня ждать. Наконец мама внесла жаркое.
Дядя Эжен принялся разрезать свой кусок мяса, но тут у него зашевелилась тарелка. Знаете, почему? Папа купил такую новую штуку — трубочку с надувным шариком на конце: мы кладем его под скатерть, а потом нажимаем на маленькую резиновую грушу, она шарик надувает, и тарелка начинает двигаться. Это было весело, но мама сказала, что нужно есть побыстрее, иначе все остынет; тогда дядя Эжен нарочно уронил папину вилку и, пока тот подбирал ее с пола, подсыпал ему перца в жаркое. Здорово!
Интересно, где папа и дядя Эжен такому научились?
Самое смешное было с сыром. Потому что когда дядя Эжен захотел его разрезать, тот заскрипел: «квииик». Ясно было, что не настоящий. Потом мы ели очень вкусный шоколадный торт, и пока дядя Эжен рассказывал папе на ухо анекдот, я положил себе еще кусок.
После торта мы вернулись в гостиную, и мама подала кофе. Забавно, что сахар в чашке у дяди Эжена задымился, и маме пришлось дать ему другую. Дядя Эжен дернул папу за галстук, и тот пролил кофе. Пришлось выйти и переодеться, а мама тем временем велела мне попрощаться с дядей, потому что пора было идти спать.
— Еще чуть-чуть, мама, — взмолился я.
— Вообще-то, — сказал дядя Эжен, — мне тоже пора спать.
— Как! — сказал папа, входя и вытирая руки. — Ты уже уходишь?
