— А как же! Конечно, он… серьезный!
Надя попросила у библиотекарши Лермонтова. И после, дома, читала целый вечер. Печальный и гордый Демон, мятежный Мцыри, тоскующий и негодующий герой лирических стихов великого поэта надолго овладели ею.
Через несколько дней после этого разговора в школе появилось объявление:
ТОВАРИЩИ! Наш литкружок выпускает журнал «СЧАСТЛИВАЯ ЮНОСТЬ»
Ребята! Пишите!
Мы не писатели, но мы можем приблизиться к ним, ярким звездам.
Тот, кто напишет хороший рассказ, очерк, статью, стихотворение и подаст его до праздника, получит одну из следующих наград:
а) благодарность в приказе директора по школе;
б) дорогую, интересную книгу;
в) футбольный мяч;
г) коньки (по выбору лауреата);
д) шахматы (сделанные в нашей мастерской);
е) пару белых голубей;
ж) пару серых кроликов;
з) пару пирожных;
и) одну важную, прекрасную, преинтересную штуковину.
Пишите, ребята! Выше к звездам!
У этого объявления творилось что-то невероятное. Читали, смеялись, чесали затылки, морщили лбы, отходили, снова приходили. Анатолия Черемисина, Клару Зондееву и Надю Грудцеву брали в окружение и требовали разъяснить, что это такое и, в частности, что это за «важная, прекрасная, преинтересная штуковина». Анатолий, бил себя в грудь, уверял, что он ничего не знает. Клара возмущалась:
— Это кощунство, это безобразие!
Надя сначала беспомощно разводила руками и клялась:
— Но знаю. Не знаю и не знаю. Хоть убейте!
Потом, завидя, что к ней идут за расспросами, убегала и пряталась. Наконец, она стала отвечать ясно и определенно:
— Знаю. Не скажу. Секрет. Пишите — узнаете.
Точно ветер по лесу, по школе пронесся «литературный шум». Писали девочки, мальчики, старшие, младшие; писали дома, в школе, в читальном зале; кое-кто умудрялся строчить даже на уроках, и учителя уходили из класса, унося тетради с оборванными на полуслове творениями юных поэтов и прозаиков.
Главный редактор получил письмо, перевязанное розовой ленточкой, а в нем — рисуночек: он. Анчер, спит, Муза овевает его тетрадью с надписью: «Полет на Луну. Глава 2-я»; ему снится, будто он сидит верхом на спутнике и устремляется в космос… После получения письма Анчер до полночи писал главу третью. В школе к нему подошли два мальчика: приземистый, крутоплечий крепыш со смуглым лицом и высокий вихрастый юнец с карими глазами. Крепыш представился:
— Я из 5-го «В». Рассказы начал писать. Земляков Пантелей.
— Прозаик он, — пояснил его товарищ. А я поэму пишу про школьную мастерскую; поэт; понял? Сергей Городков.
Поэт и прозаик оказались весьма напористыми. Они потребовали помочь им. Прозаик начал писать о девяти маленьких негритятах из городка Литл-Рок, что в Америке, в штате Арканзас, которых звери-империалисты не пускают учиться вместе с белыми в школу; так вот, как бы получше изобразить негритят?
— Эх, ребята, ничего у вас не получится, — с сожалением ответил Анатолий, наскоро пробежав рукописи.
— Ну, уж прямо! — обиделся поэт. — Это почему же?
— Да откуда вы знаете, как живут негры в Литл-Рок?
— Из «Пионерской правды»… И вообразили; понял?
— «Вообразили» вы… слишком много! И техника стихосложения слабовата.
— Получится, — уверенно сказал Пантелей Земляков, — ты только окажи помощь. Да… А все ж таки… что это за одна «преинтересная, прекрасная штука», а?
…Надя, приготовив уроки, садилась за свой рассказ.
Пока она набрасывала одну картину, перед глазами вставали другие образы. Перо ее неслось по бумаге с таким скрипом, что мама просыпалась. Надя перечитывала написанное: все не так, все бледно и непонятно! Вот если бы все это рассказать устно — это у нее получилось бы куда лучше! Чего не сумела бы сказать словами, сказала бы жестом, улыбкой, глазами, тоном голоса… И все-таки она писала, писала с волнением, старательно.
Иногда ей казалось, что ее герой стоит под окном. Однажды, когда она так трудилась, в дверь кто-то постучал.
— Это Анатолий! — испугалась и обрадовалась она.
В одну минуту накинула другое платье — получше, быстренько прибрала на столе и побежала открывать. Вошла соседка, попросила дрожжей.
Нет! He было его под окном… И не придет он. С какой стати он придет? Он никогда о ней не думает, не грустит. А почему она о нем думает так часто? Почему, читая книги, она всех героев представляет себе такими, как он? Почему ей без него грустно, а при нем хочется быть красивой, хорошей, лучше всех? А вчера, разговаривая со Степаном Холмогоровым, она два раза назвала его Анатолием…
Все это интересно и непонятно. Не поговорить ли с Кларой?
С Кларой? Нет… Начнет приводить свои «целесообразно» да «точки зрения». Нет, лучше потом, потом…
В школе к ней и Анатолию Черемисину все чаще подходили ребята и подавали тетрадочки со своими произведениями.
— Маргарита Михайловна, члены редколлегии все налицо, кроме Холмогорова, болеющего гриппом. Разрешите открыть заседание?
— Да, пожалуйста.
— Товарищи, материалов много. Мы должны прочитать их и решить, что поместить в первый номер «Счастливой юности».
Анатолий говорил не спеша, стараясь, для важности, придать басовое звучание своему голосу.
Особенно много было стихов — о дружбе, о школе, о 40-летии Октября, о спутнике, о борьбе за мир во всем мире. Были и рассказы, и повести. Читал главный редактор.
Когда попадалось хорошее стихотворение или рассказ, или даже отдельные удачные строчки, лицо Маргариты Михайловны светлело, каждая черточка выступала ярче, оживала.
Надя смотрела на нее неотрывно. Лицо Маргариты Михайловны, лицо чистой матовой белизны, освещенное темно-серыми печальными глазами, каштановые волосы, прямой лоб с еле заметной бороздочкой посередине, маленький рот, вся ее тонкая фигура, и платье, и кружевной воротничок — все нравилось Наде в Маргарите Михайловне. «Ах, если бы я была такой! — думала Надя. — Если бы я умела так интересно преподавать литературу! Если бы мой рассказ понравился ей! Ей и… Анчеру!»
Свой рассказ она прочитала сама. Волновалась, не хватало дыхания.
Рассказ ее тронул Маргариту Михайловну своей простотой и искренностью.
— Хороший рассказ написали вы, Надя, — сказала она. У вас острый глаз и чуткое ухо; и характеры получились. Но еще немало нужно посидеть над ним: убрать лишние сцены, поработать над языком. А ваше мнение, Толя?
— Мне понравился, — живо отозвался Анатолий, — только очень длинный и кое-где слезливый.
— Да, это верно, — согласилась Маргарита Михайловна, — местами сентиментально. Вам нужно, Надя, глубже всматриваться в жизнь. Ну, хорошо. Что ж, Черемисин, читайте свою повесть…
— Видите ли, товарищи, — почесал затылок Анатолий, — я написал только три главы. Что-то не получается… то есть получается… Да все как-то так… Думаю, что вслед за спутником ученые пошлют на Луну космический корабль; тогда яснее будет, и я…
Тут на Анатолия Черемисина накинулись все члены редколлегии. Что это за безобразие? Сам предложил выпускать журнал, говорил, обещал. Надя требовала дать ему выговор.
Анчер дал клятву:
— Напишу. Вот увидите — через две недели принесу.
Клара Зондеева прочитала свою статью «О мерах улучшения работы учкома». Статья получилась обширная, серьезная, но слушать ее было скучно.
— А почему скучно? — спрашивал Анатолий. — Потому, что написана сухим языком: «Учком обязан проявлять инициативу в развертывании соревнования на лучший по чистоте и порядку класс.» Ну, что это, Клара?
— Это статья, Черемисин, а не сентиментальное повествование, какое, например, представила Надя Грудцева. У ее героев, учеников десятого класса, отношения скорее не дружеские, а — извините — любовные. С точки зрения задач, стоящих перед школьным журналом, это не должно печататься.
— Я не заметила в отношениях ее героев ничего предосудительного, — возразила Маргарита Михайловна. — Они хорошие друзья, любят друг друга открытой, человеческой любовью. Что ж тут плохого?
— Вы — учительница, и так говорите? — сверкнула очками Клара. — Удивительно!
— Ну, хорошо, не будем об этом… — сказала Маргарита Михайловна. — Ваша статья, Клара, мне понравилась. Но язык, действительно, суховат. Давайте так: вы зайдете ко мне, и мы поработаем над языком вместе; хорошо?
— Пожалуйста, приду, — обиженно поджала губы Клара.
«Почему она такая… как бы это выразиться? Слишком… правильная, но бездушная? — подумала учительница. — И чем-то недовольна она. Как я еще мало знаю их!»
