— Ты что, заметил меня с колокольни? И следил за мной, когда я пробирался через виноградник?
Своим тягучим произношением он нисколько не походил на англичанина. Колену стало легче на душе. Он улыбнулся незнакомцу, который прислонился к кропильнице в форме раковины.
— Я принял тебя за англичанина и очень рад, что ошибся. Я видел, как ты бежал и лупил людей в красно-синих шапках. Но ведь мы, парижские жители, на стороне прево.
— Уж больно ты горяч! Будь я врагом прево, то стал бы и твоим, а ты для меня — лишним свидетелем.
Незнакомец говорил решительно, но в его голосе не было угрозы.
В церкви зашаркали неровные шаги.
— Это Жоно, церковный сторож, — прошептал Колен. — Не годится, чтобы он застал нас здесь. Ступай за мной, я знаю надёжное местечко.
Он увлёк незнакомца к винтовой лестнице. С площадки второго этажа можно было через дверь в стене попасть на пыльный чердак, расположенный на десять футов выше нефа.
Проковылял церковный сторож Жоно, тощий, одетый в чёрное. Он обошёл часовню, осмотрелся вокруг и, убедившись, что всё спокойно, открыл калитку, чтобы выйти на кладбище. Слышно было, как повернулся ключ в скважине, потом всё стихло.
— Почему же ты меня спрятал? А я думал, ты поднимешь тревогу, кликнешь сторожа, а сам пустишься наутёк.
— Сторожа Жоно? Да ты свалил бы его одним щелчком! Зато у него хорошо подвешен язык. Стоит ему узнать, что ты здесь, и ещё до ночи всем прихожанам церкви Святого Северина станет известно, что в башне засела шайка разбойников.
Незнакомец положил руку на плечо Колена.
— Как тебя зовут, мальчик?
— Колен.
— Итак, Колен, доверие за доверие. Меня зовут Одри, и родом я из Рибекура, что возле Компьена. Для королевского правосудия я разбойник. Но жители Рибекура знают меня лучше, чем король и знатные сеньоры, и считают просто вольной птицей. Вот уже восемь лет, как я и десяток моих смелых товарищей держим в руках леса от Мо до Компьена, и нет ни одной лужайки под дубами, ни одной поросшей мхом пещеры, где бы мы не раскидывали лагерь, ни одного источника, к которому мы не прильнули бы губами. Лес велик. Он принадлежит нам. Раньше сеньоры из Лонгея требовали с нас подати и налоги. Теперь они боятся произносить наши имена. Они не охотятся в лесу без большой вооружённой свиты, и в листве каждого дерева им мерещится спрятавшийся стрелок. Раньше всё они считали своим: и зерно, и плоды, и кур, и свиней. Каждый крестьянин должен был отработать столько-то дней на мельнице и столько-то — в давильне для винограда. Теперь мы грабим монахов и обчищаем карманы у знатных, поджигаем замки и похищаем имущество монастырей. И, как только можем, облегчаем горести бедного люда. Мы ходим, высоко подняв голову, и никто не осмелится нам сказать: «Опусти глаза!» Мы охотимся на своих землях и едим мясо оленей и косуль. Ловим рыбу в своих реках и забрасываем сети в свои пруды. Мы вправе смеяться, когда нам весело, и спать вволю, когда нас сломит усталость. Можем гулять по холмам и долинам, когда нам заблагорассудится.
Глаза Колена сверкали. Выходило, что те, кого называли разбойниками, избрали для себя лучший удел. Ему нравилась их отвага, его восхищала их справедливость. Ведь на Гревской площади чаще висели с верёвкой на шее бедняки, чем знатные сеньоры.
— Скажи мне, Одри, наверное, все твои товарищи ловко стреляют из лука?
— Ни один из них не промахнётся по куропатке, взлетевшей над жнивом, и уж добрая половина вонзает стрелу с трёх туазов в лётку улья.
— А зимой, Одри? Что вы делаете зимой, когда деревья голы и лес покрыт снегом, когда дичь уходит в норы и бродят стаи волков?
Бунтарь разразился смехом.
— Зимой, конечно, трудновато, — сказал он. — Мы же люди из плоти и крови. Но нам известны глубокие берлоги, где раньше жили медведи, и земля окутывает нас своим теплом. И мы только посмеиваемся, когда холод пробирает нас сквозь камзолы. Ведь мы сами, по своему желанию, избрали эту вольную жизнь. Бедные крепостные, которые скалывают лёд во рвах вокруг замков и вяжут хворост морозным утром, страдают куда больше нашего.
— Почему же они не примкнут к вам, Одри? Неужели им не хватает храбрости?
— То, что возможно для десятерых, невозможно для тысячи. Как ни обширны наши леса, они не могли бы приютить всех. А многие прикованы к своим хижинам из-за жён и детей, которые не вынесли бы голода и усталости.
— Я мог бы идти за тобой с утра до ночи, Одри, а ведь мне всего пятнадцать лет.
— Ты рослый и крепкий, Колен, но я уверен, что наши законы тебе не под силу.
— Разве они так суровы?
— Нарушение их ведёт к смерти или предательству. Вольные люди должны подчиняться вожакам, которых они сами себе избирают. Не остережётся один, а повесить могут всех. И в пути, и в часы отдыха мы всегда должны быть начеку.
— А крестьяне вам помогают? — спросил Колен.
— Почему бы им не помогать, ведь враги-то у нас общие. Наш пример их обнадёживает. Гнев тлеет в хижинах, как головни под пеплом. Настанет день, когда от головней загорятся ветки, огонь побежит с дерева на дерево, и запылает весь лес. Этот день уже недалёк. Ведь сумели жители Парижа прогнать дофина! Теперь ему пришлось с позором убраться в Компьен. Крестьяне Бовези, Мюльсьена и Амьена всё это взвесили и поняли, что в Париже творятся серьёзные дела. Разве торговцы и ремесленники не передали Этьену Марселю и Генеральным штатам[26] всю полноту королевской власти?
— На Гревской площади, — с важностью заметил Колен, — прево обратился ко всем, к торговцам и ремесленникам, а их там было видимо-невидимо, больше, чем сходится народу на огни в Иванову ночь[27]. И говорил он так просто, что все могли его понять.
— Что же он говорил? — жадно спросил Одри.
— Его громкий голос доносился даже до Малого моста, где показывают свои фокусы фигляры и дрессировщики обезьян. «Мы не хотим больше грабежей, которые учиняют король и его бесчестные советники, — говорил Марсель. — Дофин плавит монеты и пускает в обращение более лёгкие, а это вызывает рост цен на съестные припасы. Нам надоело терпеть!» Он говорил хорошо, долго и очень смело. Все кричали: «Да здравствует Марсель, да здравствует прево!» И я орал не хуже других, так понравилась мне его речь. После этого дофин Карл со своей свитой убрался в Компьен.
Одри рукой привлёк Колена к себе.
— Я ничего не скрою от тебя, Колен. Жители Бовези поручили мне встретиться с прево и поговорить с ним о важных делах. Но, видимо, кому-то я показался опасным, и обо мне сообщили оставшимся в Париже друзьям короля. Потому-то на меня и напали в харчевне. Эти люди не успокоятся, пока не насолят мне как следует. Не знаешь ли ты, Колен, верного человека, который отвёл бы меня к Этьену Марселю?
— Я поговорю об этом вечером с Ламбером, помощником моего отца. Он человек достойный и многое знает.
— А можно на него положиться?
— За него я ручаюсь головой. И я уверен, что он тебе поможет. А я клянусь помочь вам обоим. Но что же ты будешь есть, Одри?
— Всякий человек может поститься двое суток, Колен. Житель лесов вытерпит и вдвое дольше. Для большего спокойствия я переночую сегодня в башне. Мне приходилось ночевать и в менее удобных местах. А как отсюда выйдешь ты?
— В церковной ризнице есть дверь, которая не запирается. Выбраться этим путём мне совсем не страшно. Куда страшнее ступить на порог отцовского дома. Спокойной ночи, Одри, до завтра!
И Колен исчез в тени за колоннами.
Оставшись один, Одри просунул руку под камзол. Кинжал его противника порвал одежду и задел плечо. Рана начала его беспокоить.
Не спеша он снял верхнюю одежду, потом рубашку и промыл рану святой водой из чаши.
А Колен тем временем уже достиг дверей мастерской, где его с большим волнением поджидал отец.
— Добрый вечер, господа! — звонко воскликнул Колен, видя, что Ламбер ещё не ушёл, а сидел подле его отца и рисовал при свече.
Это шутливое приветствие умерило гнев отца и вызвало улыбку на губах Ламбера.
— Вот господин сейчас надаёт тебе оплеух, упрямцу и бродяге! И где тебя ноги носят весь божий день?
— Я был в башне Святого Северина и в Рибекурских лесах, отец.
Лантье с удивлением посмотрел на сына.
— Вот не знал, что эти леса находятся так близко! И у тебя ещё хватает дерзости потешаться над отцом?
— Никакой дерзости тут нет, отец, и, чтоб это доказать, я сейчас сбегаю к Катерине и узнаю, готова ли еда. Наверное, англичане на подступах к Парижу не были так голодны, как я.
— Первые весенние дни уже вскружили ему голову, — сказал Ламберу повеселевший Лантье.
— Это в нём молодые соки бродят, Лантье! Они обновляют и растения и людей.
— Пойдём заморим червячка, Ламбер! От всех нынешних страхов и забот я здорово проголодался. Но я ума не приложу, кто мог быть этот молодчик из Бовези, который так отдубасил людей прево.
