Лицо у него было зеленовато-серое, мокрое, с впалыми щеками и глазами, просящими: «Помоги». Ольгу Михайловну Женя не узнал. Он увидел только длинные седые волосы, рассыпанные по плечам, и у него промелькнула мысль: «Как колдунья». Ольга Михайловна протянула руки к Жене, который в нерешительности застыл у порога, и, втянув его в коридор, властно сказала:
— Бери! Понесем!
Поликарп Филиппович лежал на раскладушке. Он не стонал. Только часто-часто дышал, прикусив зубами нижнюю губу, и губы его были совсем белыми.
«Умирает», — ужаснулся Женя.
Ольга Михайловна несла кровать с головы, где тяжелее. Нести было тяжело. Но думал при этом Женя только об одном:
«Только бы Поликарп Филиппович выжил!» А он даже вроде бы не узнает его. Плох, очень плох. Даже не стонет!
Женя смотрел поверх кровати вперед, на спину и протянутые назад руки соседки. Лица Поликарпа Филипповича он теперь не видел, но ему казалось, что глаза больного смотрят на него и просят о спасении.
Грузовой поезд, к которому была прицеплена платформа с маленьким тепловозом, подошел к станции Большие Березки точно в ноль-ноль тридцать минут.
Пока, цокая связками, сцепщики отцепляли хвостовую платформу от длинного состава, человек в огромной шубе, с большим фонарем в руке кричал вдоль перрона:
— Грузополучатель здесь? Хозяин есть? Получатель! Эй!
Никто не откликался. Кущин в это время снова звонил диспетчеру и несвойственным ему громким голосом говорил:
— Ну где ваш кран? Вы меня слышите? Вы меня слышите? Вышел кран?
— Вышел кран. Встречайте! — наконец раздалось в наушниках.
Кущин выбежал на перрон. Мимо него прогромыхал длинный состав грузовых вагонов, мелькнул красный хвостовой огонек, за ним пронесся вихрь снежной пыли.
Михаил Григорьевич побежал к концу перрона. Он увидел на путях одинокую платформу, которая издали напоминала своими очертаниями огромного белого слона. Это снег запорошил покрытый брезентом тепловоз. А вот где-то в темной глубине путей выплыла яркая световая шапка. Будто кто-то невидимый бежал на Кущина в огромной светящейся папахе.
Михаил Григорьевич крикнул наугад за перила перрона:
— То-о-ля!
Из темноты сразу же донеслось несколько голосов:
— Бежим!
— Идем!
— Мы здесь, Михаил Григорьевич!
Теперь уже ясно было видно, что светлая шапка — это прожектор на паровозе аварийного поезда. Вертлявые искры вылетали из трубы, и паровозный дым казался от этого розовым. Это был, должно быть, последний паровоз, который еще работал, таская за собой подъемный кран…
Толя первым забрался на платформу и, стянув с руки варежку, принялся счищать ею снег с брезента. Спустя несколько минут вокруг платформы с тепловозом было светло и шумно.
Кущин держал в одной руке какие-то документы, а другой распутывал завязки и петли, которые стягивали брезентовое покрывало. Аварийный поезд пыхтел уже совсем близко и вдруг резко гуднул.
Брезент вначале не поддавался, а затем сполз как-то сразу, как сползает покрывало, когда открывается памятник. Ослепительный луч прожектора с аварийного поезда ударил по серебристым бокам «ТУ-2». Всем, кто был на платформе, тепловоз показался великолепным, как сказочная жар-птица. А вокруг разноцветными россыпями искрился и вспыхивал снег, разбуженный электричеством.
От яркого света Толя зажмурился, а Михаил Григорьевич прикрыл рукавом глаза.
Аварийный поезд прошел по второму пути и стал на первом пути, рядом с платформой, на которой стоял тепловоз.
7
Казалось, что вместе с аварийным примчался ветер — такая поднялась метелица на путях. Снег кружил, завихрялся, колол щеки, морозил лоб. Кущин и ребята подтанцовывали и терли лицо и уши руками. Не только люди, но и тепловоз не смог устоять против мороза. Крыша маленького локомотива покрылась кристалликами; точно ее посыпали крупной солью.
У Кущина закоченели пальцы. Он подул на них, быстро потер руку об руку и взялся за ручку дверцы, которая вела в кабину тепловоза. Затем Михаил Григорьевич повернулся к Толе и к двум высоченным парням, которых звали Витя и Митя. Митя и Витя были так же неразлучны, как Добчинский и Бобчинский. Их так иногда и называли.
— Без ключа не открыть, — сказал Митя.
— Ключ нужен, — добавил Витя.
Кущин повернулся и звякнул связкой ключей.
— Они у меня. А что толку? Где же Поликарп Филиппович? Куда это Женя запропастился?
Толя сложил рупором ладони у рта и крикнул в темноту:
— Же-е-ня! Же-е-нь!
Молчание.
И вдруг сквозь посвист ветра донесся звонкий озорной голос:
— Эй! На тепловозе! Давно вы там казакуете?
Кущин, Толя, Митя и Витя повернулись на голос, словно по команде.
На площадке подъемного крана в лучах прожекторов среди парящих, искрящихся снежинок стоял высокий и широкоплечий человек, с лицом смуглым и большими светлыми глазами. Из-под шапки у этого человека выбивался вихор, закрученный кверху, как желтая стружка.
— Ну, чего попритихли?
Вихрастый легко перепрыгнул с площадки крана на платформу с тепловозом.
— Ой! — только успели воскликнуть в один голос Витя и Митя.
«Как в цирке!» — подумал Толя. И почувствовал, что полюбил этого необычного, такого смелого и красивого человека.
Толстый Толя всегда мечтал быть ловким и страшно завидовал стройным и гибким людям.
А вихрастый великан между тем протянул руку Михаилу Григорьевичу и громко сказал:
— Долинюк. Машинист подъемного крана. Вот, значит, так, товарищи.
— Кущин, — негромко, будто стесняясь, ответил Михаил Григорьевич, пожимая протянутую руку, и добавил: — Ну что ж, товарищи, время не ждет…
Долинюк погладил тепловоз и сказал:
— Вот, значит, какая музыка получается: «окошко» нам дали маленькое. Скоро поезда пойдут. — Он повернулся в сторону крана: — Ну, как там?..
«Окошком» на железной дороге называют время, которое выкраивается для
