— Ба! — удивился великан Антонио. — Зачем тебе, Хосе, понадобилась машина?
Мальчик растерялся пуще прежнего.
В самом деле, что же получается? Неужели он пытался увести машину у своих же?
— Я хотел достать трофейную машину для Фиделя, — пролепетал Хосе. — Не понимаю, как же вы оказались на этой дороге? Вы же стояли в Черном ущелье.
— Ха! — усмехнулся великан Антонио. — Повстанцы ведут подвижный образ жизни. Неужели ты об этом не подумал?
— Я все время был в тылу. И я не знал, что вы так далеко продвинулись.
Антонио почесал затылок.
— Пойдем, пусть сам Фидель рассудит тебя, — решил он, наконец, не зная, как ему поступить с маленьким адъютантом командующего.
Великан шагал впереди, Хосе за ним. Они услышали голос командующего издали.
Антонио и Хосе подошли ближе и молча остановились. Когда говорил Фидель, его никто не перебивал, даже Антонио.
— Демократия без хлеба — не демократия, — говорил Фидель. — Демократия без книг и без учителей — не демократия.
И только тут, воспользовавшись паузой, Антонио доложил о том, как и для чего Хосе задумал увести машину из-под носа повстанцев.
— Это так, Хосе, — спросил Фидель.
— Да, мой командир, — еле слышно ответил мальчик.
— Все, что сказали про тебя, правда?
— Да, мой командир.
Только сейчас Хосе разглядел, что вокруг Фиделя собралось много народу.
— Никто не имеет права оставить штаб без моего или начальника штаба разрешения, — глухо сказал командующий. — Разве я приказывал тебе достать машину? Подумал ли ты о том, что мог без всякой нужды погибнуть? Или попасть в плен?
Наступила тишина, все затаили дыхание.
— Какая судьба постигнет восстание, если каждый будет поступать так, как ему заблагорассудится?
Молчала ночь. И молчал Хосе.
— Какое бы наказание ты, Хосе, придумал мне, если бы я совершил этот проступок?
Не дождавшись ответа, Фидель промолвил:
— Вижу, что ты еще не готов к тому, чтобы служить в моем штабе… Я понимаю, стать повстанцем нелегко. Вот почему я отсылаю тебя в школу. Там воспитают из тебя настоящего солдата революции.
И, обращаясь к людям, Фидель заключил:
— Апостол Хосе Марти учит нас: «Самым счастливым будет тот народ, который лучше всех обучит своих детей, сумеет обогатить их мысль и укажет направление их чувствам».
Хосе еще не знал, что в его стране апостолами называют поэтов. Конечно, только настоящих поэтов.
«Сам Фидель ни за что бы не отослал меня от себя, — думал Хосе, ворочаясь на жесткой постели. — Это она, Челия, подговорила упрятать меня в школу. Все из-за нее… Если бы ее не было в отряде или, допустим, она знала бы свое женское дело и не совалась туда, где воюют, то, само собой разумеется, на передовую вместе с команданте попал бы я, а не она… И вообще мы с Фиделем не расставались бы, как и подобает настоящим друзьям…»
Он третью ночь живет в интернате, созданном для детей повстанцев.
Раньше это складское помещение принадлежало янки. В первые дни восстания Фидель устроил в нем госпиталь. Теперь на больничных койках спят маленькие повстанцы.
Соседом у Хосе по койке — негритенок Минго. Суровый и непоколебимый, он, кажется, совсем не умеет смеяться, честное слово. Никто не видел его улыбки. В самую веселую минуту, когда мальчишки умирают от смеха, Минго позволяет себе произнести одно-единственное слово:
— Каррамба!
Весельчак Мигель, лучший вратарь школьной команды, храпит, разинув свой большой рот. Временами он вскрикивает и судорожно тянется руками. «Ха, он и во сне ловит мяч!» — думает Хосе, глядя на него.
Когда лежишь, подперев голову руками, то хорошо видишь и Луиса; он здорово подражает голосам птиц.
«Пусть себе спят, — думает Хосе и, встав, осторожно пробирается к выходу. — А я пройдусь… Все равно сон не идет».
Он долго вслушивается в ночь: не слышно ли выстрела? Ничего не поделаешь, такая привычка вырабатывается у каждого повстанца.
В соседней хижине живет учитель Армандо. Хосе осторожно заглядывает в его окно: компаньеро Армандо, нацепив на переносицу старые-престарые очки, увлеченно читает и делает какие-то записи. Хосе сгорает от любопытства: какой толк переписывать книгу, если она всегда под рукой?
Интересная картина висит на стене комнаты. Она раскрашена в густо-синий и ярко-желтый цвета. Точнее говоря, на синем листе, во всю длину его, изображена какая-то желтая рыба. Но у этой рыбы нет ни хвоста, ни головы, ни плавников. Скорее всего не рыба, а кит!
Хосе, стараясь получше разглядеть кита, почти просунул голову в окно.
— Опять ты? — не удивляясь, спросил учитель. — Если хочешь, входи, Хосе.
Мальчик не стал раздумывать.
— Почему бодрствуешь? — Компаньеро Армандо посмотрел на него. — В твоем возрасте бессонницей не страдают.
— Хочу обратно к Фиделю, — ответил Хосе. — Невесело мне!
Учитель никогда никого не бранил; со всеми он разговаривал так, будто перед ним настоящие мужчины.
— Не всегда человеку удается быть там, где ему хочется, — заговорил компаньеро Армандо. — И не всегда удается заняться тем, к чему душа лежит. Ты, Хосе, не думай, что я очень уж стремился стать учителем. Революция заставила… Ты, как я замечаю, третью ночь дежуришь возле моего окна. А тебе ни разу не пришла в голову мысль, почему я занимаюсь по ночам? Объясню: знаний мне хватает только на один учебный день — вот как мало я знаю! Откуда взять большие знания простому гуахиро?
Мальчик не знал, поддерживать разговор или молчать. Может быть, лучше уйти и не мешать учителю заниматься?
— Если ты, Хосе, не возражаешь, то оставайся у меня. Будем заниматься вдвоем. А если захочется спать, устраивайся прямо тут же. Согласен?
— Согласен, компаньеро Армандо.
Хосе хотелось расспросить учителя про желтую рыбу на синем листе.
— Я хотел бы знать, почему тут нарисован кит?
— Неужели тебе ни разу не приходилось видеть на карте свою Кубу? — удивился учитель. — Поэты, например, сравнивают ее не с китом, а с жемчужным ожерельем на Карибском море.
Куба, конечно, не кит, что и говорить! Она жемчужное ожерелье. Хосе с этим согласен, хотя ему никогда не пришло бы в голову такое сравнение. Честно говоря, он плохо себе представляет, что такое жемчужное ожерелье, потому что не видел его ни разу.
Утром учитель занимался с мальчишками, а вечером обучал взрослых гуахиро. Хосе не отходил от него, если не был занят на кухне или в поле: ведь все ученики сами зарабатывали себе на жизнь.
Однажды пропал Минго. Естественно, всем пришлось его искать: мало ли какое несчастье могло случиться с малышом!
Искали где только можно: облазили все овраги и ущелья. Хосе с Мигелем вскарабкались даже на самую высокую вершину, обследовали каждую расщелину. Все сбились с ног, но Минго нигде не было.
Только к исходу второго дня Минго появился. Перед самым отбоем он вошел в столовую и молча уселся на свое обычное место. И всем стало ясно, что он страшно устал и здорово проголодался. Он был таким, как всегда, и чуточку уже не таким… Сейчас на его голове красовался большой старый берет. Наверно, отцовский.
— Где ты пропадал? — спросил его Мигель. Минго продолжал есть, не отвечая. Он молчал и тогда, когда его начал расспрашивать компаньеро Армандо. Минго, если не хотел говорить, мог молчать хоть целый месяц!
Дня через три или четыре после этого события Хосе пригласил своего друга на прогулку.
— Я хочу подняться на Большой камень, — сказал он. — Оттуда хорошо просматривается дорога в штаб Фиделя. По ней я пришел сюда. Хочешь пойти со мною?
Минго согласился.
Стоял прекрасный день, ясный и теплый, но не знойный. Мальчишки начали карабкаться на гору.
— Ты, Минго, деревянный! — вдруг серьезно проговорил Хосе.
— Почему я деревянный? — насторожился Минго.
— Потому что только дерево умеет молчать, как ты! Минго понравилось такое сравнение.
— Каррамба! — вскричал он. — Я деревянный. Я знаю, чуякама — самое твердое дерево в мире.
Они поднимались все выше и выше, пока не добрались до небольшой площадки, сплошь заросшей кустарниками. Хижины давным-давно скрылись из их глаз.
— Ты, Минго, каменный, — сказал Хосе, кладя руку на плечо своего спутника.
— Почему же я каменный?
— Ты когда-нибудь слышал, чтобы камни говорили?
— Нет, не слышал. Значит, я каменный! — гордо заявил он.
На вершине горы они стояли долго.
Внизу, в долине, лежал зеленый лесок, а по склону поднимались сосны; они добирались почти до самого хребта.
— Слушай, Минго, — снова заговорил Хосе. — Я так думаю: ты железный!
— Да, я знаю, что железный! — уже совсем возгордился Минго.
Но Хосе перебил его, неожиданно заявив:
— Если хочешь знать, я ведь тоже железный!
