что будете делать?
Меня рассердила его настойчивость.
— Оставь нас… — начал было я.
Но жена перебила меня.
— Покажи, детка, покажи нам свои фокусы, — мягко сказала она. И, повернувшись ко мне, тихо добавила: — Не нужно на него сердиться.
Я замолчал; в ее голосе слышалась нежность матери, которая прощает ребенку все его шалости.
Мальчик начал свое представление. Все игрушки, выигранные тогда на ярмарке, принимали участие в этом импровизированном спектакле: медведь кланялся, кошка сердито фыркала, обезьяна бранилась. Куклу выдали замуж, но оказалось, что жених ей попался одноглазый… Все представление держалось на вдохновенном красноречии маленького актера.
Мы покатывались со смеху.
«Да, многому научила нужда этого мальчика, — подумал я. — Вот она, жизнь!»
Карты в руках мальчика стали красными, потом вдруг снова почернели! Разрезанная на куски веревка неожиданно оказывалась целой. Волчок начинал крутиться сам собой!
— Ну, хватит, — сказал я, — собирай свои игрушки. Нам надо идти.
Жена протянула ему рупию, и он подпрыгнул от радости.
— Послушай, мальчик… — начал было я.
— Зовите меня, пожалуйста, маленький фокусник. Меня все так зовут. Ведь мои фокусы кормят нас с мамой.
Я хотел еще что-то сказать, но жена перебила меня:
— А скажи-ка нам, что ты будешь делать с этой рупией?
— Сначала досыта наемся, а потом куплю одеяло.
«Ну и эгоист же я! — пронеслось у меня в голове. — Рассердился на мальчишку только потому, что он хотел заработать рупию!»
Маленький фокусник побежал домой, а мы отправились к зарослям лиан.
Последние лучи заходящего солнца, запутавшись в листве этих искусственных джунглей, прощались с землей. Вокруг царили тишина и спокойствие.
Возвращаясь на машине в Ховру, мы не раз вспоминали маленького фокусника. И вдруг увидели его возле одной из лачуг. На плече у мальчика было одеяло.
— Ты как тут очутился? — спросил я, остановив машину.
— Здесь моя мама. Ее больше не хотят держать в больнице.
Я вышел из машины и заглянул в хижину. На земляном полу лежала закутанная в лохмотья женщина. Ее била лихорадка.
Маленький фокусник укрыл ее одеялом и, низко склонившись над ней, шептал:
— Мама… мама…
На глаза у меня навернулись слезы.
* * *
Рождество миновало, и пора было возвращаться к работе. Откровенно говоря, и Калькутта уже порядком успела наскучить мне. И все же утром в день отъезда мне почему-то захотелось еще раз взглянуть на Ботанический сад. «Может быть, и малыш снова там», — невольно мелькнуло у меня в голове.
В этот день я пошел туда один: времени до отъезда оставалось совсем мало.
Было десять часов утра, но солнце уже пригревало вовсю. Увидев неподалеку от дороги большую толпу, я остановил машину. Так и есть — натянув между деревьями кусок материи, маленький фокусник снова давал свое представление. Опять сердито фыркала кошка, кланялся медведь, отдавали замуж куклу… Все было, как и прежде, только в голосе мальчика не слышалось прежнего задора и вдохновения. Он старался рассмешить, развеселить других людей, но мне казалось, что самому ему хотелось плакать. С болью в сердце глядел я на него.
Закончив представление и собрав деньги, он вдруг заметил меня в толпе, и на мгновение лицо его просветлело.
— Что-то у тебя сегодня не клеится, приятель! — сказал я, дружески потрепав его по плечу.
— Я торопился. Мама велела скорей вернуться домой. Она сказала, что ей сегодня очень плохо, — печально ответил мальчик.
— И ты все-таки пошел сюда? — укоризненно воскликнул я.
Да, каждый меряет по-своему людское счастье и горе.
На лице мальчика появилось знакомое мне презрительное выражение.
— Если бы не надо было, так и не пришел бы! — сердито сказал он и обиженно отвернулся.
Мне стало стыдно. Я бросил в машину мешок с игрушками и усадил мальчика рядом с собой.
— Едем! Быстрей!
Машина помчалась и через несколько минут остановилась около ветхого жилища. С громким криком «мама!» мальчик скрылся в хижине. Я пошел было следом за ним, но, услышав невнятный звук, сорвавшийся с губ лежавшей на полу женщины, замер на пороге. Иссохшие руки умирающей чуть приподнялись и бессильно упали. Маленький фокусник рыдал, прижавшись к недвижному телу матери.
Я чувствовал, что у меня нет сил двинуться с места. К горлу подкатил жесткий комок, и солнце, только что сверкавшее так ярко, вдруг погасло и скрылось из глаз.
— Где там пить! Уже семь дней, как в рот не брал.
— Врешь ты все, братец. Даже от одежды несет вином.
— Нет… Нет, сахиб… Просто как-то наливал в темноте из бутылки, и несколько капель попало на дхо́ти [20]. А вы говорите… Да что там, хотите верьте, хотите нет — семь дней уже ни капли во рту не было.
Помещик Сардарси́нх рассмеялся.
Сын его учился в Лакхна́у, и сахиб иногда приезжал к нему в гости. Тут ему и подвернулся этот словоохотливый пьяница. Он мог прийти в любое время и всегда имел в запасе какую-нибудь забавную историю, до которых Сардарсинх был большой охотник.
— Ну, а сегодня выпьешь? — проговорил сквозь смех сахиб.
— Врать не буду: уж сегодня выпью. Семь дней почти ничего не ел, а нынче выпью за все дни.
— Ну и человек! Семь дней сидел голодный, а сегодня, вместо того чтобы как следует поесть, опять собирается напиться. Вот уж поистине…
— Один час радости лучше долгих лет горемычной жизни. Выпил как следует — и море тебе по колено.
— Ну ладно, ладно, лучше расскажи, что делал?
— Я-то? Да так, ничего особенного. С утра все заволокло туманом. Солнце плотно закуталось в облака, а я — в свое драное одеяло. Вот так мы и прятались оба.
— Чего же вы прятались? — захихикал сахиб.
— Я же сказал: за семь дней ни капли во рту не было. Тут уж не высунешься. Когда часам к двенадцати показалось солнце, я все-таки через силу поднялся, так кости ломило, что еле-еле умылся, господин. Немного деньжонок у меня еще оставалось. Вспомнил, что три дня ничего не ел и пошел в лавчонку. Там поел лепешек, согрелся. Потом вышел на берег Гомти. Пока бродил, небо опять нахмурилось, дождик начал накрапывать, тогда я — бегом сюда.
— Ну хорошо, в прошлый раз ты рассказывал мне какую-то историю про дочку пастуха, которой один раджа вместо жареной кукурузы насыпал в подол жемчугу. Правда это?
— Чистая правда, господин. Да ведь эта девка ничего не понимала. Она было
