счастью, оказавшуюся более плоской. И тут над головой засвистели стрелы — свои ли, чужие ли, не разберешь. Пришлось упасть на живот и ползти потихоньку.
— Ты там как? — Тайка осторожно встала, прячась за трубой.
Пушок не ответил. Может, потерял сознание от нехватки воздуха?
— Потерпи, Пушочек, еще чуть-чуть… — Она обеими руками вцепилась в торчащий из трубы хвост. — Выдохни, если слышишь меня. Брюхо втяни! Ну!
Тайка дернула изо всех сил — и с размаху села прямо на крышу, еще и копчик ушибла. В ее руках осталось несколько осенне-рыжих крапчатых перьев, зато Пушок выпростал задние лапы и, упираясь в кирпичную кладку, освободился и взмыл в воздух.
— А-а-а, мой хвостик, мои лапки! — запричитал он, но вдруг осекся, уставившись куда-то вдаль: — Тая, смотри, там Василиса!
— Где?!
— Да вон, на восточных воротах стоит. Вместе с Маржаной и Радмилой. Да что ж они творят, дурехи! Там же все просматривается как на ладони!
От таких новостей Тайка аж вскочила, наплевав на стрелы. Безрассудно, конечно. Но кровь так бурлила от всего происходящего, что она сама себе в этот момент казалась бессмертной. Наверное, Пушок чувствовал что-то подобное, когда ввязался в бой с Горынычем…
Она подбежала к краю крыши — и сама увидела три фигурки на восточной башне. Василиса стояла, высоко подняв над головой руку, — в ее ладони что-то сияло, словно маленькое солнышко. Тайка догадалась: это же перстень Вечного Лета!
Радмила и Маржана отбивали мечами стрелы, давая подруге довершить ритуал. Ох, только бы все получилось! Тайка скрестила пальцы — на удачу.
— Тая, я к ним!
Пушок рванул к башенке.
— Стой! Куда?!
Впору пожалеть, что у нее нет крыльев, а волки не умеют прыгать по крышам. Но даже если бы умели, что она могла бы сделать? Ловить зубами стрелы? Грызть врагов? Не проще ли помочь прямо отсюда?
К восточной башне как раз направлялась стайка упырей, прикрытая колдовским облаком, чтобы солнцем не опалило. Что ж, рассеять тучку — это она умеет. Не зря у бабушки погодным чарам училась…
Тайка вцепилась в Подвеску-Кладенец, мысленно прося поделиться с ней — нет, даже не силой — уверенностью, — и зашептала:
— Ясное утро, чистые помыслы — пусть нас минуют все беды и горести, тучи рассеются, небо очистится — солнечным лучиком, светлыми мыслями.
Сработало! Тучка лопнула, как мыльный пузырь. Упыри, лишенные укрытия, завопили, заметались и разлетелись кто куда. А по краям бранного поля уже разгорался сияющий круг защиты — это, конечно, было дело рук Василисы.
Вражье войско, заметив это, бросилось врассыпную. Бесхвостый горыныч, подгоняемый разъяренным Эдуардом, драпал впереди всех, и Тайка почувствовала себя отмщенной. Пусть знает, как нападать на Дороге Снов на безоружных ведьм! Ну ладно, почти безоружных: Кладенец все-таки был при ней, а Яромир умел обращаться с мечом — только это и спасло.
Золотой охранный купол собирался на глазах — казалось, он весь состоял из солнечного света. Ослепленные злыдни катались по траве, упыри скулили, как побитые собаки, а навьи воины бежали, пришпоривая коней. И только бесхвостый горыныч вдруг разбежался и, преследуемый Эдуардом, полетел обратно. Летел он плохо: заваливаясь то на левый, то на правый бок, как подбитый истребитель. А для довершения картины еще и дымился — правда, со стороны пасти.
«Совсем спятил, что ли? — подумала Тайка. — Бывает же, что паника заставляет и людей, и животных бежать, не разбирая дороги?»
То, что это вовсе не паника, а расчет, она поняла лишь тогда, когда Бесхвостый подлетел к восточной башне, вдохнул всеми пастями и ка-ак пыхнул! Три огня слились в один, пламя с гулом понеслось к башне. Тайка в ужасе понимала: от него не укрыться, не спастись. А там Василиса. И Маржана с Радмилой. И Пушок!
И вдруг над восточными воротами прямо из воздуха выпал… кто бы вы думали? Лис! Повалил всех трех на землю и закрыл собой. Значит, и правда наблюдал.
Тут Эдуард догнал Бесхвостого, прижал к земле, а дружина царская добила гада.
Когда на башне рассеялся дым, Тайка увидела, как встала Василиса, а из-под ее плаща выпростался Пушок — живой и здоровый. Маржана с Радмилой тоже поднялись, а вот Лис почему-то остался лежать. И все над ним склонились с траурными лицами…
Эй! Ну как же так? Погодите, он ведь бессмертный!
Глава тридцатая. Все ради любви
Горыныч Эдуард то ли услышал Тайкин крик, то ли просто углядел тоненькую фигурку на крыше — взмахнул крыльями и в мгновение ока оказался рядом:
— Ты чего орешь? Слезть не можешь, что ли?
Она молитвенно сложила руки:
— Отнеси меня к восточным воротам, пожалуйста!
Ей было неловко просить Горыныча: после битвы тот выглядел неважно. Ему бы к целителям в палатку — раны подлатать, а не снимать с крыши взволнованных ведьм. Но Эдуард кивнул, подставляя спину:
— Там твой друг?
— Да…
— Не хочу тебя расстраивать, но после прямого попадания под наше дыхание не выживают.
— Но это же Лис! — Тайка сжала кулаки. — Он не может умереть.
— Навий княжич? — Эдуард прямо в полете повернул к ней две головы из трех — вон как удивился. — Я и не подозревал, что он такой герой!
Признаться, и она не ожидала такого от Кощеевича.
Долетев до башни, Эдуард ссадил Тайку, перекинулся в человека и спросил у Маржаны — единственной, кто не рыдал:
— Как он?
Мара покачала головой. И Тайка почувствовала, как глаза наполняются слезами, туманя взор.
— Это нечестно! — топнула она ногой.
Василиса лежала ничком на груди сына, Радмила перебирала пальцами его обгоревшие волосы, даже не думая утирать влажные дорожки на щеках, а Пушок хлюпал носом, тыкаясь мордой в ладонь Кощеевича.
— Он нас всех спас, Тая.
— Я видела.
— Вот поэтому и лишился бессмертия, дурак! — зло выдохнула мара. — Нарушил свои зароки: не верь, не надейся, не люби… Сиганул в зеркало, не думая. Жизненную силу не успел перенаправить.
— Как это — перенаправить?
Тайка старалась говорить шепотом, но ей все равно казалось, что в эти тягостные минуты скорби ее голос звучит слишком громко.
— А ты не знала? — удивилась Маржана. — У Лиса не было ни зайца, ни утки, ни яйца, как у Кощея. Он мог поместить свою смерть хоть в сапог, хоть в камень на дороге, хоть в собственные оковы — в любой предмет, которого коснется.
Тайка всхлипнула, досадуя на Лиса. Ну все же хорошо придумал! Как можно было взять и умереть?
Была некая грустная ирония в том, что Доброгневу погубила
