Вас не будет в такой важный день. Пожалуйста, много рассказывайте о Комло. Вы, папа, еще не получили квартиры? Из-за меня торопить не нужно, ведь было бы очень плохо, если бы на следующий год мне пришлось ходить в новую школу. А здесь я уже привыкла, и у меня здесь много хорошие подруги, но есть и два врага.
Целую, любящая ваша
дочь Аннушка Рошта».
Так было написано письмо первоначально. Внимательно перечитав его, автор внес некоторые поправки. Буква «ц» в слове «цантиметр» была преобразована в жирное «с», слова «много хорошие подруги» были превращены в «много хороших подруг».
Теперь Жанетта уже изучала венгерский язык систематически. Глубокое молчание ее кончилось в тот день, когда она, покачиваясь в такт своим словам, отвечала на уроке физики с таким воодушевлением, таким звучным голосом. Марта Зойом с неослабным усердием учила девочку правильному произношению звуков «х» и «д» и других.
Полкласса охотно последовало ее примеру, и даже Бири Новак говорила на ухо Жанетте:
— Надо говорить «хорошо», а не «корошо». — И Бири, широко разевая рот, повторяла с силой: — «Ххорошо», а не «корошо».
— Да я и говорю: корошо, — отвечала Жанетта, тоже с силой выдыхая воздух.
Иногда, уже засыпая в постели, она все еще твердила про себя: «Хххорошо… ццирк…»
Тетя Марта сказала:
— Если ты хочешь стать артисткой, то тебе в первую очередь нужно научиться четко, ясно, без малейшей погрешности говорить по-венгерски — лучше, чем мы, хоть мы и родились в Венгрии.
В начале марта Эржи Шоймоши собрала совет отряда, обсудили вопрос о подготовке к празднику 4 апреля и торжественному приему в пионеры.
— Совет дружины предложил, чтобы на празднике Аннушка Рошта продекламировала венгерское стихотворение, — сказала Эржи.
Члены совета пионерского отряда одобрили это предложение, и вскоре об этом событии узнала и сама Жанетта. Вечером, когда щелкнул ключ в передней, она, поздоровавшись, даже схватила тетю Вильму за руку:
— Тетя Вильма, очень большие новости!..
Настала суббота. Снова долгожданная беседа с классным руководителем. Тетя Марта сошла с кафедры и, остановившись около Иренки Тот, тихо сказала:
— Сегодня, девочки, поговорим о нашей теперешней жизни… Мы, дети нашей эпохи, родились дважды.
Никто не шелохнулся, только внимательные взгляды следили за каждым движением Марты Зойом, мелкими шагами проходившей по рядам; она ходила по классу, иногда останавливаясь, чтобы погладить то русую, то черноволосую головку.
— Вот вас здесь тридцать девочек. Многие из вас уже семь лет живут в дружном школьном коллективе, хорошо знают друг друга, делятся с товарищами всеми радостями и горестями. Но задумывались ли вы хоть когда-нибудь над тем, как изменились ваши судьбы и какими они были бы в недавнем прошлом? Нужно, девочки, не забывать плохого, хоть это и больно. Тогда красота настоящего не будет казаться обычной и жизнь наша не покажется скучной и будничной… Ты, Мари, помнишь… — И Марта Зойом медленным движением руки погладила по голове Мари Микеш. — Ты ведь помнишь первый вместе проведенный год.
Вскинув глаза на учительницу, девочка как-то неопределенно кивнула хорошенькой головкой, и было непонятно, что означает ее кивок: да или нет.
— Сентябрьским утром ты, Мари, пришла в школу. Маленькая девочка в больших ботинках, головка острижена наголо. Тебя привела за руку мама, а сама плакала. Она рассказала, что ее муж, твой отец, до войны был подсобным рабочим на заводе Шликка, а сейчас он безработный, и что живете вы, как нищие, в полуразрушенной комнате; что в прошлую ночь вы проснулись оттого, что холодный осенний дождь лил вам прямо на головы. Ты хотела есть, помнишь? (Глаза Мари Микеш были широко раскрыты. Она нерешительно кивнула головой.) А потом заводы национализировали, заработала наша промышленность, и твой отец получил работу.
— И квартиру! — вырвалось у Мари Микеш. — Очень хорошую.
— Да, однокомнатную квартиру с кухней, ванной и другими удобствами. И стал отец твой учиться, получил знания. Его послали на металлургический комбинат в Озд, и теперь он уже…
— Начальник цеха! У меня папа передовик! — сказала Мари с пылающим от волнения лицом. — А мама работает в МНДС [30]. И волосы у меня выросли, — добавила она и посмотрела вниз, на ярко начищенные желтые полуботиночки, а потом снова на учительницу. И обе, вполне понимая друг друга, заулыбались.
Потом Марта Зойом остановилась около Илоны Шмит. Несколько мгновений они смотрели друг другу в глаза.
— Расскажи, Илонка, нам о своем детстве.
Две толстые косы, похожие цветом на спелые пшеничные колосья, скрывали склоненное Илонкино лицо. У девочки дрогнули плечи, но она не проронила ни слова. Тетя Марта энергично расправила руками ссутуленную спину Илонки:
— Когда тебя спрашивают, нужно отвечать. Тебе нечего стесняться. Ну, что ты делала до семилетнего возраста?
Словно откуда-то издалека донесся тихий ответ:
— Пасла… гусей…
— Садись! — сказала тетя Марта. — Чьих гусей? Барских гусей, с птичьего двора господина помещика — так, что ли?
— Так.
— А отец твой был батраком в хозяйстве у помещика Юллена?
— Да.
— Ну, а что за человек этот господин Юллен?
Девочка сверкнула глазами:
— Злой человек! Отец его ненавидел, ох, так ненавидел его! Папа говорил, что наш помещик рабовладелец… Сядет, бывало, на террасе с большой оплетенной бутылью и знай покрикивает на рабочих. А как напьется — совсем сумасшедший. Возьмет кнут и…
— И твоего отца тоже бил?
Илонка хрипло сказала:
— Он собаку натравил на папу. У собаки кличка была Сириус — здоровенный пес, с теленка ростом. Его днем на цепи держали. И даже еду ему подавали на длинном шесте… Он мог растерзать хоть человека, хоть зверя. На ночь же его милость спускал собаку с цепи, и тогда ни одна живая душа не смела появиться во дворе, а там было… словом,
