Писем сыну из Сибири, где живет ее дочь, она не присылала и позвонила всего лишь один раз, чтобы сообщить, когда приедут. Но заявились «путешественники» на день раньше. Меня возмутил этот ее поступок. Она, как я поняла, хотела застать нас с Дмитрием врасплох, думая, что мы занимаемся в ее отсутствие чем-то предосудительным. Но ничего такого в доме, вопреки ее ожиданиям, не происходило. Когда они вошли в квартиру, открыв замок своим ключом (на задвижку дверь не была заперта), я полоскала пододеяльник в ванне, мокрая вся с головы до ног. Мне нужно было выстирать и то постельное белье, которое я принесла из сада, и те простыни, которыми я пользовалась в последнее время здесь. Дима хотел постирать сам принадлежавшие хозяевам вещи, но я от этой его услуги отказалась. Очень много собиралась я сделать в этот последний день, когда могла я пользоваться бытовыми удобствами квартиры Шейдиных. Но осуществить свои планы мне не удалось. Я стирала, не ожидая, что хозяева нагрянут без предупреждения, Дима спал сном праведника. Он знал, что в этот день я не поеду в сад, и ему не надо было вставать рано, чтобы проводить меня.
Войдя в квартиру, мать не стала сына будить, а прошла по комнатам с проверкой, заглядывая во все углы. Я спросила:
— Что ты ищешь?
Она ответила:
— Пустые бутылки. Может быть, вы тут пьянствовали с ним? — Это она сказала не шутливым тоном, а вполне серьезно. Это было, конечно, оскорблением мне. Ей за это нужно было бы плюнуть в лицо. Но я ограничилась лишь тем, что ответила довольно грубо:
— Мне что, выпить не с кем?!
— Да, да, — пошла она, спохватившись, на попят. Не найдя в квартире ничего, что могло бы меня скомпрометировать, уселась на кухне на табуретку, всем своим видом выражая недовольство. Владимир, оставив сумки в прихожей, тоже прошел на кухню и сказал жене сердито:
— Ладно тебе, уймись!
Я не стала достирывать. Их простыни оставила в ванне неотжатыми. А свои, слегка отжав, мокрые, сунула в свою сумку, и, не позавтракав, покинула жилище своей, так называемой, задушевной подруги. Когда я была уже у выхода, она крикнула: — Оставь сумку! Я высушу белье, потом заберешь, — но я уже не слушала ее. Так отблагодарила меня Роза за услугу. Не нуждалась она, стало быть, в ней. Дима и один мог бы пожить дома, пока родители отсутствовали. И ничего бы страшного не произошло. Ведь не произошло же, хотя он целыми днями находился дома один. И при желании мог бы и пьянку организовать, и даже оргию, если мать именно этого боялась. Но такого желания у него не было, она преувеличила его возможности. Но дело, как видно, не в этом. Попросила она меня подомовничать у нее не для того, чтобы я приглядела за ее не совсем здоровым сыном. Дело в том, наверное, что она пыталась подстроить мне каверзу. Судя по себе, она надеялась, что, оставшись один на один с молодым, красивым мужчиной, я, в то время уже разведенная с мужем, оступлюсь, дам ей повод посмеяться надо мной и ославить меня на весь город. Она не забыла того, как я выгнала ее из своего дома, когда она повела себя, как девица легкого поведения, ей очень хотелось бы, чтобы и я упала в грязь лицом, а она бы за тот случай расквиталась со мной. Но ее замыслу не суждено было осуществиться. Не на ту наскочила, как говорится...
Я думаю: Дима, когда родители ввалились в квартиру и подняли шум, проснулся, хотя и не встал с постели (он же был не одет). И слышал наш разговор с Розой. И я уверена: ему было стыдно за мать. Уродился он явно не в нее. И слава Богу. Иначе не избежала бы я беда, продолжая дружить с этой «оригинальной» женщиной. Никогда в жизни не забуду, какую он впоследствии оказал мне услугу. Но об этом в свое время.
Итак, мы опять поссорились с Розой, а потом снова помирились. Уже не помню, кто первый пошел на примирение, но оно произошло. Когда Владимир сильно заболел, у нее впервые от переживаний отнялись ноги. Это было в 2003 году. Когда умер, она, позвонив мне по сотовому, позвала на похороны. Никого из новых ее подруг не было, из старых — одна я. С другими, бывшими одноклассниками не поддерживала почему-то она отношений. Хоронили Владимира его коллеги по университету. Роза тоже поехала на кладбище, показывая свою преданность супругу. А так как она не могла ходить, ее переносили с места на место, посадив на табуретку. Да, зрелище было тягостное...
Когда ей сделали операцию, она снова стала ходить. Но болезнь не отпустила ее. И ноги снова отнялись, как я уже говорила. Во второй раз операцию делать ей не стали, считая, что это желаемых результатов не даст. К этому времени я уже все поняла, как уже было сказано, но должных выводов не сделала. Я убедилась, что она — опасный человек, но страха перед ней у меня не было. Я так рассуждала: «Ну какой может причинить мне вред женщина, прикованная к постели?» Кроме того, неожиданно для себя обратила я внимание еще вот на что. Все, что она подстраивала мне, стремясь причинить зло, фактически злом не стало. Конечно, мне пришлось расстаться с мужем. Но это небольшая потеря. Он сам по себе не заслуживал того, чтобы я с ним жила. По ее вине (из-за того, что она донесла на меня в горотдел КГБ, то имело тяжелые последствия) я сильно болела. Но Бог дал, и я выздоровела. Приобретя опыт, написала книгу обо всем пережитом. В Перми издала. В Магнитке, в местных газетах, печатали отрывки из нее. Там же деятели культуры, молодые писатели и журналисты, устроили презентацию моего романа. Те, кому я его подарила, давали читать другим. Дошло мое сочинение и до преподавателей Магнитогорского педагогического университета. (так стал называться институт, который я окончила). Меня, как автора, поздравляли, хвалили. И это было очень приятно мне, хотя я и не тщеславна. Преподнесла я свой роман и Розе. Прочитав название его («Изъято при обыске»), она прямо-таки вырвала томик из моих рук. Подарила я ей и вторую свою книгу «Мать уголовника». Эта повесть всем, кто ее прочитал, тоже понравилась. Одна Роза опять скептически отнеслась к ней. Сморщившись, точно проглотила что-то горькое, проворчала что-то невразумительное. Обидевшись, я отняла у нее книгу. И больше уже ничего из того, что печатала, ей не показывала. Впоследствии издала я еще пять книг. Четыре романа оказались в интернете, благодаря стараниям моих покровителей. Мои достижения, конечно, не вызывали восторга у Розы. Но она враждебность свою по отношению ко мне пока что скрывала. До поры до времени.
Мне кажется, после того, как я ночевала у нее (когда издавала свою седьмую книгу) и Роза нечаянно выдала себя, она уже не надеялась, что я снова буду приходить к ней. Но я явилась, узнав, что ей стало хуже...
Сын по-прежнему ухаживал за ней: умывал, переодевал, носил на руках в туалет, готовил для себя и для нее. Кормил три раза в день, а может быть, и чаще. Пенсия у нее, как у инвалида I группы, большая, да и Дмитрию доплачивают за то, что опекает нетрудоспособную мать. Так что материально он вполне обеспечен. Дима покупал в магазинах и на рынке все, чего бы она ни пожелала. Она капризничала, и без конца вызывала его, когда он находился на кухне:
— Дима! Дима! — кричала она так громко, что казалось — вот-вот сорвет голосовые связки. Я посоветовала ей приобрести колокольчик и его звоном давать сыну знать, что она в нем нуждается. Но Роза лишь рукой махнула в ответ. Ей нравилось гонять его туда-сюда. Когда я бывала у них, Дмитрий, прислуживал матери, и мне, естественно, уделял внимание. А Роза как-то сказала: «Он радуется твоему приходу, потому что в этот день ему разрешается выпить». Она хотела, чтобы я думала, что он лишь по этой причине, из-за выпивки приветствует мое у них появление. Мне это она внушала, а себя, по всей вероятности, уже уверила в другом, что он слишком уж носится со мной, и досадовала в душе и на Диму, и на меня. Но внешне не проявляла, повторю, своего раздражения, старалась выглядеть спокойной, доброжелательной.
Когда в то лето, прибыв в Магнитогорск, пришла я к ним в первый раз — на правах старой подруги — без звонка, чем по ее мнению, нарушила одно из правил хорошего тона, она не сделала мне замечания. Но когда я уходила, попросила, очень вежливо, в следующий раз и вообще о своем намерении навестить их предупредить по телефону. «Ведь Димы, сказала она, иногда не бывает дома, а я, услышав звонок в дверь, не могу подойти и открыть... Я даже встать на ноги не могу...» — пожаловалась она.
Если бы она по-иному вела себя в эту нашу первую встречу, второй, по-видимому, не было бы уже. Тогда же Роза напомнила мне, что приближается день памяти Владимира и пригласила на поминки. Я чувствовала, что ей тяжело меня видеть. Но как не пойти к больному человеку, если он тебя зовет? Я пришла. Все опять было тихо, спокойно, культурно. Дорогое вино, разнообразные закуски, приготовленные Дмитрием по кулинарной книге Я принесла в этот раз из своего сада раннеспелую вишню. Еще и виктория не успела созреть, а эта моя вишня (ее название — «ранний герой») уже покраснела. Крупная, сладкая, словно южная черешня. Попробовав ягодку, Роза сказала:
