В этом году Маноло был зол на всех и хотел избежать чего бы то ни было, хоть как-то связанного с корридой. Почти всё время фиесты он провел с Хайме Гарсией. Они вместе отправились на Мессу, потом шли в процессии, змеившейся по узким улицам Арканхело. Они торжественно шагали за длинной тенью, которую отбрасывала на утреннем солнце статуя архангела Гавриила, покачиваясь на плечах самых сильных мужчин города. Свечи горели тускло, но всё-таки горели, как всегда в процессиях — испанцы сжигают в год четыре тысячи тонн свечей. Как будто в первый раз увидел Маноло лица людей, освещённые пламенем и солнцем. Все еще серьёзные — смех начнётся только через час, когда окончатся торжества в честь святого покровителя, — они были отмечены грубой красотой андалузской природы.
Когда процессия вернулась к церкви, из которой вышла, какая-то женщина запела саэту — скорее жалобу, чем песню, прекрасную и печальную. С этой-то печальной красоты и началась фиеста. Неожиданно весь город взорвался песней — так бьёт источник из-под скалы. Заспорили между собой гитары, к ним присоединились цыганские барабаны, кастаньеты влились в общий хор цокотом миллионов копыт. Где-то пели фламенко, в других местах — канте хондо. Теперь музыка не умолкнет до самого конца — до третьей, измождённой фиестой ночи.
Маноло и Хайме бродили вдоль палаток, разбитых на берегу. Они поиграли во все игры, заглянули в тир и туда, где бросали кольца. Каждый выиграл по коробке леденцов. Они бегали по украшенным цветной бумагой и воздушными шарами улицам, лавируя между заполнившими их нарядными людьми. Они останавливались, чтобы перевести дух, а потом принимались петь или присоединялись к танцующим и, не то в шутку, не то всерьёз танцевали фламенко, притопывая ногами и подпевая, хлопали в ладоши, смеялись и бежали дальше.
Они потратили все деньги на мороженое и сахарную вату, а потом поспешили домой за новыми. Пока продолжается фиеста, бедных в Арканхело нет. Они заново открывали город, находили в нём улицы, о которых даже не знали, и решили использовать их для тайных встреч. До них доносились ссоры, которые вспыхивали, как лесной пожар и столь же внезапно прекращались. Они стянули пару яблок у лотошника, и он с криком погнался за ними. Они смеялись до слез, до головокружения, и в конце концов оба в изнеможении рухнули на землю. Они два раза пошли на один и тот же фильм, хихикали, когда ковбой поцеловал девицу, и одобрительно завопили при появлении индейцев. Они залезли на какую-то крышу, выпустили голубей из клеток, и, испуганные собственной дерзостью, надеялись, что белые крапинки, мелькавшие теперь в небе, вернутся раньше, чем владелец заметит пропажу.
Три ночи и три дня Маноло не слышал ни слова о корриде. Он сумел увильнуть от шестерых мужчин, хотя видел их несколько раз и думал, что они на него смотрят. Когда толпа хлынула на бычью арену, мальчики пробили себе дорогу назад, заметив же машины матадоров — ринулись в другую сторону, даже не взглянув, кто в них сидит.
После фиесты Маноло две недели играл после школы в футбол и снова начал учиться всерьёз — из-за корриды, недосыпания и отчаяния он отстал в школе. Больше двух недель он не думал о будущем и не тренировался по ночам.
А потом во время рыбалки о корриде заговорил Хайме.
— Мой брат Хуан опять пойдёт на пастбища к быкам.
Хайме гордо посмотрел на Маноло, и тот выплюнул травинку, которую жевал. Всю фиесту и после неё он боялся, что в любой момент кто-нибудь напомнит ему о том, что он мечтал бы забыть, но не мог.
— Мой ненормальный братец собирается стать вторым Бельмонте[8]. Знаешь, он читал мне про него, какой он был тощий да весь какой-то перекошенный и голодный и как он по ночам переплывал Гвадалквивир, чтобы сражаться с быками на пастбищах. Стоял там голый в лунном свете, уродец, и чувствовал себя богом. Хуан говорит, с ним всё точно так же.
Течение едва шевелило лески. Рыба не клевала. Маноло стал жевать вторую травинку, надеясь, что Хайме перестанет рассказывать про брата.
— Боюсь я за него, — сказал Хайме со вздохом. — Глупо, конечно, — сделать-то я ничего не могу, не запрещать же мне ему шляться по пастбищам. Но ты же знаешь, там злые сторожа, у них приказ стрелять в любого. Они и спрашивать не будут, просто выпалят и все. Хуже нет, если брата застрелят, прежде чем он хоть раз при всех одолеет быка. Хоть бы он меня с собой брал, что ли! Я бы посторожил тогда.
— А ты его просил?
— Ещё бы! Сколько раз!
— А отец ему запретить не может?
— Нет. Я думаю, он и не стал бы. Он и сам так делал, когда был мальчишкой, так что знает, скорее всего.
— Я и не знал, что твой папа был матадором.
— Был.
Видимо, Хайме не хотелось продолжать. Маноло знал о сеньоре Гарсия только то, о чем судачили в городе. Он-де терпеть никого не может и почти не выходит из дома. Мать работает на фабрике по упаковке оливок, она-то и содержит семью. И всё. Маноло не знал, почему отец его друга ненавидит людей и почему не работает. Хайме он не спрашивал, домой тот его никогда не звал, а с Хуаном, который хотел стать матадором, он и не разговаривал никогда. Они встречались пару раз, но только кивали друг другу.
— Почему сторожа стреляют в мальчишек, которые хотят поиграть на пастбище с быками? — спросил он у Хайме. Почему-то ему вдруг захотелось узнать побольше об этой запретной забаве.
— Если с быком уже сражались, он скорее кинется на человека, чем на тряпку. А ещё скотовладельцы вроде бы должны клясться, когда продают быков для корриды, что с ними никогда не сражался пеший.
— Очень трудно, наверное, играть с быком ночью в открытом поле, — сказал Маноло, подёргивая удочку. На самом деле он хотел спросить, боится ли этого Хуан.
— Трудно, конечно. Сперва надо отогнать быка от стада, чтобы он вообще бросился на тряпку. В стаде быки просто стоят. Они вроде как ручные, пока вместе. Но как отделишь — звереют и бодаются.
— Твой брат правда хочет стать матадором ?
— Да он больше ничего не хочет! Только об этом говорит и мечтает только об этом.
Хайме никогда не говорил с Маноло о будущем, которое приготовил ему город. Он чувствовал, что Хайме прекрасно помнит о наступающей тьенте. Он был уверен, что со времени его встречи с графом весь город знает, что она будет на следующий год, что для него выбрали быка. Маноло был благодарен другу за молчание. Иногда ему самому хотелось поговорить, но он знал, что в своих страхах признаться не сможет.
В эту ночь он не спал, думая о будущем, а ещё о Хуане, в темноте, окружённом быками, о сторожах, которые ищут его, чтобы застрелить. Вот бы только ему самому хватало храбрости на что-нибудь подобное! Вот бы быть там с Хуаном и тренировать выпады. Но он не был Бельмонте, братом Хайме тоже не был, да и просто не был храбрым, как любой мальчишка, который хочет стать матадором.
Он лежал и плакал в подушку от стыда за собственную трусость. Он долго плакал, а когда больше не смог, решил попросить Хуана в следующий раз взять его с собой на пастбище. Он должен был знать, хватит ли у него храбрости встать перед быком, и знать это до начала тьенты. Он больше не мог жить, не представляя, сумеет ли перебороть страх. Надо попытаться. Неважно, чем все закончится, но хотя бы спать он после этого сможет. Он узнает.
Приняв такое решение, он встал, взял плащ и принялся проделывать вероники, лучше чем когда-либо в жизни, так, как даже не мечтал их делать. Когда солнце взошло и осветило комнату, он всё ещё продолжал, наслаждаясь собственным искусством, ощущая в себе неведомую силу и уверенность.
Было воскресенье. Маноло пошел на Мессу один, а после церкви отправился к Хайме домой. Пришлось спрашивать дорогу, и люди, как всегда, узнавали его. Семья Гарсия жила в самой бедной части Арканхело, в покосившемся домике, навалившемся на соседний. Новость о приходе Маноло опередила его самого, и Хайме уже ждал на пороге.
— Маноло! Ты по делу пришел?
— Твой брат дома?
— Зачем он тебе?
— Извини, не скажу. Можно мне с ним поговорить?
— Ну заходи. Он дома, вот только папа тоже дома, а он тебя не любит.
— Почему? Я и не видел его никогда.
— Ты сын Хуана Оливара.
— И что?
Не успел Хайме ответить, как на пороге появился его отец. Он был довольно маленького роста, ему явно не мешало бы подстричься, а особенно побриться. Глазки у него были маленькие, но очень блестящие.
— Вот это да! — насмешливо протянул он. — Великий сын великого отца! Чем же мы обязаны чести такого посещения?
— Сеньор Гарсия, — сказал Маноло, слегка наклонив голову.
