летал пух, осколки стекла попали в лица и руки, и птица — громадный горный орел — трепыхалась рядом, мешая управлять вертолетом.
— Садимся, — сказал вертолетчик, отбросив бьющуюся птицу от штурвала машины.
Сели рядом с дорогой.
А на дороге, оказывается, все остановились. И машины, и ослики. И тот самый владелец зеленых «Жигулей», который превысил скорость.
Все бросились к вертолету.
— Живы?
— Что случилось?
— А мы!..
— Нормально, — сказал милиционер-вертолетчик.
— Обошлось, — подтвердил его помощник.
Вытащили из вертолета подбитую птицу.
Вытерли кровавые царапины и ссадины. На лицах и на руках.
— Здорова́ птица! Настоящий горный орел! — сказал кто-то.
— И что это он на вас бросился? — удивился кто-то.
— Все в порядке, — сказал милиционер-вертолетчик. — С этим горным орлом мы разберемся. А пока прошу разъезжаться! Не задерживайте движения, не устраивайте пробку!
Люди неохотно стали расходиться от желто-синего милицейского вертолета с побитыми стеклами.
— Да, а вас прошу остаться! — неожиданно сказал милиционер-вертолетчик, обращаясь к водителю зеленых «Жигулей». — Превышение скорости! Ваши права!
На целине, в Оренбуржье, построили новую железную дорогу.
Я был на открытии этой железной дороги и видел, как радовались целинники-новоселы первому поезду.
Железная дорога — это новый путь для зерна, для знаменитой оренбургской пшеницы. Теперь повезут ее поезда во все концы страны.
Железная дорога — это и для самих целинников радость. Больше у них будет товаров и продуктов, чаще — кино, а то, глядишь, и столичные артисты по железной дороге скорей к ним доберутся.
Кончились торжества. Прошел митинг, и отгремел оркестр. Кончились танцы.
Люди расходились по железнодорожному полотну домой. С баянами, с гармошками. Веселые, довольные!
Слева — пшеница без конца и края.
И справа — пшеница.
А железная дорога — новая жизнь!
— Смотрите! — воскликнул кто-то.
И еще раздалось:
— Смотрите!
— Так это ж суслики!
Вдоль железнодорожной насыпи желтели кучки свежего песка.
И там и тут сидели суслики.
Слева от железной дороги.
И — справа.
Всюду — новые норки.
Любопытные, на задних лапках, суслики спокойно смотрели на людей.
Не испугал их первый поезд.
Не пугали и люди.
Одни — желтоватые, другие — серенькие, третьи — серо-желтые, и еще — крапчатые, маленькие зверьки глазели на прохожих внимательно и строго.
— А мы считали себя новоселами, дурачки! — засмеялся парень с гармошкой. — Вот они, новоселы! Железную дорогу освоили! Умницы! Молодцы! Только бы нашу целинную пшеничку не трогали…
Танька — рысь. Зверь страшный и неприятный. В зоопарке на нее и то смотреть не хочется…
Но к нам Танька попала случайно, маленькой, и прожила у нас всего два месяца…
А было так.
В Приамурье, не очень далеко от Владивостока, — сорок минут на вертолете, — я гостил в доме лесничего.
Мне, городскому жителю, все было любопытно в этом доме. И сам лесничий прежде всего.
Лесничий принес домой котенка и сказал:
— Это — рысенок. Надо вы́ходить. Иначе в тайге пропадет.
Весенняя пора в Приамурье переменчива, и рысенок дрожал.
Мы накормили его оленьим молоком и назвали Танькой.
— Танька! Танька! — возился я с рысенком, и мой друг-лесничий поддерживал такое мое отношение.
Иногда даже говорил:
— А ну, сюда! Ты Танька? Или нет? Слушайся, когда старшие говорят…
Танька была красива и ласкова. Как котенок.
Только шерстью чуть отличалась. Все оттенки — даже на лапах — черные, белые, бурые и с пятнами. А пятна тоже разных цветов. И мех — густой-прегустой!
Танька лизалась и ласкалась. И росла.
Дни шли.
Танька по-кошачьи мяукала.
— Танька, Танюшка, славная! — говорил я.
Недели шли. Танька начала повизгивать и фырчать.
— Танька, Танечка! — говорил я.
Лесничий редко приходил домой и не церемонился с Танькой.
— Покормил? — спрашивал.
— Покормил, — отвечал я.
— Не укусила? — интересовался лесничий.
— Да что вы! — говорил я.
Я и представить не мог, чтобы Танька кого-то укусила.
Прошел апрель.
Настал май.
Танька заметно подросла и похорошела.
Стала мохнатой, пятнистой, шелковой — хоть на выставку подавай!
— Танька! — говорил я, но она фыркала, рычала и пыталась цапнуть меня.
— Эх ты!
Что мне оставалось сказать!
В конце мая она исчезла.
— Не горюй! — сказал мне лесничий. — В тайге она не пропадет. А мы с этой Танькой здесь намучались бы. Спасли от гибели — и ладно! Добро и звери понимают. Глядишь, вспомнит нас Танька хорошим словом.
Наверное, нет на свете зоопарка, где не катали бы детей на малых лошадках — пони и осликах.
Есть и специальные круги для катания.
Трусят себе по кругу лошадки, запряженные в коляски с бубенцами, трусят равнодушно, ни на кого не обращая внимания. Ни на детей, которых катают, ни на взрослых, которые с детской радостью смотрят, как катаются их дети.
Пони и ослики привыкли к такой работе.
Пони и ослики привыкли служить людям.
Один мальчишка, шести лет от роду, чаще других бывал в зоопарке и чаще других катался на пони и осликах.
Все он знал, этот мальчишка, все понимал, потому что отец его работал в зоопарке.
— На эту лошадь не сяду, — говорил он вдруг. — Лучше на Орешке или на Кляксе.
Или:
— Сегодня хочу на ослике. Как его зовут? Задира? На нем хочу, а Орешек и Клякса мне надоели…
Фотографироваться на пони и осликах мальчишка не хотел:
— У меня уже есть такие фотографии!
Отец работал в зоопарке. Отец любил сына. Сын родился после войны. Как это хорошо!
Отец был на войне пехотинцем и артиллеристом. И в разведку ходил не раз. Под Москвой на брюхе, по-пластунски, ползал, а в Берлине на велосипеде гонял, виляя от немецких снайперов. Верблюда видел в Берлине, пришедшего из Сталинграда…
В зоопарке он заведует непарнокопытными — носорогами, тапирами, лошадьми.
Сын часто крутился рядом с отцом.
«Пусть жизнь познаёт, пока в школу не пошел», — думал отец.
— Этих я видел, — говорит сын про носорога.
— Этого — тоже! — про тапира.
— Опять — лошади! Пржевальского знаю! Куланы, зебры!.. Почему на зебре ты меня не покатал? На лошади в полоску?
Зебры были слабостью отца.
Зебры — странные лошади. К ним трудно привыкнуть, и они нелегко привыкают к человеку, даже в зоопарке.
Вроде и ласковы зебры, и добродушны, а что-то есть в них свое, недоступное пониманию.
— Хочу покататься на лошади в полоску! — говорил сын. — И других на кругу надо катать! А то пони, ослики — скучно!
— Подумаем, не торопись! — сказал отец.
Работа с непарнокопытными и с зебрами — самое сложное! Он чего только не делал!
Страусов и буйволов подселял к зебрам. Читал,
