разорвал под ним рубашку.
Свет прожектора бил прямо в него. И Толя, стоявший рядом, и Женя с площадки крана увидели огромный красный рубец, который будто перечеркивал всю грудь Михаила Григорьевича. Он стоял перед крановщиком оголенный, ярко освещенный, дышал тяжело, но говорил, как всегда, тихо:
— Вот мое право! Я кровью завоевал право, чтоб люди жили, чтоб их не убивали — ни скопом, ни в одиночку. Понял? Вези!
В это время невдалеке отрывисто гуднул паровоз. Все, кроме больного, резко повернулись…
— Сидайте! Поихалы!
Это кричал, высунувшись из будки, машинист паровоза. Лицо его было красным — то ли от мороза, то ли от жаркого пламени паровозной топки, а может быть, от волнения.
— Давай, давай шевелись! — Машинист кричал людям, стоявшим на перроне, а в это время его рука, протянутая в глубь кабины, что-то вертела, и паровоз вот-вот готов был сорваться с места.
Цокнули связки, и первым, отбросив папиросу, прыгнул на площадку крана Долинюк. Площадка крана двинулась почти рядом с перроном, по которому бежали Кущин и мальчики, но перескочить с обледеневшей платформы на обледеневшую площадку крана было не так-то просто.
— Давай! — крикнул Долинюк и протянул обе руки Кущину. — Прыгай!
Крановщик втянул Михаила Григорьевича как раз в тот момент, когда кран проплывал за пределы перрона. И в тот же самый момент Ольга Михайловна рывком сняла с себя пальто и набросила его на больного.
Толя и Женя остановились у края перрона, и Кущин крикнул им:
— Оставайтесь у тепловоза! Ждите!
А паровоз аварийного поезда дышал все чаще и чаще и подавал все время отрывистые, тревожные гудки. Должно быть, гудками паровозный машинист хотел предупредить людей, которые вышли ограждать пути.
Подъемный кран с больным шел все быстрее и быстрее по направлению к городу, к станции Узел, к медпункту. Ему светила сплошная «зеленая улица». Уже по всей линии узнали, что аварийный кран везет тяжелобольного, и открывали ему зеленые огоньки светофора.
9
«ТУ-2» остался на открытой платформе под падающим снегом. Возле него в полной растерянности стояли мальчики.
— Как в кино, — сказал Толя, ни к кому не обращаясь. У него была такая привычка — думать вслух.
— При чем тут кино? — рассердился Женя. — Надо что-то делать, а не сидеть сложа руки. Ольга Михайловна, возьмите мое пальто. Мне жарко.
Ольга Михайловна сняла с головы шерстяной платок и перевязалась им крест-накрест:
— Вот что, ребята, я сейчас побегу домой, а вы тут нюни не распускайте. Утром я поеду в город и узнаю, не надо ли чем помочь еще Поликарпу Филипповичу. А кто из вас останется дежурить у тепловоза?
— Я, — сказал Толя.
— А как же мы? — в один голос спросили Витя и Митя.
— Пошли со мной, — махнул рукой Женя. — Мы соберем в поселке народ. Может, как-нибудь выгрузим тепловоз…
И вот Толя снова вышагивает по платформе, точно часовой, думая о том, какие бывают в жизни неожиданные повороты. Ведь так немного прошло времени с того часа, когда ему надо было смениться с дежурства, а как много произошло за это время событий!
Толя любил помечтать. И сейчас он мечтал о том, как спасет Поликарпа Филипповича.
Пронизывающий холод забирался ему под воротник, морозил спину, леденил руки и ноги, а мечты согревали.
«Вот, — мечтал Толя, — подъемный кран, отвезя больного, подхватит заснеженный «ТУ-2» и, пронеся его по воздуху, поставит прямо на рельсы. А затем настанет день, когда он, Толя, будет вести тепловоз. День этот будет обязательно солнечным. Ведь жители Больших и Малых Березок и все знакомые Толи, живущие в городе, будут стоять тут, на платформе. Милиционерам в белых перчатках придется сдерживать толпу. А он поднимется в кабину управления, нажмет кнопку, которая, подобно стартеру на автомобиле, приводит к запуску двигатель. Кнопку надо надавить и подержать несколько секунд. И тут важно точно почувствовать время: не передержать и не недодержать. Но вот заурчали моторы. Дежурный уже стоит с поднятым флажком. Светофор горит зеленым огнем.
Тепловоз трогается, и в это время раздаются шумные аплодисменты и крики «ура!». Это аплодируют, приветствуя талантливого машиниста-водителя, который плавно взял тяжелый состав. (Размечтавшийся Толя не принимал в расчет, что на ДЖД всего три маленьких вагончика.) Итак, в путь! В кабине «ТУ-2» установлена радиостанция ЖР-1…»
Оговоримся, что это была уже не мечта, а действительность: рация прибыла на ДЖД раньше тепловоза и ждала только, когда ее установят на тепловозе и она заговорит.
«…ЖР-1 чуть захрипела, будто прокашлялась, и громко произнесла:
— Водитель тепловоза Сечкин!
— Я Сечкин! — Толя произнесет это, чуть пригнувшись к микрофону, но так же внимательно смотря вперед на набегающие в окно пути.
— Водитель Сечкин! Министр путей сообщения благодарит вас за участие в спасении жизни машиниста Кныша и награждает вас знаком почетного железнодорожника.
— Служу Советскому Союзу! — по-военному отвечает в микрофон Толя и вытягивается в струнку…»
Грохот и яркий свет прервали мечты. По путям мимо Толи проносится скорый поезд, вздымая за собой тучи снежной пыли.
И снова темно и тихо.
Толя вспоминает спор Кущина с Долинюком.
На мгновенье закрыв глаза, Толя увидел все, что произошло тут несколько минут назад. Ослепительный свет прожектора. Михаил Григорьевич, такой знакомый — лоб, переходящий в лысину, две морщины от носа к уголкам губ, седые волосы, свисающие на глаза. А глаза добрые… Добрый, тихий Михаил Григорьевич. Толя первый раз услышал, что Кущин повысил голос, говорил громко, резко, грубо. И через всю грудь этот огромный багровый шрам…
Толя подошел к перронной скамейке, смахнул снег, сел.
Значит, правду говорили о Кущине, правду, в которую ни Толя, ни его товарищи не
