«Вот бы Нюту промчать по городу, — мелькнула мысль у балтийца. Радость-то ей какая!»
— А ну, подожди, — обратился он к Нюте. Подошёл к парню, что-то тому сказал.
— Проходи, проходи, — отмахнулся парень.
— Уважь же, братишка, — просительно повторял Виров. — Да ей же такая штука, считай, как память на целую жизнь.
— Да что ты пристал! Не могу. Пойми, не могу.
— Ах, так… — не сдержался Виров. Он багровел, багровел. И вдруг вся злоба, не вылитая там, на мордастого, обрушилась здесь, на парня. Попомнишь морской кулак.
Виров ударил с левой, ударил с правой, нацелил в горбатый нос. Парень вскрикнул, схватился за щёки. В ладони, как в чашу, брызнула кровь.
О бесчинстве моряка с «Гавриила» на следующий день было передано в Кронштадт на Балфлот.
Стали выяснять, кто был в городе. Проверили — Виров. Впрочем, матрос и сам не отрицал мордобоя. Он лишь повторял:
— Эх, не того, не того побил. Оно бы мордастому врезать.
И снова Виров был в каюте у комиссара. Вернулся не скоро. А когда шёл, всем стало ясно, что дело худо.
В тот же день на эсминце был объявлен приказ о списании Вирова с «Гавриила». В приказе значилось: «За факт, позорящий звание советского моряка, за нарушение революционных порядков и дисциплины». Сам Лепёшкин приказ читал.
Вместе с матросом ушла с эсминца и Нюта.
А вечером комиссар обнаружил в своей каюте подаренные девочке башмачки.
ЕЗДОВОЙ
Одна из маленьких улиц Кронштадта — Флотская. Здесь находится прачечная и баня для моряков. Кто в среду сюда приходит, кто в пятницу, кто по субботам. Что ни корабль, то специальный отведён день. То-то шуму тогда на Флотской!
Сюда же возят бельё для стирки. Никогда ещё Нюта не видела столько простыней и рубах.
Нюта живёт при прачечной. В одноэтажном кривом бараке, с окнами в дальний двор. Виров списан сюда с эсминца. При бане и прачечной он ездовой: бельё развезти, дров привезти, напилить, наколоть — вот и вся у него работа.
Ездовых не один, а три. Дядя Дунай, дядя Архип и третий — Василий Виров. Оба дяди не моряки, а солдаты Кронштадтского гарнизона. Обоим по сорок лет. По негодности к строю оба приписаны к бане. Виров среди них что дуб в мелколесье. Ударит в кругляк — гудит топорище. Кобылу свою, если та заупрямится, как телёнка, сгребёт в охапку и между дышел в момент поставит.
Как на чудо, сбегаются прачки глядеть на Вирова.
Нюте и здесь неплохо. А в чём-то, пожалуй, и лучше. Кронштадт — не корабельная палуба, не сотня квадратных саженей. Кронштадт — город: площади, улицы. Можно сбегать на Якорную, можно сходить на Июльскую. Да и Флотская — чем не улица. Напоминает Нюте родной Миасс.
А вот Виров совсем загрустил. Нет ему жизни без моря. Кончает Виров работу, к морю быстрей спешит… Сядет у берега. Долго сидит один. Всё смотрит и смотрит на воду, на синюю даль и ширь.
— Водица… Родная… Соль и бурун.
Потом нагнётся, почерпнёт ладонью воду, брызнет себе в лицо. И чудится вдруг балтийцу, будто бы шторм опалил его. Дышит, дышит Виров морской прохладой, не может от моря уйти.
Если бы солнце прогнали с неба. Если бы птицам сломали крылья, а рыб не пустили в воду. Если бы детям — запрет смеяться. Так вот и Вирову.
Стонет, тоскует по морю, плачет навзрыд душа.
И Нюта места себе не находит.
— Это я принесла беду! Я, — повторяет Нюта.
ПРОСНУЛСЯ ОДНАЖДЫ ВИРОВ…
«Эх, Лепёшкин, Лепёшкин, товарищ Лепёшкин!» — не может Нюта простить комиссару, что списали балтийца на берег.
Жалеет Нюта Вирова. Понимает, что у того на душе. Глянет, что едет он на кобыле, сердце щемит. Матрос на кобыле! Комендор — и вдруг с сыромятным кнутом.
Достаётся кобыле от Вирова.
— У, безногая, у, колченогая! — то и дело матрос кричит.
Достаётся кронштадтским прачкам.
Достаётся обоим дядям:
— У, безрукие, чёрт побери!
Срывает Виров на окружающих злость. Только Нюту одну не трогает.
Нет-нет забегут с «Гавриила» навестить моряка приятели. То Наливайко, то Зига, то Наджми, то товарищ Ли. Посидят, об эсминце ему расскажут… Матросы уйдут, а Виров опять за своё. И снова несётся:
— У, безногая, у, колченогая. У, безрукие, чёрт побери!
Задумалась Нюта. Хочется Вирову ей помочь.
— Дядя Василий!
— Ну что?
— Давай так, чтобы я на Марфутке ездила. (Марфутка это и есть кобыла.)
Отрицательно качает матрос головой.
— Дядя Василий?
— Ну что?
— А если так, чтобы вовсе забыть про море?
Отрицательно качает матрос головой.
Как же помочь балтийцу? Думала, думала Нюта. И вдруг…
Проснулся однажды Виров. Глянул — нет Нюты. Пустует её кровать.
Вскочил как ужаленный Виров.
К дяде Дунаю:
— Где Нюта?!
К дяде Архипу:
— Где Нюта?!
Прачек криком перепугал:
— Где Нюта? Где Нюта? Где Нюта?
Нет Нюты.
«СОВЕСТЬ, ТОВАРИЩ, ЗНАЙ!»
Москва. Привокзальная площадь. Булыжник-вторец лежит.
Вышла на площадь Нюта, осмотрелась по сторонам.
— Куда тебе, девочка?
— Мне-то? К товарищу Ленину.
— К Ленину? По Мясницкой давай ступай.
Обгоняет Нюта прохожих. Полусапожки чеканят шаг.
Вот и Лубянская площадь. Стена Китай-города украшает вид. Остановилась Нюта.
— Куда тебе, девочка?
— Мне-то? К товарищу Ленину.
— К Ленину?! По Никольской давай ступай.
Шествует Нюта. Обгоняет прохожих. Полусапожки чеканят шаг.
Вот и Красная площадь. Знаменитая площадь. Замерла Нюта. Чудом из сказки Кремль-богатырь стоит.
— К Ленину? — переспросил часовой у Нюты. — Да откуда же ты такая?
Нюта ткнула на свою бескозырку.
— А, понятно. Черноморский, сдаётся, флот.
— Балтийский, — поправила Нюта.
— Ну, а зачем тебе к Ленину?
Нюта замялась. Что же ему сказать?
— По важному делу.
— Понятно. Значит, по адресу.
Часовой, красноармеец в длинной шинели, повёл Нюту к приёмной Ленина.
— Только ты совесть, товарищ, знай! — неожиданно грозно сказал провожатый. — Не чаи распивать идёшь. Сказала, что надо. «Спасибо. Будьте здоровы, простите, Владимир Ильич».
К Ленину Нюта попала только под вечер. Очень занят Владимир Ильич. Выступал на каком-то заводе. Провёл одно за другим три ответственных заседания. Принимал делегатов с Восточного фронта. Отправлял телеграммы на Южный. В номер газеты «Правда» срочно кончал статью. Не перечислить всех ленинских дел. А всё же время нашёл для Нюты.
Дожидалась Нюта в приёмной Ленина, не заметила, как заснула. Вдруг слышит сквозь сон слова:
— Товарищ ко мне?
— К вам, Владимир Ильич.
— Давно отдыхает?
— Не менее часа.
— Ну что же — тогда будите.
«ПОНЯТНО, ТОВАРИЩ ЛЕНИН»
Нюта вошла в кабинет. Вот он, товарищ Ленин. Не очень рослый, не очень низкий. Не худой и не полный. Молод — не скажешь. Старым — не назовёшь.
Улыбается Ленин:
— Будем знакомы — Владимир Ильич.
— Нюта, — ответила Нюта.
— Вот и отлично. Садитесь, товарищ Нюта.
Набралась девочка духу, хотела сразу сказать о Вирове. Однако Ленин опередил:
— Расскажите, товарищ Нюта, мне про Балтийский флот.
Немногое знает Нюта, а всё же не растерялась. Рассказала о «Гаврииле» («он самый быстрый корабль на флоте»), про то, как солнце садится в море («аж дрожь от такого берёт»), про комиссара Лепёшкина, про смазчика Ли («и ему не чужа Россия»), потом про пассаты, потом про муссоны и даже про рынду и рым.
Внимательно слушает Ленин. Наконец улучил минутку, подошёл к приоткрытой двери.
— Попросите мне и товарищу Нюте принести по стакану горячего чая.
Приносят в комнату чай.
— Пейте, товарищ Нюта.
Не решается Нюта, помнит строгий приказ провожатого.
— Не стесняйтесь, пейте, — опять предлагает Ленин. — Не обещаю, что сладкий, но ручаюсь — горячий.
Не решается Нюта.
Видит такое Ленин.
— Вот что, товарищ Нюта, как гостю, вам — начинать. Так что не будем спорить. Надеюсь, вы не хотите оставить меня без чая.
Отхлебнула Нюта глоток. И Ленин глоток отпил. Нюта опять глоток. И Ленин глоток.
Улыбаются Ленин и Нюта друг другу. Глоток за глотком, глоток за глотком. Не заметила Нюта, как пустым оказался стакан.
Совсем осмелела Нюта. Придвинулась ближе к Ленину и принялась вдруг рассказывать Владимиру Ильичу про то, как спорили матросы на «Гаврииле», кем бы Ленину быть, если бы Ленин служил на флоте.
Начала и вдруг испугалась.
Смотрит на Ленина.
Нет, кажется, ничего. Не насупился Ленин, а даже, наоборот как-то мягче стала его улыбка.
— Минёром! — рассмеялся Владимир Ильич. — Это я-то — минёром. Как вы сказали: «под буржуев мину подвёл». — Ленин заразительно расхохотался.
