Когда Захар замолчал, в классе было так тихо, что слышно было, как пропела свою коротенькую песенку капелька на оттаявшем оконном стекле… За стеной, где занималась с пятиклассниками Татьяна Яковлевна, доносился чей-то тоненький голосок, повторявший вслед за учительницей: «Маус, Маус, комм хераус, Маус, Маус…» И прозвучал вслед за этим певучий голос Добровольской: «Правильно, деточка, правильно».
Андрей Аркадьевич ничего не сказал Захару, но по лицу учителя можно было заметить, что он взволнован.
Зашуршали страницы классного журнала, которые Андрей Аркадьевич перелистывал в обратном порядке, возвращаясь к той, где в верхнем углу было написано «География».
Захар уже был рядом с Кешей, когда Малыш, сидевший за первой партой, просигнализировал, сложив большой и указательный пальцы в букву «о».
И, улыбнувшись одними глазами, Трофим Зубарев вполголоса, ни к кому не обращаясь, проронил:
— Невероятное событие: карта заговорила и Захар заговорил.
Хромова лихорадило, когда он входил в учительскую. Такое же чувство он испытал однажды, когда самолет заблудился в тумане над Кавказом и затем опустился на аэродроме среди гор. Эти первые минуты ожидания, это искушение посадить школьника на место, чтобы не терять драгоценных минут, нужных «для прохождения программы»!
Он сел на диван, не выпуская журнала на рук. Ему хотелось рассказать всем, как это произошло у карты, но горло перехватило. Хромов с трудом овладел собой, но нужных слов не нашел:
— Захар Астафьев удивительно хорошо отвечал, на шестерку! Жаль, оценки такой нет!
Варвара Ивановна, стоявшая у печки, вздрогнула, будто ее ударило током. Она бросила на Хромова мимолетный взгляд, в котором он успел прочитать внимание и благодарность. Морщинки Татьяны Яковлевны, напротив, выразили дружелюбное недоверие.
— Может быть, вы, Андрей Аркадьевич, излишне доброжелательны? Или в порядке поощрения решились на такую оценку? Это, Андрей Аркадьевич, не совсем благоразумно.
Хромов повторил:
— Захар Астафьев знает на «отлично», а излагает еще лучше.
Но Татьяна Яковлевна не сдавалась:
— Он даже у меня не успевает!
Варвара Ивановна медленно повернула голову к Добровольской, но ничего не сказала. Поправила покрывавшую плечи шаль. На ее замкнутом лице трудно было прочесть, что она думала. Но Хромов заметил, что пальцы ее дрожали: восьмым классом руководила она.
Платон Сергеевич подсел к Хромову и с интересом, переспрашивая подробности, выслушал рассказ учителя географии. Геннадий Васильевич, шуршавший по учительской огромными катанками, остановился перед диваном:
— А что особенного? Вот уж удивил! Парень он мозговитый. Математику знает…
Директор школы в упор посмотрел на Геннадия Васильевича и сказал всердцах:
— И вы меня не удивили. Мне известно это. Но ведь школьная программа не исчерпывается алгеброй и геометрией. Разве я не спрашивал вас, почему Астафьев успевает по математике? Не мешало бы вам, Геннадий Васильевич, делиться тем, что знаете, не превращать свой опыт и знания в военную тайну!..
Резкий, полный возмущения голос Шуры Овечкиной прервал его:
— Зачем же, Геннадий Васильевич, скрывать, если знаете! В кубышку, что ли, будете складывать свой опыт? Вы же не Плюшкин…
— Ну, ну, Шуренька, полегче, — ответил учитель математики. — Пожалуйста, приходи на урок, учись… Не выгоню! А я тридцать лет до всего своим умом доходил.
В коридоре прозвенел звонок.
Хромов и Варвара Ивановна остались одни. У них больше не было уроков.
— Вы понимаете, — начал Хромов, — все очень просто. Мне рассказал Евсюков. Он дружит с Захаром. У мальчика особенность: он долго собирается с мыслями. Ему нужно охватить сразу все. Он не может говорить, видя только частности, не связав их пониманием целого. Он должен хорошенько подумать перед ответом. А ему, без всякого — «садись на место». Как дубинкой по голове!
Хромов с нетерпением взглянул на учительницу литературы: «Неужели не ответит?»
Он знал, что Варвара Ивановна очень замкнута. Учительница жила одиноко. Говорили, что молодость ее была омрачена утратой любимого человека. В рудничной школе она работала уже десять лет, никогда не болея, никогда не пропуская уроков. Ребята побаивались ее: она была требовательна и совершенно нечувствительна к слезам и просьбам. Учителя ее уважали, но не всем нравилась ее резкая прямота, ее привычка называть вещи своими именами.
Варвара Ивановна закурила.
— Астафьев окончил семь классов на прииске Ковыхта. Там же, кажется, одно время жили Евсюковы. У нас мальчик учится первый год. Но все равно, — она с силой выдохнула струю дыма, — все равно: виновата я, и как преподаватель и как классный руководитель: это мой класс. И если вы думаете, что я собираюсь с себя снять вину, — вы ошибаетесь. Я рада за вас, но зла на себя. Знаю, что прозевала. Сколько раз собиралась пойти на урок к Геннадию Васильевичу, чтобы понять, как он «открыл» Захара…
Взор ее был устремлен в окно на ближнюю сопку.
Хромов встал с дивана, подошел к печке и стал рядом с учительницей литературы:
— Варвара Ивановна…
Они встретились глазами. Учительница смотрела настороженно, зябко поводя плечами под паховой шалью.
— У нас, Варвара Ивановна, хороший коллектив… Честно скажу: рад, что со студенческой скамьи попал в эту школу.
Учительница слушала. Складки вокруг рта были все так же неумолимо жесткими. Пышные золотистые волосы обрамляли ее суровое лицо. Она все так же, не отрываясь, смотрела на Поклонную гору.
Хромов волновался и ломал речь на тяжелые, необструганные куски:
— Я был на уроках истории, у Платона Сергеевича… Я не встречал еще такой оригинальной хронологической таблицы, какая у него сделана самими ребятами. Каждая дата с иллюстрацией… Я поразился, как Геннадий Васильевич ухитряется из урока в урок повторять всю годовую программу… У Татьяны Яковлевны семиклассники уже почти свободно разговаривают по-немецки. Успеваемость в школе высокая…
— Чего же вы еще хотите? — В голосе Варвары Ивановны явно звучала ирония.
— И меня все это не устраивает!
Варвара Ивановна повернулась к учителю географии и посмотрела на него так, как смотрят на диковинного зверя.
— Ну да, — уже тверже повторил Хромов, — не устраивает. Я хочу большего. Мы можем делать больше!.. Вот и все.
— Например?
— У вас есть неуспевающие. Вы их подтягиваете на уроках. Вы занимаетесь с ними вечерами. А другие учителя? Почти никто не поправляет речь учащихся. У Шуры Овечкиной ученица говорит «ейный», а Шура молчит… Геннадий Васильевич сам шутки ради употребляет местные обороты…
Хромов перевел дыхание. Варвара Ивановна не прерывала.
— Дальше. Почему Антон Трещенко спутал лимонад с лимоном, а в пятом классе ученица утверждала, что «греки носили бронзовые лапти», спутав их с латами? Выходит, что, кроме дополнительных занятий по русскому языку, математике, кроме проведения вечеров, надо еще и другое…
Варвара Ивановна смотрела на Хромова с любопытством, по губам ее пробегала улыбка.
— Что же? Вам ясно, чего вы ищете? — спросила она тем же ровным голосом.
— Вот в том-то и дело, что определенного у меня еще ничего нет. Знаю лишь одно: надо заботиться о кругозоре ребят и о том, чтобы они были теснее связаны с жизнью рудника, трудом старателей, чтобы больше думали о будущем, чтобы они мечтали… Но этого не добьешься в одиночку, это дело всех учителей, и не только учителей. Вот я был у Бурдинской…
Гребцова сразу же отвернулась от него и вновь устремила свой взгляд на сопку.
— А Бурдинская здесь к чему? Ну были у нее, и на здоровье.
— Варвара Ивановна, мы же одни не справимся, надо привлечь всю интеллигенцию рудника.
— Я как-то вызвала Митю на вечерние занятия, а он, видите ли, не смог — у него, оказывается, урок танцев у Бурдинской… И слушать вас не хочу…
Варвара Ивановна вновь закурила Хромов был обескуражен.
— Ну, хорошо, подумаем… Но давайте вместе. Тут нужен союз, взаимная помощь… Давайте же вместе, Варвара Ивановна… Я ведь не забыл нашего хорошего, сердечного разговора на школьном вечере. А вы забыли.
Учительница помолчала, только слегка пожала плечами, потом ответила:
— Что же, хорошо, если хотите…
Посещение Бурдинских, случай с Захаром, разговор с Варварой Ивановной вызвали у Хромова множество мыслей.
«Чего нехватает нашей школе? — думал молодой учитель и отвечал себе: — Силы коллективного воздействия на учащихся, целеустремленности в работе, связи с людьми рудника, в центре которого расположена школа…»
Он вспомнил кабинет Владимирского, похожий скорее на музей минералов. Вспомнил, с какой влюбленностью рассказывал ему Брынов о богатствах Загочинской тайги… Мысли его перекинулись к дому Бурдинской.
